"Мы живем на проспектах имени палачей". Подборка стихов Татьяны Вольтской
Лауреат Пушкинской стипендии (Германия, 1999), премий журнала «Звезда» (2003) и журнала «Интерпоэзия» (2016). Победитель Волошинского конкурса (2018), Всероссийского поэтического конкурса «Заблудившийся трамвай» (2019). В 1995—1998 годах соредактор петербургского литературного журнала «Постскриптум» (с Владимиром Аллоем и Самуилом Лурье). 8 октября 2021 года Минюст РФ включил Вольтскую в реестр СМИ — «иностранных агентов». Из-за признания «иностранным агентом» поэтессе отменили концерт в Кемерово, который должен был пройти 22 октября 2021 года. Член Союза писателей Санкт-Петербурга, Союза журналистов Санкт-Петербурга, Санкт-Петербургского ПЕН-клуба.
* * *
Господи, пощади наш Содом,
В этом Содоме – мой дом,
Тёплые заспанные тела
Детей, компьютер, кошка, и метель под утро мела.
Я, конечно, не Авраам,
Чтоб говорить с Тобой – но за крестами оконных рам –
Уж какие ни есть, корявенькие –
Тоже найдутся праведники:
Продавщица из пирожковой, Валя,
Учительница, забыла, как звали,
Доктор Нина Иванна, дворник Феруз.
Ошибиться боюсь –
Ну, хотя бы пять, ну хотя бы десять.
Интересно, смогут они перевесить
Весь этот пухлый ворох
Воров, прокуроров,
Судей, гэбистов –
Или суд Твой будет неистов,
Всех отдашь огню-палачу…
Всё, молчу, молчу.
* * *
Родина жестокая и страшная,
Ты меня не спрашивай, зачем
Пол немытый, щи позавчерашние
И рубец распухший на плече.
В коммунальной серости и скудости –
Крыша в дырах и окно в пыли –
Ты меня не спрашивай, откуда здесь
Тайный свет сквозит из-под земли,
И откуда этот страх прилипчивый,
Вечный, как мочало на колу,
Пепельница, лампа, стол коричневый,
Ком кровавых тряпок на полу,
И пока мерцает речка чистая,
Ускользающая за лесок,
Почему мы умираем истово
У твоих нечищеных сапог.
* * *
Посадили Алёшу, посадили Илью,
Посадили Максима – и вошли в колею,
Позабытую было – не на век, а на час,
Но попали ногами – и опять понеслась.
Посадили Ивана, посадили Петра,
И к Роману, и к Свете приходили с утра,
Посадили Кирилла, Юру, Славу, Мусу,
И Азата, и Аллу – и зима на носу.
Посадили Карину, Яна и Зарифу,
Александра, Егора – от бессилья реву.
Посадили Андрея, только праздновать рано –
Если всюду измена – смута не за горами,
И не думайте, черти, приникая к делам,
Высший суд не Басманный – отольётся и вам!
* * *
Мы живем на проспектах имени палачей
Среди ржавых труб, расшатанных кирпичей
И глядим, как волки, в заросли кумачей,
Словно там остались залежи калачей.
Проплывают рядом бетонные пустыри
И торговых центров стеклянные пузыри,
Козырьки ларьков. Из серой юдоли сей
Никакой не выведет Моисей.
Мы живем на проспектах имени палачей,
В нашем супе бумажный привкус от их речей.
Мы идем к себе, да никак не найдем ключей.
Как в блокаду, стулья и книги внутри печей,
Мы в чугунных лбах сжигаем ХХ век,
Он горит так долго, что хватит его на всех.
Мы живем на проспектах имени палачей,
Раскрываем рот – и голос у нас ничей,
Зажигаем в комнате лампочку в сто свечей,
А она освещает лес, перегной, ручей.
Утопивши сапог в промоине в том леске,
Вынимаешь – с дырявым черепом на носке.
Бедный Йорик, Юрик, вот он – бежал, упал,
На подушке мха – головы костяной овал,
Через дырочку видно атаку, огонь, оскал
Старшины, колючку, вышку, лесоповал.
И куда ни пойдешь – на запад ли, на восток,
Бедный Юрик, бедный-победный Санек, Витек –
Все тропинки тобой перечеркнуты – поперек.
Есть во фляжке водка, в термосе кипяток:
О тебя споткнувшись, о костяной порог,
У сухого пня с тобой посижу, браток,
Пошепчусь, пошуршу, как сухой листок, -
Пока мне на роток не накинет земля платок.
* * *
О бабочка, о мусульманка…
О. Мандельштам
Кто мусульманкой бабочку назвал,
Тот не жилец уже на этом свете.
С утра одета в чистое, трезва,
Его душа не думает о смерти,
И сон ее тревожен и глубок,
Погашен взгляд, распахнуты ладони,
Она отыщет тихий уголок —
И думает, что скрылась от погони,
Что нипочем ей город-великан
Одышливый — шутнице, озорнице,
Что не за ней по рыжим облакам
Бегут подслеповатые зарницы,
Что черный ворон вьется не над ней
И тормозит не у ее подъезда.
Она уже почти в краю теней,
Но мешкает у входа — как невеста.
Ее не занимает кутерьма
Допросов, протоколов, пересылок,
Она не понимает, где тюрьма
Кончается — и возникает, зыбок,
Пейзаж, где даже отнятый паек
Не важен, и какую яму рыли,
И кто упал, и горизонт поет
И дышит, будто бабочкины крылья.
* * *
Не до жимолости – хоть бы жалости –
Всем, кто в горести и усталости,
Всем, кто в сырости и во тьме,
Всем, кто в сирости и в тюрьме.
Не до жимолости – хоть бы милости –
Всякой малости, всякой живности,
И утопленному щенку,
И избитому пареньку.
Только милости – Бог с ней, с жимолостью –
Как же сделались мы прижимисты:
Набегающую слезу
Зарываем, как клад в лесу.
Нет нам жалости, нет нам милости –
Нашей стылости, нашей вшивости.
Нам поставят железные койки,
Чтобы плакал и молод, и стар,
Лишь в небесном приемном покое,
Где крылатый не спит санитар.
* * *
Ходасевич, глядящий на мышь,
Бунин в маске брезгливой. Не спишь,
Вспоминаешь и перебираешь
И надежду хватаешь за краешек
Старомодного платья – ну как
Жить теперь, неудачник, бедняк, –
Не властителем дум, а изгоем
И шутом, потешаться над коим
И пенять ему каждый горазд –
Мол, дождался, мудак, либераст.
Так и жить. Игнорировать ад.
Зубы сжав, перекапывать сад
И советчиков видеть в гробу
И донашивать тело б/у.
* * *
Как там тебе летается
Вечером в облаках?
Ангел похож на аиста?
Что у него в руках –
Кара или прощение,
Милость или закон?
Колокол в отдалении
Слышно – звонит по ком?
Мы из своей истерики
Редко теперь глядим
В облачную мистерию
Белого с голубым.
Что же вы так кричите-то?
Слышишь, ты там спроси
Всё же – когда мучительство
Кончится на Руси.
* * *
Из трав, от ветра пошедших в пляс,
Из лужи, из глины сырой
Господь слепил тебя в первый раз,
А я леплю во второй.
Из мрака, из талого снега, слез –
Ловя губами, леплю:
Плечо проступает, щека и нос,
И губы, то бишь, люблю.
Из мха, где комар заложил вираж,
Где прель под еловой корой,
Господь слепил меня в первый раз,
А ты слепил во второй.
Уже проступил под твоей рукой
Затылок, висок, плечо:
Я не видала себя такой
Ни разу. Еще, еще!
* * *
Я беспокоюсь – как я выгляжу.
Гороховое платье выглажу,
И усмехнутся зеркала,
Придвинутся ко мне – а дальше как?
А дальше – брови карандашиком
Подрисовать – и все дела.
Упрячем перья мокрой курицы:
Пусть алый рот плывет над улицей,
Как флаг неведомой страны,
Где встречные почти не хмурятся,
И где Феллини и Кустурицей
Все зубы заговорены.
Остыл мой дом, пуста постель моя.
Идешь – в толпе глаза бесцельные
Поблескивают, будто ртуть.
На то и жизнь – чтобы не ладиться.
Волна горохового платьица,
Неси меня куда-нибудь.
Неси меня к друзьям на празднество
Или к врагам – какая разница,
Лишь бы дома качались в ряд
И губы – над волною шелковой:
Лишь, оглянувшись, подошел бы ты
Узнать – зачем они горят.
* * *
Вся эта улица, трамвайный
Стекольный дребезг за окном,
Весь этот город влажный, свайный,
Дождем читаемый с трудом,
И набережных повороты –
Как повороты конских шей
Гранитной в яблоках породы
С проплешинами алкашей,
Чьи отражения качает
Волна, шуршащая: «Пора!»
Весь этот дым из труб, и чаек
Рыдающие тенора,
Вся эта плоская равнина,
Затянутая пеленой,
Весь
тикающий мир – как мина,
Положенная за стеной,
Все барыши его, все башни,
Все полные костями рвы,
Все марши – только сон, объявший
Любовников после любви.
* * *
Будем любить друг друга – и сейчас, и потом, без тел,
Будем любить друг друга, как нам Катулл велел.
Это ведь репетиция – периодами Уитмена,
Перелетными птицами будешь любить меня.
Это ведь черновик – строчкою Веневитинова,
Скорописью кривых веток буду любить тебя.
Будем влетать друг в друга ласточкою, стрижом,
Вологдою, Калугой, двенадцатым этажом,
То холодком по спинам, то солнечным куражом,
Расклеванною рябиной в сквере за гаражом,
Грозы шелковистой кожей, бледным узором ее.
Воздух висит в прихожей, поблескивая, как ружье.
* * *
А знаешь, все-таки спасибо,
Что май, что облако, что ты,
Что горло сжалось и осипло
От налетевшей пустоты,
Что дерево плывет украдкой,
И лучше бы не пить до дна –
Чтоб не кривиться от осадка –
Ни поцелуя, ни вина,
И что не прибрана квартира,
И что в окошке провода,
И что тебе меня хватило,
И что не хватит никогда,
Что из углов повылезали
Все призраки –
как из чащоб,
Что жизнь кончается слезами –
А чем еще?
* * *
Беги-беги походкой резвою –
Вверх – от разлуки до разлуки –
По лезвию любви, по лезвию,
Над городом раскинув руки.
Над этой улицею сирою,
Пустынной, заспанной, в халате,
Беги, опасно балансируя,
Как на невидимом канате,
Над этой жизнью бесполезною,
Скрепленной на живую нитку,
По лезвию любви, по лезвию,
Покуда нежности в избытке,
И над согражданами, падкими
До сладкого и дармового,
И над дождем, босыми пятками
Вдруг прыснувшим от постового,
Беги над пьяными и трезвыми,
По мокрым рельсам и по шпалам,
По лезвию любви, по лезвию:
Оступишься – и все пропало.
* * *
Солнце рассыпает медь,
Лес притихший обнимает –
На всю зиму, на всю смерть
Каждый лист запоминает.
Все морщинки сентября
Гладит, гладит – а всё мало.
Я-то знаю – я тебя
Точно так же обнимала,
Всё твердила – погоди,
В сумерках светилось тело,
Время тикало в груди,
Будто вылететь хотело.
Смуглое твоё лицо
В твёрдых берегах овала,
Как лесное озерцо,
Вечерело. Застывало.
* * *
Мы с тобой в лесу опускались на мягкий мох,
По черничным кустам, хвощам проносился вздох,
Разрывались над нами небесные кружева,
Я тебя обнимала – и знала, что я жива.
Пробивался луч меж ёлками, негасим,
Бормотала осина, дрожа – если будет сын –
И рябинный куст подхватывал на ветру –
Не забудь тогда – а дальше не разберу.
Шелушится ёлки чешуйчатая кора,
Раскрывают сойки пёстрые веера,
Ходит солнце по лесу, ищет кукушкин лён,
Ходит мальчик с корзиной меж световых колонн –
Он ходил всё лето, но не нашёл тебя.
Замирает лес перед заревом сентября.
За деревней, слышно, товарняки гремят,
Ну, а мох, где лежали мы, до сих пор примят.
Подписывайтесь на мой телеграм-канал: https://t.me/podosokorsky