Константин Зарубин: Этика выше плинтуса
Публичное обсуждение вопросов морали в сегодняшней Российской Федерации редко поднимается выше уровня «наших бьют», причем даже определение «наших» меняется по семь раз на дню.
Это не новость. Это национальная трагедия.
А новость в том, что издание «Медуза» и проект InLiberty решили вернуть в Россию этику. Я не шучу и даже не издеваюсь. Я обеими руками за. Публичные лекции вроде тех, что начались на этой неделе в Москве под громким девизом «Возвращение этики», должны проходить в каждом городе. Каждый месяц.
К сожалению, лекторов калибра Джозефа Каренса, автора труда «Этика иммиграции», или Дэвида Эдмондса, ведущего Би-би-си с философской степенью, в каждый российский город не загонишь. Да если и загонишь. Мэрия условного Урюпинска тут же почует вражеский десант и закроет районную библиотеку на все предложенные даты в связи с ремонтом отопления.
Иначе говоря, возвращать этику все равно придется своими силами. Поднять уровень разговоров о морали выше первобытно-общинного — сверхзадача каждого пользователя русского языка. Не какого-нибудь там необычайно доброго, кристально честного и шибко мудрого мастера слова. Каждого. Вроде меня и вас.
Это не лозунг. Это элементарное условие выживания России.
Ну, и в рамках нашей сверхзадачи, чисто для разминки, представим, что Россия не выжила. В этике, как и в прочих областях философии, часто прибегают к мысленным экспериментам. Если не верите, спросите у Дэвида Эдмондса, когда InLiberty с «Медузой» в мае привезут его в Москву. Он целую книгу написал про мысленный эксперимент, известный как «проблема вагонетки».
В нашем мысленном эксперименте нет вагонетки. И государства Российская Федерация тоже больше нет. На его месте идет гражданская война.
Почему она идет, не существенно. Но ради наглядности набросаем какой-нибудь правдоподобный сценарий. Допустим, нефть так и не подорожала обратно. Деньги кончились. Дождавшись экономического краха, Кремль сдал Киеву «ДНР» и «ЛНР», чтобы избавиться от санкций и набрать кредитов.
Донбасские боевики сбежали в Россию и смешались в один коктейль Молотова с безработным, обнищавшим населением. Отдельные силовики, искренне верующие в «Русский мир» и тому подобное, объявили Путина предателем. В голове Рамзана Кадырова, которого давно перестали кормить и прощать, случился рост сепаратистских настроений. Война началась на Кавказе, но быстро поползла на север и восток. По всей стране, лишенной правосудия, социальной защиты и вменяемой власти, вспыхнули разборки, протесты, этнические погромы, а затем и полномасштабные боевые действия с применением тяжелой техники и авиации.
Думаю, представить все это не трудно. В конце концов, меньше четверти века назад прямо в центре Москвы палили из танков. Я уж не говорю про Украину.
Как и следовало ожидать, коллапс российского государства стал кошмаром для постсоветских соседей и страшным геморроем для Европы.
Чтобы сразу не скатиться в апокалипсис, допустим, что Кремль каким-то образом успел демонтировать значительную часть ядерного оружия. Активные боеголовки остались только на подконтрольной режиму территории вокруг Москвы. Путин то клянется, что никогда не пустит их в ход, то грозится шарахнуть по всем сепаратистам и их «западным хозяевам». Мировое сообщество, зажав нос, поддерживает его и с ужасом ждет развязки.
Тем временем из России во все стороны растекаются миллионы беженцев.
Примерно по миллиону человек успели сбежать в Белоруссию и Украину, пока Минск и Киев не закрыли границы колючей проволокой и бетонными заборами, опасаясь «дестабилизации». Несколько миллионов оказались в Казахстане, Азербайджане, Армении. Кто-то нашел там жилье и работу, но многие ютятся во временных бараках и палаточных городках. Их кормит Агентство ООН по делам беженцев и пара благотворительных западных организаций. Местное население считает лагеря российских беженцев рассадниками болезней и криминала. Местные власти терпят россиян, но палец о палец не ударят, чтобы им помочь.
Основная масса российских беженцев стремится в Европу. Многие жители крупных городов уехали более-менее легальными путями еще в начале войны. В те первые месяцы, пока из России на Запад бежали люди с хорошим образованием и средствами, пока они исчислялись жалкими десятками тысяч, европейское общественное мнение было на их стороне.
Теперь, на третий год войны, всё иначе. От обстрелов, разрухи и анархии, от вооруженных банд исламских и православных молодчиков, а также безыдейных уголовников, из России в Европу рвутся миллионы тех, кого в золотые дни путинской олигархии называли «коренным российским народом». Они бегут семьями и поодиночке, пешком и в фургонах грузовиков, на лодках по Черному морю и на лыжах по льду Финского залива.
Прибалтика поначалу открыла «коридор» для пропуска беженцев на территорию Калининградской области, де-факто независимой и относительно мирной. Но Калининград скоро затрещал по швам. Беженцы, запущенные в «коридор», растворялись в Шенгенской зоне. В конце концов Эстония и Латвия закрыли границу с Россией, ссылаясь на то, что большинство российских граждан не подпадает под Конвенцию о статусе беженцев. Их, во-первых, убивают и грабят без разбора, а не «по признаку расы, вероисповедания, гражданства, принадлежности к определенной социальной группе или политических убеждений». А во-вторых, утекая в Ригу, Берлин или Стокгольм вместо Калининграда, они отказываются «подчиняться законам и распоряжениям, а также мерам, принимаемым для поддержания общественного порядка».
Сегодня, на третий год войны, солидные европейские СМИ хмуро отмечают, что интеграция миллионов малообразованных россиян, привыкших к социальной пассивности и коррупции, — «серьезное испытание для любого демократического общества». Таблоиды переполнены рассказами — отчасти правдивыми — о «русских бандах», проникших в ЕС под видом беженцев. Пару недель назад всю Европу потрясла новость о русских подростках, избивших в Хельсинки группу финских сверстников, один из которых впоследствии скончался.
В парламентах и гостиных толкуют о том, что наплыв русских, с их расизмом, гомофобией, сексизмом, «безалаберностью», «пещерным христианством» и «рабским менталитетом», угрожает европейским ценностям. Немцы, принявшие более миллиона беженцев с востока, долго носились с идеей квот для распределения русских, но Дания, Чехия, Словакия и Венгрия поставили крест на этой инициативе. Польша отгородилась от Калининградской области трехметровой стеной и пустила поверху ток.
Ну вот. Я изложил условия нашего мысленного эксперимента. Теперь начинается сам эксперимент.
Нам нужно несколько раз ответить на вопрос: «Должна ли Европа принимать российских беженцев?»
Первый раз — головой европейского обывателя, который вообще никогда не видел русских живьем.
Второй раз — головой европейского обывателя, который иногда видит поддатых русских у продуктового магазина.
Третий — головой европейца, у которого уже десять лет русский коллега и пять лет русская уборщица.
Четвертый — головой русского эмигранта со стажем. Представим, что мы уехали в Европу в середине нулевых. Получили гражданство. Накануне российской войны, как заведено у наших эмигрантов, голосовали за местную партию, которая обещала свести число принятых беженцев к нулю. Голосуя, мы думали о смуглых беженцах.
Пятый раз мы ответим на тот же вопрос головой русского беженца. Мы два года выжидали. Надеялись на лучшее. Не могли бросить родителей. Растили картошку, прятались от обстрелов, поставили буржуйку в большой комнате. А потом не выдержали. Достали из кубышки сокровенные евро и золотые сережки. Упаковали самое необходимое. Закутали дочку. Сунули сомнительному водиле с грязными ногтями пачку валюты. Забрались в переполненный микроавтобус до финской границы. Надеемся добраться до Гамбурга. Там у нас школьная подруга.
Зачем нам этот эксперимент?
Ну как же. На всякий случай. Вдруг мы не попадем в сентябре на лекцию философа Джозефа Каренса «Пограничное расстройство: есть ли у нас право не пускать к себе чужих?» из серии «Возвращение этики». Вдруг нам не хватит времени или английского прочитать его замечательную книжку «Этика иммиграции».
А с таким экспериментом мы и без Каренса приподнимем уровень этической дискуссии немножко выше плинтуса. Хотя бы по этому, разминочному вопросу.
С другими вопросами придется разбираться отдельно. И тоже всю жизнь.