Марина Литвинович: В России ни от чего нельзя зарекаться. Уже много моих знакомых убиты
Ɔ. Вы говорили, что, если вас исключат из ОНК, будете баллотироваться в Государственную думу. Кампания началась?
Думаю, что говорить о старте кампании пока рано — я сейчас только начну переговоры, вдруг не получится что-то. Хочу выдвинуться от партии, у которой есть квота, потому что идти на выборы через сбор подписей бессмысленно — понятно же, что зарубят, лишь времени и силы на это потратишь. Думаю, что в ближайшее время станет понятно — получится что-то с Госдумой или нет.
Ɔ. А партия, у которой с Мариной Литвинович случится мэтч, вообще есть? «Яблоко»? «Новые люди»?
Выбирать приходится из того, что есть. Не могу сказать, что я в восторге от какой-то конкретной партии. Я понимаю, что хочу участвовать в выборах, а значит, мне нужно принять правила игры. Можно выбирать из двух-трех партий, а это уже неплохо. Конечно, я буду говорить с «Яблоком», посмотрим что из этого получится. Меня сейчас спрашивают: «А есть ли у вас деньги на избирательную кампанию? А команда?» Я отвечаю, что сейчас такие выборы в России, что гораздо важнее смелость и готовность рисковать. В 2019 году мы увидели, чем могут обернуться выборы для кандидатов и их сторонников. Подчеркну, то были выборы в Мосгордуму, но и они закончились уголовными делами и реальными сроками. Это как раз те риски, которые я и моя будущая команда должны осознавать.
Ɔ. Вы понимаете, кто и что стоит за вашим исключением из ОНК? Понятно же, что реальная причина не связана с нарушением регламента и этики, как говорят в Общественной палате.
Думаю, я сильно раздражала некоторых людей. Как член московской ОНК я мешала совершенно определенной группе товарищей. Уверена, что следователи ФСБ на меня зуб точили уже давно, потому что они привыкли работать в «тишине». Когда человек оказывается в «Лефортово», следователи лишают его возможности переписываться и звонить родным, ему дают государственного адвоката — в таких условиях люди легче идут на сделку со следствием и оговаривают себя или других. Я же вихрем влетала в СИЗО, говорила с обвиняемыми и рассказывала о них у себя в соцсетях и в СМИ.
Ɔ. Вы писали, что с вашего исключения началась «зачистка» московской ОНК. Кто следующий?
Либо Ева Меркачева (член СПЧ и журналист «Московского комсомольца». — Прим. ред.), либо Любовь Волкова — тоже известная правозащитница. Волковой уже вынесли предупреждение за нарушение этики. На Меркачеву жалобы пишут какие-то идиотские. Поэтому боюсь, что скоро они пойдут по моему пути.
Ɔ. Зачем сейчас, когда многие говорят, что думская кампания пройдет для власти не совсем «гладко», разгонять ОНК? Ваша работа ведь позволяла чиновникам в ответ на разные обвинения говорить: «Вот, посмотрите — они ходят, помогают, проблемы решаются».
Нашей общественной и политической жизнью не управляют из какого-то единого центра, как многие думают. Наоборот, этих «башен» много, и, действительно, мало кто видит картину целиком. Вот мы с вами видим — можем сопоставить какие-то моменты, а люди во власти — нет. Поэтому мне кажется, что у тех, кто увидит меня в кандидатах в депутаты Госдумы, будет много вопросов к тем, кто выдавил меня из ОНК.
Ɔ. Остались ли еще в России независимые ОНК?
Не стоит обобщать, лучше говорить о конкретных людях. ОНК остается независимой, пока есть два более-менее независимых члена, потому что по закону мы может ходить в места принудительного содержания только парой. К сожалению, в регионах таких правозащитников почти не осталось.
В ближайшее время я планирую заняться просветительской деятельностью — объяснять людям, что такое ОНК и зачем она нужна. Буду объяснять жителям регионов, где идет набор в комиссию, зачем им нужно подавать документы на отбор. Понятно же, что если на 15 мест в комиссии заявку отправят 50, подчеркиваю, нормальных и адекватных людей, будет проще противостоять пяти бывшим сотрудникам ФСИН, которые хотят оказаться в ОНК. Не нравится как во Владимире (зампред владимирского ОНК Владимир Григорян ранее обвинил Алексея Навального в симуляции проблем со здоровьем. — Прим. ред.) — хорошо, давайте дождемся момента, когда в области будут выборы в ОНК, подберем и подготовим хороших правозащитников.
Ɔ. Получается проект «Умная ОНК» — по аналогии с «Умным голосованием» ФБК*.
Да! Хотя больше подходит название — «Добрая ОНК» или «ОНК с большим сердцем», члены которой не похожи на Марию Бутину, которая разговаривает с заключенными с какой-то необъяснимой ненавистью. Очень важно, какое у тебя, как у правозащитника, лицо. Оно должно вызывать доверие, говорить о том, что ты готов поддержать человека, узнать о его проблеме и постараться ее решить. Вы не представляете, сколько раз я видела, как плачут мужчины. Мне приходилось успокаивать их, искать слова поддержки.
Ɔ. У тех, кто не знаком с деятельностью ОНК, сейчас возникает вопрос: «Да, Литвинович исключили из комиссии, но почему это важно?» Почему?
В первую очередь станет меньше новостей, о том, что происходит в московских СИЗО, спецприемниках и отделениях полиции. Я всегда старалась собрать как можно больше информации, рассказать о проблемах. Я действительно ходила в СИЗО практически каждый день, как на работу, пыталась помочь арестованным. Теперь многие этой помощи не дождутся — к кому-то не допустят адвоката, кто-то не дождется врачей.
Ɔ. Ваши «малые дела» за те полтора года, что вы были в ОНК, как-то изменили саму систему?
Многие мне говорили: «Приходите почаще, потому что после ваших визитов проблемы решаются». Но, к сожалению, с системой ФСИН приходится работать в ручном режиме — она реагирует на тебя, как на члена ОНК, некоторое время все работает, а потом приходится начинать заново. За полтора года мне удалось решить несколько системных и локальных проблем. Например, в спецприемнике в Мневниках у туалетов появились двери — раньше арестованным приходилось справлять нужду на виду у всей камеры, где обычно сидит человек десять, а то и больше. Там стали выдавать нормальное постельное белье, то есть люди перестали спать по 10-30 суток на тонких одноразовых пеленках — таких, которые выдают во время приема у врача. Теперь я везде рекламирую Мневники как лучший спецприемник Москвы. Конечно, не желаю никому туда попасть, но если все-таки такое с кем-то случится, знайте — в Мневниках гораздо лучше, чем в том же Сахарово, куда свозили людей после зимних протестных акций.
Ɔ. Когда вы подавали документы в ОНК, думали, что что-то подобное получится?
Я оказалась в ОНК случайно — коллеги сказали: «Давай подавай [документы]. Тебе сложно что ли?» Ну я и подала. Просто я не верила, что меня выберут. Когда меня избрали, поняла, что у меня есть уникальная возможность людям чем-то помочь. Да, у члена ОНК не такие уж и большие полномочия — я могла лишь ходить в любое СИЗО Москвы, в любой отдел полиции, в любой спецприемник. Но я ходила туда со смыслом. Поэтому «малые дела», о которых вы говорите… Тут выбирать особо не из чего. У нас в стране социальные лифты сломаны, при прочих равных я уже давно могла бы стать депутатом Госдумы или оказаться в правительстве. Сейчас же ситуация такая, что я — человек не системный, внесистемный, антисистемный. Как хотите это называйте.
Ɔ. Сложно ли заставить себя помогать тем, с кем у тебя противоположные политические взгляды или тем, кто тебе просто неприятен как человек?
Вообще с этим сложностей не испытывала. Например, у меня сложились нормальные отношения с полицейскими, которые занимались делом Ивана Голунова. Наверно, только один раз я испытала какие-то непонятные чувства, когда разговаривала с людьми, отбывающими пожизненное заключение. Я не знала, что конкретно они совершили, хотя понимала, что скорее всего это ужасные убийства. Один вид этих людей меня пугал, хотя я видела их лишь через маленькое окошко в двери камеры. Но, когда один из таких заключенных начал рассказывать мне о своих проблемах, показал, как у него из-за какой-то болезни вздулась одна нога, я автоматически решила, что помогу ему. Люди часто спрашивают: «Зачем лечить преступника, если он убил кого-то?» Передо мной такой вопрос не стоит. Я совершенно одинаково ко всем отношусь, потому что в тюрьме условия одинаковы для всех: что у Бориса Шпигеля (бизнесмен и экс-сенатор, обвиняемый в получении взятки. — Прим. ред.), что у Вани Сафронова (бывший журналист «Коммерсанта» и «Ведомостей», которого обвиняют в госизмене. — Прим. ред.), над которыми издеваются следователи из СК и ФСБ.
Ɔ. ОНК для вас стала возвращением в политику?
Нет. Но ОНК вернула мне ощущение, что я делаю важное дело и приношу пользу. Я с ужасом понимаю, сколько есть невостребованных людей, у которых при этом много сил и идей. До прихода в ОНК я была среди них, мучилась от депрессии из-за чувства ненужности. ОНК стала для меня отдушиной — полтора года я знала, зачем живу. Мне было хорошо. Сейчас важно сохранить этот драйв, не останавливаться, чтобы не вернуться в то депрессивное состояние.
Ɔ. Кажется, что в ОНК вы были такой же страстной, как во время расследования теракта Беслане.
Тут я соглашусь. Возник какой-то внутренний огонь. Расследуя дело Беслана, я довольно быстро поняла, что я делаю исторически важное дело. Мы узнали и рассказали о теракте, в том числе на сайте «Правда Беслана», всем, кому смогли. Спасибо Юрию Дудю, который помог узнать миллионам людей о том, что нам удалось сделать (речь идет о трехчасовом фильме, Юрия Дудя «Беслан. Помни», который на YouTube посмотрели 23 миллиона человек. — Прим. ред.).
Ɔ. Сейчас хорошее время, чтобы идти в политику?
Никогда не рано, и никогда не поздно. Мы знаем политиков, которые полжизни ждут, когда сложится какая-то идеальная для них ситуация — подписи собираются сами по себе, а в Кремль отведут за руку. Но так не бывает. Даже если кажется, что поле для политической деятельности ничтожно мало, нужно все равно пытаться занять какое-то пространство, показать свою позицию. Риски тоже есть, хотя, конечно, сейчас они заметно выросли.
Ɔ. Вам страшно за детей и близких?
Помню, когда на президентских выборах 2004 года я возглавляла штаб Ирины Хакамады, моему ребенку угрожали. Пришлось взять ему охрану — он жил с няней отдельно от меня. Сейчас, конечно, дети подросли, но страх все равно остается. Я надеюсь, что в нашей стране все будет нормально, но в России ни от чего нельзя зарекаться. Уже много моих знакомых, которые занимались политикой и правозащитой, убиты. Повторюсь, в политике много рисков, а в российской — тем более.
Беседовали Никита Павлюк-Павлюченко и Ренат Давлетгильдеев
* Организация признана Минюстом иностранным агентом.
Больше текстов о политике и обществе — в нашем телеграм-канале «Проект “Сноб” — Общество». Присоединяйтесь