Нам приснилось небо Регена. «Сорока на виселице» Эдуарда Веркина
«Что за поток, какого такого Юнга?!» — спросит пытливый читатель. И получит ответ, что поток — в данном случае некое фантастическое сверхсостояние бытия и материи. А Юнг — тот самый, что обратил внимание молодой науки психологии на грандиозный потенциал подвалов коллективного сознания, полных травм и хтонических кошмаров. Веркин экстраполирует коллективное бессознательное до космических масштабов: то ли суммируя «подвалы сознания» всех людей, то ли докапываясь до Фигуры куда более значительной.
Да, еще одно отличие «Сороки на виселице» от большинства фантастических книг — ощущение необходимости Бога. Не какого-то придуманного или абстрактного, а, кажется, Того Самого, скрывающегося в юнгианском архетипе Отца. Как писал философ Николай Бердяев, «мы приходим к Богу совсем не потому, что рациональное мышление требует бытия Божьего, а потому, что мир упирается в тайну и в ней рациональное мышление кончается». Лучшей характеристики для экзистенциальных проблем героев Веркина, пожалуй, не найдешь.
Эдуард Николаевич загадывает загадку и себе, и читателю, в каждой главе находя метафору того, что за книгу он написал. Роман словно всматривается сам в себя, и каждый, встав меж страниц как между зеркал, видит себя в цепи бесконечных отражений. Так и главный герой Ян проходит удивительный путь от простеца-спасателя до большого человека в науке. Правда, путь этот остается за скобками, но по вступлению и концовке мы понимаем, что Ян преобразился.
* * *
Итак, мирное бытие героя в забытой всеми глуши (он работает укротителем хромых медведей-людоедов на плато Путорана, куда в далеком XXIII веке ходят в экспедиции уставшие от комфорта земной жизни туристы-конспирологи) нарушает повестка в Мировое жюри — совет по решению проблем, стоящих перед человечеством. Это как если бы вас пригласили в Международный суд ООН в роли присяжного, или, еще смешней, судьи. Почетно, но муторно, плюс лететь не до Гааги, а за 350 световых лет, к далекой планете Реген. А проблема, которую надо решить, глобальна: на кону будущее целой науки — синхронной физики (до ее зарождения нам осталось ждать немного, не больше ста лет!) и окончательного освоения Вселенной.
К моменту описываемых событий человечество уже наигралось в трансгуманизм и нейроимплантацию. Теперь люди по преимуществу читают стихи и творчески обживают планету. Или улетают к другим мирам, ведь физики-синхронисты уже придумали способ преодоления светового барьера, «опрокидывание» реальности и гиперпривод. На далеком же Регене строится некий гигантский Объем с размещенным в нем актуатором, который войдет в прямое взаимодействие с потоком Юнга — и дальше, как говорят фокусники, «кубик в ваших руках либо исчезнет, либо взорвется».
Родственники отговаривают Яна лететь, но он отправляется в путь: надо значит надо. Уже в лунном терминале герой встречает очаровательную и непосредственную Марию, которая тоже летит на Реген. А дальше, как всегда у Веркина, конкретная идея или мысль дробится, двоится, высмеивается, опровергается самим же автором. Но если герой может тревожиться, унывать, выражать недовольство, то читатель — только наслаждаться и изнемогать в щедром потоке авторского юмора, эрудиции и литературного таланта. Как дитя в кабине самолета: «О, как тут забавно! А это что за штучка? А когда полетим? Что, уже прилетели?…»
* * *
За что «Сороке на виселице» в уходящем году присудили премию «Большая книга»? Примерно за то же, за что и «Лавру» Евгения Водолазкина 12 лет назад. За живые приключения русского языка, рождающие новые нейронные связи в коллективном бессознательном родины. И за то, что автор не просто смог создать мощную научно-фантастическую вселенную, сопоставимую с мирами Лема, Стругацких и Фрэнка Герберта. Он сделал ее пригодной для жизни, оставив там много воздуха, земли, воды (в хорошем смысле) и вообще живого пространства. Именно за эту веру в науку и человечество, гуманизм, очищенный от идеализма и временами идиотизма предшественников, литературное сообщество избрало Веркина лауреатом. А то ведь раньше как? То во Вселенной коммунизм строят, то тянут народ из средневековья железными руками, то вступают в контакт с мыслящими планетами. Всё это, конечно, очень красиво, но никак не соответствует реальным отношениям между маленьким существом из плоти и крови и гигантским холодным космосом. А Веркин с первых и до последних строк правдоподобно живописует обычную жизнь обычного человека, которому выпала необычная судьба.
Право же, вселенные нужно не покорять, а обживать и наполнять. Именно для этого авторы издревле стараются создать такое пространство, в которое сама жизнь войдет и ахнет: вот здесь я буду жить! И кажется, Эдуард Веркин близко подобрался к реализации задачи. Его вселенная достоверна, убедительна и жизнеподобна, ибо… абсурдна. Вместо мифологизации и экзотизма (разномастных инопланетян, песчаных червей, монстров-паразитов и злодеев-диктаторов, чумазых крестьян или аристократов в тогах, сочно выписанных мастерами жанра) перед нами тихое, лишенное разума, но не лишенное скромных плодов эволюции гигантское пространство, на заселение которого у человечества не хватит ни сил, ни времени, ни, собственно, людей.
Веркин разбросал по тексту множество загадок и подсказок, так что вдумчивый читатель рискует провалиться в них с головой. Чем космический перелет отличается от Причастия? Что не так с книгами и почему на Регене ничего не летает, даже бумажные самолетики падают? Что случилось с Уистлером — живым гением, с которым Ян познакомится на планете? Почему так похожи судьбы кота из рассказа «Бабушка-удав» и кибернетической пантеры Барсика, принадлежавшей Уистлеру? Почему здание Института пространства на Регене построено в духе «невозможных» объектов Морица Эшера, а на картине Питера Брейгеля Старшего, одноименной роману, центральный объект (та самая виселица) написан с явным пространственным искажением?
Вопросов может быть гораздо больше, но ответить на них можно, только вступив в непосредственный диалог с автором. То есть — взявшись за книгу. Что и советую сделать хотя бы на январских выходных.