Отрывок из антиутопии «Двести третий день зимы» Ольги Птицевой

Рассвет Нюта проспала, будильник она не ставила, храп Радионова не смолкал. И к утру ее сон смягчился. Оказалось, что спать, когда в доме есть кто-то еще, пусть и такой громкий, куда спокойнее, чем одной. И Нюта просто позволила себе это. Спать, не думая о том, что после пьяных откровений Радионова на них уже завели новую папочку. А то и не одну.

— Нюта, полпервого уже! Вставай скорей!

На секунду Нюте показалось, что это Славик будит ее утром после тусовки. И надо срочно подниматься, мыться, рисовать лицо и мчаться к клиенту — озеленять, поливать, удобрять и пересаживать. Но голос принадлежал Радионову. Нюта открыла глаза. Ресницы слиплись, пуговица на обивке кресла впечаталась в щеку.

— Ты чего нормально-то не легла?

Радионов тоже выглядел не очень. Отекший, землистого цвета.

— Ибупрофен есть? — спросил он, не дожидаясь ответа на первый вопрос.

Нюта вылезла из кресла, болезненно потянулась и пошла на кухню. Таблетки лежали в шкафчике рядом со специями. Запасы и того, и другого грозили закончиться со дня на день. Но обезболивающее еще осталось.

— Можно сразу две? — вкрадчиво попросил Радионов.

Нюта выдавила из блистера две таблетки, налила воды в стакан и поставила на подоконник. Приоткрыла форточку, снаружи было пасмурно. Разнорабочий в белом комбинезоне ходил по тротуару и осторожными движениями перекидывал выпавший за ночь снег с тропинки на верхушку сугробов, высившихся по бокам.

Радионов шумно глотнул воды, прокашлялся, скрипнул стулом.

— Что делать теперь будем? — спросила его Нюта.

Голос был хриплый и незнакомый. Со сна, наверное. Или именно с голоса начинает меняться человек, попавший в зону интересов Управления по сохранению снежного покрова?

— Ну, сейчас мы очухаемся и поедем в институт, — ответил Радионов. — А ты чего так напряглась?

Нюта вернулась к раковине, налила еще воды в стакан, выпила мелкими глотками. Перевела дух. Зубы заныли от холодного.

— Вы вчера Лысину разве что расписку не дали в том, что являетесь врагом партии. И предателем зимы, разумеется.

Радионов моргнул. Потом еще раз. В его глазах полопались сосудики.

— Да не было такого! — начал он. — Мы беседовали, выпивали, потом домой поехали. Ничего же не случилось.

— А цветы искусством кто, по-вашему, назвал? Лысин?

Радионов потер лицо ладонями. Потом оперся на стол и тяжело поднялся.

— Не помню такого, Нюта. И ты забудь. Договорились?

— Я-то, может, и забуду. А вот Лысин...

Радионов застыл в дверях. Со спины он походил на сутулую птицу — выпь или серую цаплю. Такой же нахохлившийся и длинношеий.

— И о Лысине забудь, пожалуйста. Прямо сейчас. Хорошо?

И не сдвинулся с места, пока Нюта не ответила:

— Хорошо.

Радионов тут же подобрел, начал осматриваться и даже кулаком по стене стукнул.

— Все-таки хорошие дома строили. Надежные!

После сна Нюта соображала медленно и туго. И когда Радионов с видом хозяйственника пошел по коридору, заглядывая по пути во все двери, она не подумала сразу, куда его этот путь приведет. Туалет, ванная, спальня. Гардеробная. О фиалках Нюта вспомнила, когда там вспыхнуло розовым. Радионов замер на пороге. Нюта кожей почувствовала волну его удивления — так тянет жаром из приоткрытой печки. Мама раньше пекла заливные пироги и неплотно прикрывала дверцу духовки, оставляя щелочку — для выхода пара.

— Фиалка узамбарская, она же сенполия, семейство геснериевые, — проговорил Радионов и оглянулся на Нюту.

Взгляд у него стал ясней и трезвей. И улыбка приняла прежний насмешливый вид.

— Как мочегонное выращиваешь? Или как жаропонижающее?

— Как противоаллергенное, — нашлась Нюта. И засмеялась.

Домашние растения запретили практически сразу. Все горшки с частными объектами озеленения надлежало сдать в приемные пункты, организованные на каждой улице. Люди тащили фикусы, гигантские монстеры и благостные толстянки. Нюта наблюдала за ними из окна и почти плакала от злости. Шел снег, ветер надувал заносы между домами. Телефон разрывался от горестных сообщений клиентов. Столько растили, столько холили, а теперь сдавать? Как же так, Нюта? Может, есть варианты? Будто она могла их всех спасти. Полить как-то по-особенному, бросить горсточку удобрения, переставить из тени на солнце.

— Вот зачем они сдались им? — спросил тогда Славик, протягивая Нюте чашку с травяным чаем. — Типа, устрашение? Или что?

— А ты логику ищешь? — Нюта сделала осторожный глоток, но вкуса не почувствовала — слишком горячо. — Просто захотели, просто решили, просто приказали. Логика не обязательна.

— И как? Понесешь?

Нюта отставила чашку в сторону, проводила взглядом старушку, спешащую к палатке приемного пункта с драценой в руках — совсем юной, с забавным хохолком.

— Обойдутся.

Как настоящий сапожник, Нюта предпочитала не разводить дома джунгли. Боялась разлюбить свое дело. Проснуться однажды и понять, что ненавидит поливать цветы из тонконосых леечек и обрабатывать нежные листья от полупрозрачной тли. Лучше уж свою страсть нести туда, где за нее заплатят. Поэтому шкафы их со Славиком дома не заполняли бесконечные горшки, как можно было бы представить, зная, что Нюта — озеленитель со стажем, растениевод и растеневед. Выезжает, консультирует, спасает и пересаживает. Даже в шапке профиля своего рабочего блога она написала: озеленю вас по первому же запросу.

Однако фиалки домой принесла не она. Кто-то выставил их в подъезде — чахлый рядок возле пепельницы из жестяной банки. Стояли там, как несчастные сиротки. Наверное, хозяин переезжал и не захотел тащить на новое место. Нюта пробежала утром, задержавшись на секунду, глянув жалостливо, но решив не связываться. Авось подберет кто-нибудь. Славик и подобрал. Перенес по горшочку, расставил в рядок на кухонном столе и задумчиво рассматривал, когда Нюта вернулась домой.

— Это что? — спросила она, вытаскивая из-под ногтей грунт для суккулентов и заранее смиряясь с мыслью, что выводок полудохлых фиалок — теперь ее проблема. — И зачем?

— Ну жалко же, — Славик поддел пальцем жухлый листочек. — Смотри, какие они бархатные.

— Не бархатные, — поправила его Нюта, села рядом и склонилась над ближайшим горшком. — А кожистые, покрытые ворсинками.

— Вот душнила, а! — Славик радостно подскочил и понесся по своим делам, никак не связанным с дальнейшей помощью брошенным цветам.

Выходить их был тот еще квест. Сначала Нюта боролась с мучнистой росой, потом заподозрила паутинного клеща, затем начали гнить нижние листы. У одних корни вымокли, у других почти иссохли без полива. Нюта вспоминала бывших хозяев выводка настолько добрыми словами, что Славик включал музыку погромче. Но в итоге фиалки разрослись, послушно зацвели, а любимым клиентам Нюта начала дарить листики, чтобы популяция ее брошенок разрасталась. И как их таких многострадальных было отнести в пункт сбора? Никак. В горе хлама на балконе Нюта нашла фитолампу, Славик притащил из своей комнаты стол, горшки расставили, поддоны укрепили.

— Прямо не фиалки, а семья Анны Франк, — задумчиво произнес Славик, плотно закрывая за собой дверь в гардеробную.

— Перестань, — попросила Нюта, сдерживая липкий озноб. — Не надо драматизировать.

Славик закивал, мол, не надо, конечно. Но Нюта перед сном залезла в интернет и уточнила, что стало с людьми, которые прятали Анну и ее родных от нацистов. И немного успокоилась. Женщина, приносившая Франкам еду и все необходимое для затворничества, выжила, состарилась и даже книжку написала. Не худший пример.

— Ты правда, что ли, наши фиалки с еврейской семьей сравниваешь? — спросил Славик, когда Нюта преподнесла ему эту историю перед завтраком.

— Сам же сравнил, — огрызнулась она.

Славик покрутил у виска согнутым пальцем. Он вечно так делал, как маленький. Больше они к этому не возвращались, а фиалки росли себе в заточении гардеробной. И ничего. Никто их не искал. Пока Радионов не додумался изучить планировку квартиры.

Подробнее узнать о книге можно на сайте.