«Бескомпромиссность на бумаге: сможет ли Краснов перезапустить судебную систему?»

Заявление председателя Верховного суда Игоря Краснова о «бескомпромиссной реакции» на коррупцию в судах стало одной из самых громких и обсуждаемых тем конца года. В публичном поле оно прозвучало не как дежурная формула, а как демонстративный политико-правовой манифест человека, который пришёл руководить системой в момент её затянувшегося кризиса доверия. Однако за яркой риторикой скрывается старый вопрос: возможно ли в реальной российской судебной вертикали выполнение столь масштабной задачи в полном объёме?

Контекст заявления Краснова таков, что игнорировать его невозможно. Практически одновременно в информационное пространство вышли данные о новых уголовных делах против бывшего председателя Советского районного суда Ростова-на-Дону Елены Коблевой и группы ростовских судей. Следственный комитет запросил согласие Высшей квалификационной коллегии судей на возбуждение дел по статьям о взятках, неправосудных решениях и воспрепятствовании правосудию. Эти эпизоды легли в общий ряд с ранее раскрученными громкими историями — конфискациями миллиардных активов, расследованиями в отношении региональных председателей судов и разоблачениями, которые раз за разом подрывали образ «неприкасаемой» судебной корпорации. 

Коррупция, злоупотребления и искажение принципов правосудия должны получать жесткий и однозначный ответ. С таким заявлением 25 ноября выступил председатель Верховного суда (ВС) России Игорь Краснов на заседании Высшей квалификационной коллегии судей (ВККС).

На фоне этих процессов заявление Краснова о трёх зонах риска — «служебных услугах» для региональных властей, обслуживании бизнес-структур и любой коррупционной практике — выглядело как программная декларация. Однако в той системе координат, в которой сегодня функционирует российская судебная вертикаль, намерение сделать реакцию «бескомпромиссной» неизбежно сталкивается с ограничениями, встроенными в саму архитектуру власти.

Отдельные дела вместо тотального очищения

Российская судебная система переживает очередной виток кризиса доверия. Эпизоды демонстративной роскоши, владение элитными активами, несоразмерными официальным доходам, и громкие дела вроде истории экс-председателя Краснодарского краевого суда Александра Чернова сделали репутационные издержки особенно заметными. На этом фоне запрос общества на «зачистку» судей, по многим оценкам, достиг рекордных значений.

Тем не менее реальный механизм обновления системы в нынешней модели власти может работать лишь в формате точечных акций. Так было раньше, так, вероятно, будет и при новом руководстве Верховного суда. В этой логике отдельные процессы — например, дело Коблевой — становятся удобными примерами для демонстрации решимости, но не шагами к системной реформе.

Причина проста: судебная власть в России встроена в вертикаль управления. Политико-административная лояльность судов является не отклонением, а функциональной нормой. Судебные решения по резонансным политическим и экономическим кейсам часто формируются не конкуренцией юридических позиций, а общей логикой государственного интереса. И потому очистка исключительно от коррупционных практик не может полностью изменить этот статус-кво.

Точки роста давления, но не независимости

Риторика Краснова опирается на инструменты, которые уже существуют и которые государство использует давно: дисциплинарные процедуры через ВККС, уголовные дела, иски о конфискации необъяснимых активов, прекращение отставки и лишение статуса. Новым является масштаб и частота их применения.

Возможность точечных «показательных» процессов по-прежнему работает эффективно. Когда очередного представителя судебной корпорации уличают в роскошных владениях или неправосудной практике, система получает возможность продемонстрировать способность к самокоррекции. Но повышение интенсивности подобных акций усиливает лишь управляемость, а не независимость судебной власти.

Для рядовых судей, особенно в регионах, посыл Краснова означает рост управляемого давления. В условиях, когда имущественные и профессиональные досье судей могут быть подняты в любой момент, а рамки «дозволенного» остаются неформальными, формула «бескомпромиссности» превращается в дополнительный инструмент контроля.

Фактически в ближайшей перспективе можно ожидать: 

• расширения дисциплинарной практика и ускоренного лишения статуса;

• усиления роли силовых структур в судьбе отдельных судей;

• повышения чувствительности судебного корпуса к политико-административным сигналам;

• сохранения высоких рисков для судей, участвующих в конфликтных экономических и политических делах.

Но такие изменения не трансформируют судебную систему — они лишь ужесточают её дисциплинарное поле.

Нерешаемые противоречия: коррупция как симптом, не как причина

Коррупция в судебной системе — это важная, но всё-таки производная проблема. Манипулирование правом, вынесение решений «под нужный результат» и сращивание судов с региональными или бизнес-группами — не следствие личных качеств отдельных судей. Это результат того, как устроен механизм модерирования решений в политико-административных конфликтах.

Краснов подчёркивал недопустимость манипулирования правом в интересах властей или бизнеса. Но в реальной практике системообразующие дела — конфликты крупных компаний, споры между кланами региональных элит, политически значимые процессы — редко проходят без заранее обозначенного контекста. В такой ситуации преследуемыми становятся не сами факты манипулирования правом, а случаи отклонения от негласных правил игры.

Именно поэтому системная чистка сталкивается с непреодолимыми барьерами:

• полная прозрачность активов судей неизбежно затронет многие группы власти;

• массовое разрушение региональных связок между судами и местными кланами станет ударом по управляемости;

• судьи, обеспечивающие «нужный» результат по чувствительным делам, будут продолжать цениться вне зависимости от имущественных вопросов.

Коррупция в этой системе — не поломка, а эксплуатационный режим. И измениться он может только при смене самой архитектуры судебной власти.

Зачем власти громкая риторика

Усиленная антикоррупционная риторика вокруг судей выполняет сразу несколько задач:

1. Снижение общественного раздражения из-за демонстративной роскоши представителей судебной элиты.

2. Дисциплина внутри системы: смена председателя Верховного суда традиционно сопровождается демонстрацией силы.

3. Перераспределение влияния внутри корпорации: снятие отдельных «баронов» освобождает пространство для иных фигур, более встроенных в текущую конструкцию власти.

В этом смысле антикоррупционный пафос — эффективный инструмент укрепления управляемости, но не реформирования института правосудия.

Что реально изменится

На уровне практики можно прогнозировать:

• усиление точечных, показательных дел против судей;

• регулярные конфискации необъяснимых активов;

• ужесточение дисциплинарной политики через ВККС;

• рост значимости политико-административного контекста при оценке деятельности судей;

• снижение предсказуемости статуса и гарантий независимости для отдельных представителей судебного корпуса.

Но при этом:

• системная зависимость суда от вертикали сохранится;

• решения по чувствительным делам продолжат определяться вне чисто юридической логики;

• коррупционные практики в широком понимании — как часть управляемой модели — останутся встроенными в механизм.

Лариса Долина как зеркало судебной реальности

История Ларисы Долины стала не частным эпизодом и не бытовым спором о недвижимости, а мощным рентгеном, который подсветил фундаментальные дефекты современной судебной системы. Не юристы, не правозащитники, не профессиональные критики правосудия — именно поп-звезда невольно вскрыла то, что годами обсуждалось лишь в экспертных кругах.

Дело, ставшее символом правового абсурда, показало: институты права по-прежнему существуют, но работают по логике эмоциональных сигналов, социальных статусов и демонстративной жалости. Формальные конструкции, доказательства, сделки, регистрация, нотариальные проверки — всё это оказалось вторичным перед силой нарратива «обманутой знаменитости». Судебная процедура, которую принято воспринимать как последовательность рациональных действий, превратилась в ритуал, где результат зависит от медиального веса участника, а не от юридической позиции.

Юридический парадокс, к которому привела история Долиной, стал показателем системной неустойчивости. Когда покупатель обязан собирать справки у мошенников, банк требует подтверждать психическую норму продавца, а риелтор вынужден выполнять функции психотерапевта, это говорит не о единичном сбое, а о глубоком деформировании базовых принципов оборота недвижимости и судебного разрешения споров.

Но главное — эта история продемонстрировала, что судебная система уже давно балансирует между буквой закона и политикой эмоционального сочувствия. Там, где должны действовать нормы, включаются социальные рефлексы. Там, где должны звучать доказательства, работает эффект публичного образа. Там, где требуется беспристрастность, возникает субъективная оценка, основанная на жалости, статусе и общественном резонансе.

Поэтому итог предельно прямолинеен и, в сущности, тревожен. Лариса Долина не разрушила систему — она только показала, что разрушать уже нечего. Под слоем формальных процедур оказалось зыбкое пространство, где решения принимаются в зависимости от того, кто именно стоит перед судом, и какое чувство он вызывает у института, который должен быть беспристрастным.

В этом смысле история Долиной стала зеркалом, в которое общество давно боялось заглянуть. И уважение к ней — пусть неохотное, но неизбежное — связано лишь с тем, что она впервые показала правду, которую многие предпочитали не замечать: в современной модели правосудия закон перестал быть главным аргументом.

Риторика Краснова о «бескомпромиссной реакции» на коррупцию — важный шаг для публичной легитимации новой команды Верховного суда. Однако её реализация возможна лишь в формате управляемых, точечных процессов, которые усиливают внутреннюю дисциплину и позволяют системе демонстрировать способность к самоочищению.

Системный же слом судебной коррупции невозможен без изменения фундаментальной логики устройства судебной власти — перехода от управляемого суда к независимому. Пока эта логика неизменна, перспектива «бескомпромиссности» останется ограниченной рамками политически выгодных кейсов, а коррупционные практики — встроенной частью существующей модели.