Не некролог. Мамонов прожил жизнь так, как ее должна была прожить Россия
В некрологах обычно обращают внимание на внешнее — например, сценический образ Мамонова: какая энергия, какая пластика… Все это правильно, но не менее важна социальная траектория жизни самого Мамонова. Это поразительно, но возьмите его биографию, замените фамилию на «наша страна» и вы получите, так сказать, альтернативный вариант развития после 1991 года. Причем есть подозрение, что гораздо более продуктивный. Мамонов как-то удивительно совпадал со страной, причем даже в символических деталях: он родился в Москве на Большом Каретном, и детство провел в том самом дворе, что и Высоцкий. Из семьи гуманитариев, но вся его последующая взбалмошная жизнь в юности, паясничание, «цирк», была бессознательно направлена на то, чтобы снять эти рамки, традиционно разделяющие у нас «интеллигенцию и народ»; самим своим видом, поведением, а затем и артистической манерой Мамонов словно пытался реализовать грандиозную утопию — взять лучшее от всякого способа существования, а не только от «своего круга».
Словно сама судьба в его лице занималась разрешением неразрешимых проблем общества. Самая, вероятно, важная веха в его биографии — когда на пике славы, причем международной — Мамонов в 1995 году переехал из Москвы в деревню Ефаново, недалеко от Вереи, где и провел оставшиеся годы. Это не было отшельничеством в прямом смысле слова, как у Сэлинджера; конечно, были потом и роли, и спектакли — но саму его ситуацию существования после 1995 года можно описать в широком смысле как Молчание: и мировоззренческое, и творческое. Помолчать в тишине — означает не уход от жизни, но как бы ее уточнение. Чем это было вызвано? Не только личными проблемами, конечно.
Свобода в политическом и всех других смыслах в 1991 году (почти ровно 30 лет назад) досталась нам даром, и большинство распорядилось ею бездумно, как нежданно свалившимся наследством — растрачивая и прожигая его за пару лет. «Молчание» Мамонова было не чем иным, как желанием «разобраться с собственной свободой», понять, что с ней делать. Все мы, большинство, предпочли в эти годы глушить себя новыми красками, звуками и возможностями — чтобы потом ощутить нечто вроде похмелья и разочарования. Почему до сих пор так оглушительно орет музыка в наших кафе, даже самых продвинутых? Почему без нее никак не обойтись?.. На этот счет есть разные объяснения (например, люди не хотят слышать чужих разговоров — или, напротив, не хотят, чтобы их слышали другие), но в итоге всем приходится перекрикивать друг друга. На самом деле, по-видимому, нам просто страшно оставаться наедине с собой, со своими мыслями — в тишине. Мамонов вместо общего гула предпочел длительный и мучительный разговор с самим собой — и, как можно понять из его позднейших ролей и песен, кое-что понял — про нас и про себя.
Первая возможность, которую дает свобода, — разговор без оглядки, без опаски. Казалось, что нет ничего проще, чем заговорить, наконец, на своем собственном языке, не скрывая мыслей; но в итоге быстро выяснилось, что и разговора, и коммуникации, и собственного языка у нас нет. Никакого другого разговора, кроме «советского», у нас не получалось — и вместо слов раздавались только оглушительные «звуки му». Знаменитые конвульсивные движения Мамонова на сцене означали ту самую немоту — невозможность, неумение выразить свои чувства словами. И все его роли — в «Такси-блюз», «Острове», «Шапито-шоу» — это о преодолении традиционных русских грехов: некоммуникабельности, неумения жить в социуме. Признаться себе в этом — уже шаг к обретению собственного языка. Но этому должно предшествовать молчание и работа над собой — включая, естественно, и раскаяние, и покаяние. Мамонов рассказывал, что хотел сделать такой спектакль — целиком состоящий из тишины. Просто простоять на сцене полтора часа без слов. Подобный перформанс есть у художницы Марины Абрамович — «В присутствии художника» — и он имеет отношение уже к психотерапии. Возможно, такое «молчание», в той или иной форме, еще предстоит всем нам — и без него будет невозможно преодоление тоталитарной травмы, которую мы все продолжаем носить в себе, не замечая.
Мамонов — в полной мере консенсусная, примиряющая и объединяющая фигура. С одной стороны, его приезжает проводить в последний путь «ночной волк» Александр Залдостанов; с другой — для него находит исключительные слова критик Артемий Троицкий. Патриарх Кирилл посвящает ему целую проповедь — и звучат уже предложения о канонизации артиста. А московская мэрия обещает табличку — на доме, где он родился. Старший сын Петра Мамонова Илья поддерживает идею о присвоении отцу звания заслуженного или народного артиста посмертно; вдова, Ольга Мамонова, в интервью рассказала, что при жизни актера сама просила об этом и Минкультуры, и президента, но безуспешно. И нужно ли теперь ему это звание? Оно и так у него уже есть.
Больше текстов о политике, культуре и обществе — в нашем телеграм-канале «Проект “Сноб” — Общество». Присоединяйтесь