Совокупление душ
Там, в России, он не отдавал себе отчета в том, что значит мимолетное слово, брошенное на репетиции, одиноко маячащая фигура в скверике у его дома, маленькие семиметровые кухоньки с вечно кипящими чайниками, вобла на газете и крупно порезанный лук с черным хлебом.
И над всем этим разговоры - трезвые, пьяные, нервно-кричащие, когда тебя перебивают и перебиваешь ты - все то, что много позже, в вязкой тишине своей крошечной полуподвальной студии на Гэйл стрит он назовет совокуплением душ. Там, в России, это все принималось не как ежедневное роскошество, а просто как данность, дарованная вместе с не имевшей начала и конца официальной ложью и как бы возникшая ей в противовес.
Он вспомнил одного из своих друзей - актера Малого театра, с которым до хрипоты спорил о причинах, загнавших их всех на кухни и заставивших говорить шепотом, предварительно убедившись в том, что телефон выдернут из розетки.
Один из последних перед его отъездом разговоров на эту тему происходил в пивняке за липким, залитым пивом и вином столиком с набросанными кусками хлеба и скумбрии "свежего посола" и постоянно прерывался небритыми личностями, блуждавшими вокруг в поисках свободных кружек. Но "Останкинское" было отменным. Гул голосов, звяканье кружек, плеск пива, короткие, резкие стычки то здесь, то там и лицо актера с заострившимися скулами и серыми дряблыми щеками - все сливалось для него в карусель, на которую он попал, сам не зная как, и с которой его уже не скинет никакая центробежная сила.
Актер был с похмелья и явно никуда не спешил. У него же в одиннадцать была назначена запись на радио. Надо было уже уходить, хотя и актера ему оставлять не хотелось, тем более, что тот все более и более распалялся и одного слушателя ему явно не хватало. Он хотел было взять актера с собой, но, поколебавшись немного, решил, что его вид будет явно не соответствовать торжественно-унылой студии с пожилыми звукооператорами и "напряжной" женщиной-режиссером. Взяв с актера слово, что тот не сойдет с места в ближайшие два часа, он вылетел на улицу.
Он был точен, минута в минуту, когда такси взвизгнуло у входа в пивную. Сунув шоферу мятую пятерку и махнув рукой в ответ на вялую попытку того дать сдачи, он рванул к входу и сразу же почувствовал какое-то неясное смещение центра тяжести под тонувшим в чадном дыму потолком. На первый взгляд все было также, как и два часа назад - гул голосов, звяканье кружек, плеск пива - только вот какая-то необычная сгущенность в углу, чуть громче и отчетливее голоса, вернее, один голос. Он подошел поближе.
Актер стоял на столике и, размахивая кружкой с пивом, от которой во все стороны летели клочья пены, говорил о столыпинской реформе, графе Коковцеве, киевской опере, убийце премьер-министра Багрове, общинных землях... Толпа напряженно слушала. Он готов был поклясться, что именно те самые небритые личности, разыскивавшие по залу пустые пивные кружки, нещадно при этом матерясь, теперь стояли молча, сосредоточенно наморщив лбы. Время от времени то один, то другой поднимал кружку, просясь на вопрос, и актер реагировал мгновенно, делая паузу и знаком руки приглашая говорить. И в том, как воспринималась его речь, как точно ложились в ее ложе замечания, реплики, вопросы сгрудившихся около него мужиков, он увидел жадную, никем за последние десятилетия не утоленную страсть говорить - открыто, в толпе, в круге, делая совершенно незнакомых людей сопереживателями и соучастниками твоего душевного голода и самого твоего естества.
Чикаго, май 2004 г.