Один шаг до вечности: выставка «Дмитрий Жилинский. Личное» в РОСИЗО
Персональная выставка художника, наследовавшего мастерам Возрождения.
В конце прошлого года в Москве без лишней помпы открылась выставка работ Дмитрия Жилинского. Проект «Личное» в выставочных залах РОСИЗО собрал вещи из российских музеев, частных коллекций и семьи мастера. Сам художник ушел почти 10 лет назад, летом 2015 года, и все же успел прожить длинную жизнь, в том числе творческую, прочертив линию от Ренессанса к Серебряному веку, а от советского искусства — к вечности.
Творчество Жилинского иногда относят к ретроспективизму, но это не совсем верно. Современный ему мир тоже присутствовал на картинах: это и прически в стиле бабетта, джинсы, мини-юбки, «коробки» многоэтажек и вагоны метро. Но «классического» было, конечно, больше. Обращение к прошлому в целом характерно для Серебряного века. Как и предельный эстетизм, свойственный, кстати, Жилинскому — на это намекают его картины, напоминающие ренессансные фрески. Вообще искусство рубежа XIX-XX веков буквально вошло в плоть и кровь Дмитрия Дмитриевича: его бабушка была сводной сестрой Валентина Серова. Великий предок во многом предопределил путь молодого живописца, изначально задумывавшегося о более приземленной профессии. Родственники со стороны Серова уговорили юношу-провинциала (а Жилинский родился неподалеку от Сочи) попробовать себя на художественном поприще: так он оказался в Московском институте прикладного и декоративного искусства, где изучал витражное искусство. А потом перевелся в Суриковский институт, куда его, правда, не спешили принимать: ситуацию спасло упоминание о выдающемся предке. В Суриковке у Жилинского были прекрасные учителя — от Николая Чернышева до Павла Корина. Из этих стен он вышел виртуозным рисовальщиком: на выставке есть целый раздел графики — правда, уже не ученической, зрелой. В основном, это рисунки к будущим произведениям, с изысканной, отточенной линией.
Крепкий рисунок, как каркас, «держал» и его картины, хотя живопись далась Жилинскому не сразу: ранние вещи, показанные на выставке, почти не выделяются на фоне «мейнстримного» искусства 1950-х. Прорыв случился в начале 1960-х годов: картина «Групповой портрет студентов-скульпторов» (1964) словно воссоздает мастерскую художника эпохи Возрождения. Цвет становится более ярким, открытым, изображение — более силуэтным: так постепенно складывается живописный язык Жилинского, отсылающий не только к Ренессансу, но и к русской иконе. Содержание тоже менялось: простые бытовые ситуации — будь то семья, собирающая урожай в саду, или скульптор Николай Чернышев с женой, прогуливающиеся по лесу, — наполнилось аллегорической образностью. Вот картина «Лето. Художники Юра и Оля Ивановы»: мужчина и женщины сидят за столом. Она держит в руках красное яблоко, он задумчиво подпирает голову, словно обсуждает внутренне сам с собой — сделать или нет необратимый шаг, хорошо известный нам по Книге книг.
Или другой символ, часто встречающийся на картинах Жилинского — бумажная фигурка ангела, висящая под потолком: она словно оберегает героев картины. А еще это отсылка к графику Владимиру Фаворскому, соседу Жилинского по легендарному «красному дому» в Новогиреево. Трехэтажный дом из кирпича был возведен в 1939 году по проекту художников, получивших там мастерские. В числе его жильцов были и супруги Жилинские. Фаворский, живший буквально через дверь, часто приглашал их на чай: его дом, по словам самого Дмитрия Дмитриевича, был настоящим «окном в Европу». Именно там Жилинский и увидел бумажного ангела: Фаворский любил вырезать и складывать объемные фигурки.
В поздних работах Жилинского иносказательность сгущается, аллегории становятся более явными — иногда даже в ущерб художественным решениям. В финальном зале выставки показаны две масштабные работы. Первая — триптих «1937 год», посвященная страшному событию — аресту отца Жилинского, впоследствии расстрелянному. На картине изображены поднятые с постели домочадцы, следователи, ворошащие документы. Сам Жилинский-старший — в белой рубахе, вскинувший руки, словно распятый Христос. К раме картины художник прикрепил копию справки о реабилитации отца 1957 года. Напротив висит масштабное полотно Dios con nostros («С нами Бог»), изображающее сцену Распятия, причем, Христа мы видим со спины, что довольно необычно. У основания креста — небольшая копия картины «1937 год»: таким образом, Жилинский с опорой на христианскую символику рассказывает о страдании конкретного человека и о его страшной жертве. Эти картины полны неизжитой боли, и все же декларативность порой «перебивает» художественную дистанцию, необходимую даже, когда говоришь о главном. И в итоге получается несколько прямолинейно, почти плакатно.
Феномен Жилинского порой связывают с брежневским застоем: мол, страна была закрыта от мира, эксперименты не поощрялись, вот художники и задумались о внутренней эмиграции. И хотя эти слова в целом справедливы, интерес к прошлому характерен не только для советских мастеров. Можно вспомнить прерафаэлитов, критиковавших современных им художников и желавших вернуться в чистое искусство Раннего Возрождения, еще не «испорченное» Рафаэлем. Так что поиск идеала в прошлом — вещь не уникальная. Жилинский следовал ему и в технике: писал темперой по левкасу, как делали иконописцы. И до конца дней не понимал новомодных экспериментов, но любил прохладную строгую классику, позволявшую ему через личное говорить о вечном.
Выставка работает до 23 февраля
Фото: предоставлены пресс-службой Государственного музейно-выставочного центра РОСИЗО