От Наполеона до Шукшина. Сергей Тепляков о том, как он писал биографии великих
Алтайский писатель и журналист выпустил уже пять биографических книг и не собирается останавливаться
В Наполеона и его эпоху он влюбился ещё школьником: мама работала учителем истории и дома было полно книг. Когда Михаила Евдокимова избрали губернатором, наш герой понял, что прямо сейчас, на наших с вами глазах в Алтайском крае делается история, стал собирать документы и беседовать с участниками тех событий. С Валерием Золотухиным его познакомила директор Молодёжного театра Татьяна Козицына, и когда краевые власти задумали книжную серию "Алтай. Судьба. Эпоха", он вызвался написать биографию знаменитого земляка. Ну а Василий Шукшин – "это же наш великий чувак", и написано о нём много. Так родилась идея книги о Макарыче. Об этом и о многом другом amic.ru и Дмитрий Негреев поговорили ко Дню биографов, который отмечается 16 мая, с алтайским писателем и журналистом Сергеем Тепляковым.
Кто такой Сергей Тепляков
Сергей Александрович Тепляков родился 21 сентября 1966 года в Новоалтайске. Учился на историческом факультете Барнаульского государственного педагогического института. Работал в газетах "Молодёжь Алтая", "Свободный курс", "Алтайская правда", "Известия", в ГТРК "Алтай". Автор большого количества художественных и документальных книг. Среди них: "Век Наполеона. Реконструкция эпохи", "550 дней Михаила Евдокимова", "Валерий Золотухин", "Василий Шукшин: "А любить надо", "Шукшин. Честная биография".
В атаку с зонтиком и сигарой, или "Век Наполеона"
– Сергей, скажи, как тебя угораздило написать книгу о Наполеоне? Вроде такой исследованный-преисследованный исторический деятель и за рубежом, и в России, огромное количество книг написано, и вот ты, живя в Барнауле, замахнулся на такую величину.
– Как там? На Вильяма нашего Шекспира. (Смеётся.)
– Да-да.
– Мне с детства всё это было интересно ужасно, потому что мама у меня была учителем истории. Я помню учебник по истории СССР для четвёртого класса, там на обложке была картина – Бородинское сражение. Меня всё это увлекало, я читал книги. Помню, была "Детская энциклопедия" – такие большие красивые цветные тома, и там все эти мундиры, кивера. Меня всё это прошибло.
А потом, помню, у Кости Сомова (Константин Сомов, журналист "Алтайской правды", писатель, – прим. ред.) вышла книжка, и я говорю ему: "Костя, что ты в 40 с лишним лет-то взялся?" А он сказал, что хотел быть писателем. И я подумал, что я же тоже хотел быть писателем и что или сейчас, или уже не вспоминать об этом. И почему-то первым героем, о ком я подумал, был Наполеон. А то, что писано-переписано, то, я думаю, каждый автор это понимает, но из него прёт то, что ему хочется написать.
Когда меня спрашивают, чем отличается моя книга, я всегда говорю, что о наполеоновской эпохе есть книги двух видов: одни – о Наполеоне, другие – о сражениях. А я написал о людях, об огромном количестве людей. Ведь 20 лет же всё это продолжалось, было огромное количество людей, и почти все из них осознавали, что они участники какого-то невероятного, страшного спектакля. Некоторые так и писали. Есть воспоминания одного из участников сражения при Эйлау (7-8 февраля 1807 года армия Наполеона и русская армия в безрезультатном сражении при Эйлау в Восточной Пруссии потеряли убитыми и ранеными 50 тыс. человек, – прим. ред.), он пишет: "Сегодня при Эйлау был дан невероятно красивый бал". Иначе, наверное, можно было просто свихнуться, и поэтому люди всё это поэтизировали.
– На каком материале ты писал эту книгу?
– Я прочитал множество воспоминаний самых разных людей. Мне хотелось восстановить до некоторой степени психологию участников тех событий: они 20 лет каждое лето ездили на войну, а потом уже и зимой ездили, а затем воевали круглый год. Что ими двигало? Британский фельдмаршал Веллингтон во время войны в Испании издал приказ, которым запрещал английским офицерам ходить в атаку с зонтиком и сигарой. Представляешь, они с зонтиком и сигарой ходили в атаку! Что-то было с головой у людей, мне это всё очень интересно.
Я написал о медицине того времени – тогда не сильно лечили, отрезали руку или ногу, если человек выживал, значит, ему повезло. Есть глава о внутренней жизни, о жизни в плену, жизни в походе. Есть главы о партизанах – партизанское движение было не только в России, но и в Испании, в Тироле, были прусские партизаны.
Ему не с кем было поговорить. "550 дней Михаила Евдокимова"
– Кто был твоим следующим героем после Наполеона?
– Следующим был Михаил Евдокимов в 2015 году.
– Как ты пришёл к идее написать о нём книгу? Я думаю, многие хотели, у меня тоже такие мысли были, но до реализации не дошло.
– Когда всё это разворачивалось у нас на глазах, я понимал, что это реально делается история со всех больших букв. Это историческое событие. И поэтому я все бумажки собирал – листовочки, плакатики, по мере возможности всё складывал. Я вообще всегда стараюсь всё складывать, но у меня периодически что-то пропадает. Это не пропало удивительным образом.
Я с некоторыми людьми поговорил, с политтехнологами Евдокимова поговорил, с Андреем Сергеевым (дизайнер, разработчик агитационных материалов Михаила Евдокимова, – прим. ред.). Переписал всё это, положил и забыл. И потом, когда в 2014 году я начал конкретно писать книжку, снова решил поговорить с Сергеевым и обратил внимание, что он на меня как-то странно смотрит. Думаю, что такое? Начал разбирать бумаги и нашёл интервью с ним.
– Получается, ты эту книгу за год написал?
– Может даже быстрее. Если всё готово, то писать-то недолго. Сел и начал писать. Издать было не очень легко, потому что деньги требовались, а в 2014 году как раз всё резко вдруг подорожало.
– Какой тираж был?
– Тысяча экземпляров, но потом я ещё раз её издал.
Я когда эту книгу писал, много с кем разговаривал, с самыми разными людьми. Мне всегда интересно, когда люди рассказывают. В этот подход, которому нас учили в школе и институте, – тенденции, социальные отношения, я как-то не очень верю. Михаила Сергеевича что-то подталкивало, что ли? Он сам себя подтолкнул и пошёл. Если бы он учитывал какие-то социально-экономические тенденции, если бы действительно сел и посчитал, он бы, наверное, не пошёл.
– Было много разных версий, объясняющих участие Евдокимова в выборах. Одна из них – он кому-то сильно задолжал и пошёл в губернаторы, чтобы расплатиться с долгами.
– Все версии исходят из того, что он победил. А то, что он победит, было невозможно предсказать. Я в ночь после второго тура думал, что всё равно он не выиграет. Я не дождался результатов, поехал домой спать, а когда утром узнал, что он победил, – обалдел. И все были такие. Конечно, вся аналитика говорит о том, что если губернатор и его оппонент выходят во второй тур, то губернатор проиграет. Но бабушка натрое сказала. И поэтому, когда говорят: Михаила Сергеевича направили для того-то и для того-то. Изначально никто не верил, что он победит. В середине кампании у него закончились деньги, и он мог ещё тогда срубиться.
По сути дела, Суриков просто попал под раздачу. Он же нормальный был губернатор, что мог, он тут делал, как мог тянул, по большому счёту. И народ голосовал не против Сурикова, а против жизни такой. И Михаил Сергеевич был идеальной фигурой. Ты, я, любой профессор, академик, пойди он на эти выборы, не выиграл бы. А у Евдокимова был образ, единственный на всю страну. Винокур бы пошёл на выборы, он бы проиграл. Хотя он тоже юморист, его вся страна знает.
– Ты имеешь тот образ, который был у Евдокимова-артиста, или тот, который ему сложили на выборах? Ведь когда мы его выступления по телевизору смотрели, он не производил впечатления серьёзного человека. А тут вдруг раз – "Шутки в сторону", чёрно-белый плакат, серьёзное лицо.
– Людям, видимо, серьёз какой-то не особо нужен. Почему от Михаила Сергеевича народ не требовал никаких особых программ? Народу нужно было, чтобы человек был с ним на одной волне. Доводы разума в этом случае не работают. Да, если подходить разумно, можно было тысячу претензий предъявить Михаилу Сергеевичу. А народу было по фигу.
– Когда ты работал в "Алтайской правде", ты брал у Евдокимова интервью?
– Нет. Я с ним ездил несколько раз в разные поездки, а интервью не брал. Хотя нет, было один раз, на следующий день после второго тура, когда стало ясно, что он победил. Я поехал в Верх-Обское, и мы с ним разговаривали возле его дома минут десять.
– Он тогда уже понял, что он теперь губернатор?
– Он-то понял. Проблема в том, что когда человек побеждает на выборах, он думает, что он чего-то достиг, а на самом деле путь только начался.
– На самом деле, он купил себе билет на войну.
– Да, путь только начался. Этого он, по-моему, не понимал при всём моём хорошем к нему отношении. Он был такой расслабленный, он был доволен, когда мы разговаривали. Сказал, что итоги выборов не слушал, играл в бильярд, потом пошёл спать. Может быть, у него была уверенность, а может быть, он решил, как будет – так и будет.
– Когда ты общался с людьми о Евдокимове, много нового о нём узнал?
– Я же не могу сказать, что я о нём глобально что-то знал. В принципе, всё новое было. Известна была куча подробностей времён выборов, я просто эти знания углублял. Узнал, что людей к нему не подпускали, объяснил для себя, почему всё сложилось именно так. Его окружение к нему относилось примерно так: спасибо, Михаил Сергеевич, мы сейчас за тебя всё решим, постой в стороне. Борматов (Василий Борматов, друг и однокашник Михаила Евдокимова, заместитель главы администрации Алтайского края в 2004 году, – прим. ред.) очень любил, когда его называли главой правительства, прямо млел от этого.
Поэтому, наверное, у Евдокимова был кризис, ему не с кем было разговаривать, по сути дела. Ну да, это было совершенно новое для него дело. Но ведь он мог с кем-то сесть и сказать: послушай, объясни мне базовые вещи. А ему не с кем было об этом поговорить.
"Валерий Золотухин". Он отвечал на все вопросы
– Следующая твоя книга была о Валерии Золотухине, социальный заказ?
– Да, это серия "Алтай. Судьба. Эпоха".
– Ты был знаком с Золотухиным?
– Не так, чтобы очень, но был. Через Татьяну Фёдоровну Козицыну (директор Молодёжного театра Алтая в 1997 – 2003 гг., – прим. ред.), через всю эту историю с Молодёжным театром.
– Ты сам выбрал Золотухина или тебе поручили написать его биографию?
– Когда планировалась эта серия, составлялся большой список, собрали определённую инициативную группу и попросили: предложите, о ком считаете нужным написать. Я написал, что я хочу сделать книгу о Золотухине. Ну а кто ещё? Все знали, что я чуть-чуть с ним знаком. Я делал с ним интервью на его 70-летие в "Алтайскую правду" и в "Известия". Мы с ним часа три проговорили. Он же отвечал на все вопросы, был максимально открытым. Душа нараспашку. Это была принципиальная позиция.
– Как ты считаешь, насколько велика была роль Золотухина в том, что Молодёжному театру фактически построили новое здание?
– Козицына путём хитрых манёвров завладела этим зданием в 90-е, когда оно никому не было нужно. Она хотела переехать сразу, но когда туда зашла, поняла, что театр там функционировать не может. И потом она его обороняла, потому что здание могли забрать. И Золотухина она заманила. Она же понимала, что он звезда. А ей нужен был авторитет, чтобы заслониться.
У Золотухина была такая черта – всегда говори "да". Он всегда говорил "да" любому вызову судьбы. И когда Козицына предложила стать худруком театра, набрать курс, он согласился. И появилась точка опоры. А под Золотухина можно было какие-то деньги просить, и он сам мог просить. Я думаю, без Золотухина ни фига бы не было. Он сюда вкладывался душой, приезжал, реально играл в театре. И это как-то всех приподнимало. Он когда играл три часа спектакль, то, как бы говорил: вот я делаю это для своей земли, и вы тоже что-то сделайте.
– Ты когда писал о Золотухине, тоже брал интервью у людей, которые были с ним знакомы?
– Есть такая неоценимая вещь, как золотухинские дневники. Когда у тебя такая база, тебе есть на что опираться. Потом я беседовал с Ириной Линдт (мать сына Золотухина Ивана, – прим. ред.), Тамарой Золотухиной (жена Золотухина, – прим. ред.), Денисом Золотухиным (сын Золотухина, – прим. ред.), Вениамином Смеховым (актёр Театра на Таганке, – прим. ред.), с Черняевым (Валерий Черняев, актёр Театра на Таганке, – прим. ред.), это достаточно близкий друг Золотухина, с Татьяной Козицыной, с Виталием Кирьяновым, который помогал ему храм строить. Читал воспоминания главного режиссёра "Таганки" Юрия Любимова. Со Смеховым я разговаривал о той истории, когда Золотухин хотел сыграть Гамлета.
– Когда они с Высоцким зарубились?
– Да, Любимов сказал Золотухину: "Давай ты сыграешь Гамлета, а то, видишь, Высоцкий что делает". Он тогда уже охладевал к театру, у него были концерты, Марина Влади, поездки во Францию. Но, опять же, Золотухин сам об этом рассказал, это опять его открытость. Потом Любимов уже Смехова и Золотухина хотел столкнуть в спектакле, смеховскую роль в спектакле по книге Юрия Трифонова "Дом на набережной" передать Золотухину. Смехов говорит, Золотухин подошел к нему и сказал: мне Любимов предлагает, но если ты скажешь не надо, то я запью, потеряюсь. Но Смехов ему сказал, давай, ты и я, и кто первый придёт. В результате было два спектакля: в одном играл Золотухин, в другом – Смехов. Театр и зрители от этого только выиграли.
"А любить надо". Шукшин был мужик, добытчик
– А как ты решил написать книгу о Шукшине? Это ведь уже не был социальный заказ? И по нему же почти все алтайские литературоведы работали.
– Это от души, как говорится. Когда у меня спрашивают, что я написал о нём нового, я всегда отвечаю: ребята, а что вы знаете старого о Шукшине? В России четыре книги о Шукшине, из них две моих. Сейчас выйдет пятая книга, которую написали Михаил Гундарин и Евгений Попов.
– Как две твоих?
– "А любить надо" вышла в Барнауле, в Москве – "Шукшин. Честная биография". Они где-то на треть отличаются. О Наполеоне, наверное, несколько тысяч книг, и все пишут и не вздрагивают. А тут что ещё можно написать о Шукшине? Ребята, да вы пишите о нём. Мы говорим, что Шукшин – это наше всё, и нам он фактически не интересен. Это невозможно, когда одна книга вышла о нём ещё в советское время, потом варламовская книга и я две написал. И сейчас Гундарин и Попов написали. И всё!
Я читал Горна (Виктор Горн, алтайский литературовед, автор книг "Характеры Василия Шукшина" и "Наш сын и брат. Проблемы и герои прозы В. Шукшина", – прим. ред.). Советское литературоведение очень интересно Шукшина осмысливало, но жило и толковало всё по определённым своим законам. А Шукшин был больше чем эпоха. Поэтому меня удивляла эта позиция: а что там о нём писать? Но ведь это же наш великий чувак! Из деревни алтайской до каких высот поднялся! Его же читать не перечитать. У него есть совершенно гениальные вещи. Просто не понимаешь, как это написал человек. У него же почеркушки разные были, и он написал: "Душа – это и будет сюжет". У него какие-то события стали происходить внутри человека. Ты читаешь, и понимаешь: это не придумано, видишь, как внутри человека что-то происходит, ломается. Как это написать-то? А он как-то писал.
– Варламов в своей книге как бы выстроил концепцию жизни Шукшина. Если коротко, она сводится к достижению успеха любым путём.
– Какой уж у него успех-то был? Жил он в маленькой квартирёшке, писал на кухне на детском стульчике. Только в конце ему дали большую квартиру. Какой глобальный у него успех был?
– Ну как какой? Снимал фильмы, был актёром, книги у него выходили.
– Ну да. Но какой крови это ему стоило? Это другой вопрос. Тут надо понять, что такое успех. Реально он был мужик, добытчик. Только он не хлеб сеял и не траву косил, у него был его сенокос. Он писал и снимал. И причём, я так понимаю, писательство он начинал ценить больше. Он сначала пошёл в кинематограф, потому что там охват больше. 60 миллионов посмотрят твою картину, а никакую книгу 60 миллионов не прочитают.
А потом он начал понимать. Помнишь, у него есть рассказ, как он в больнице с вахтёршей поссорился, и ещё подобный? У него, видимо, не один раз была эта ситуация с вахтёрами советскими, которых мы с тобой помним хорошо. И он начал понимать, что в схватке с этим миром он теряет эту нить: душа – это и будет сюжет. Начинал, видимо, понимать, что он чувствует эту душу, которая составляла самую большую ценность в его творчестве. Он поэтому, думаю, и хотел вернуться на Алтай.
– А он хотел?
– Ну он же везде писал, что я вот закончу и вернусь. Пишут, что он перегорел "Степаном Разиным", но готовился он к нему основательно. У нас в Музее истории литературы, искусства и культуры Алтая есть даже ноты казачьих песен, которые он приготовил для фильма. Готовился основательно, но он же знал, что Бондарчук снял "Войну и мир", и у него был инфаркт. А у Василия Макаровича-то со здоровьем, особенно в конце, было не очень. Он подлечился к фильму "Они сражались за Родину", снимался в нём и болел весь.
Мне кажется, что он сидел иногда вечерами и думал: а доживу ли я до последней серии "Степана Разина"?
"Я написал книжку, которую мне самому всегда хотелось прочитать"
– У тебя есть планы написать ещё чью-то биографию?
– Да я не рассказываю о планах. Я как расскажу что-нибудь, и у меня всё зависает. Вот одну книжку всё дописать не могу, потому что рано начал рассказывать. Конечно, есть планы. Но сейчас одним, другим, третьим занят. Всегда есть люди, о которых можно написать.
– Не жалеешь, что закончил с журналистикой?
– Вот об этом уж точно не жалею. На самом деле, я ведь когда-то хотел стать писателем, но пошёл в газету. На самом деле газетное дело мешает литературе, потому что в газете тебя учат писать коротко и по делу. А литература – это не всегда коротко и не всегда по делу. Все знают, что у Гоголя было описание природы на семь страниц. Или взять лирические отступления. А когда ты в газете работаешь 20 лет, то тебе не до лирических отступлений.
– Ты для читателя пишешь или для себя?
– Я пишу всё-таки, думаю, для читателя, но, естественно, и для себя. Когда я писал о Наполеоне, я написал книжку, которую мне самому всегда хотелось прочитать.
Благодарим кофейню "Лакомка" за предоставленное место для проведения съёмки.
С любимыми не расставайтесь. Чьей "крышей" на Алтае был Золотухин и как он строил МТА