Продюсер «Чернобыля»: «Самопожертвование советских людей поражает...»
Американские и британские кинематографисты рассказали миру про Чернобыль там, как это должны были сделать, но не сделали их российские коллеги Американо-британский сериал «Чернобыль» неожиданно побил все рекорды и стал самым популярным телепроектом. Критики западного кинематографа отмечают точность в передаче и бытовых деталей, и самого духа советской эпохи середины 1980-х. И не только это. Вот что написала в ФБ известный кинокритик, художественный руководитель российских программ ММКФ Ирина Павлова : «Смотрю сериал "Чернобыль". Всё время злюсь, как крыса. Уже изозлилась вся. Вот почему они - снимать не разучились? Вот почему у них с первого кадра - правдивые достоверные фактуры? Почему глубина кадра - как в кино, хотя снято для телевизора? А у нас и в кино изображение плоское, как бумажка... Почему люди двигаются как люди, не размахивают руками бессмысленно, и говорят только, когда надо что-то сказать, а не тарахтят беспрерывно? Кадр насыщенный, но никакого тупого мельтешения внутри. И массовка работает на уровне актеров, а не на уровне деревянных столбов. Звук многослойный, а не как у нас - из бочки и всё на первом плане. Про качество актерской игры даже говорить не хочется, и даже сравнивать стыдно. Почему снято монтажно и смонтировано разумно? Почемупочемупочему...» А публицист Андрей Архангельский подробно отвечает на эти вопросы: «Это только кажется, что на нашем ТВ «сплошной СССР»; когда смотришь «Чернобыль», понимаешь, что на самом деле за 10–15 лет наши исторические сериалы умудрились не сказать почти ничего. Вглядываясь в «Чернобыль», видишь, что российское кино выбирает только удобные и неопасные темы; что оно умеет превращать любую трагедию в банальность, в костюмную драму. Кроме того, наша телемашина никогда не рассказывает о реальности. Она предпочитает громоздить безумную отсебятину поверх реальности, при этом еще и избегая разговора о действительно ключевых событиях советского времени, к которым относится и авария в Чернобыле. Секрет успеха сериала не в том, что у его создателей больше денег, а в том, что нет цензуры. Авторам не нужно задумываться над тем, что можно говорить, а что нет, чтобы угодить главному начальнику. Авторы «Чернобыля» не боятся показать в кадре Горбачева – у нас он в кино за последние десятилетия (!) не появился ни разу, это табу. Авторы не боятся говорить со зрителем как со взрослым – о смерти. Они рассматривают советское время не как музей или Гохран, а как универсальную историю противостояния между личностью и государством, историю о сопротивлении человека обстоятельствам – и обнаруживают вдруг бездонный экзистенциальный материал. В этом смысле советская история может оказаться такой «игрой престолов», что мало не покажется. Еще, конечно, этот интерес к советскому в мире вызван не ностальгией, а попыткой понять, что с нами не так сегодня, откуда это коллективное «влечение к смерти». «Чернобыль» – это, прежде всего, конечно, история о нас сегодняшних, о том, на каком уровне рефлексии и морали оказалось сегодня наше общество...» *** В интервью ВВС продюсер сериала Крейг Мазин, известный больше по комедийным голливудским хитам вроде «Очень страшного кино» или «Мальчишника» объяснил, почему он совершил такой неожиданный выбор – сделать сериал-катастрофу: «В чернобыльской истории мне интереснее всего было посмотреть, как люди справляются с этой катастрофой. Как человеческий фактор привел к ней, и как только люди могли совладать с последствиями. Самое захватывающее в Чернобыле - это человеческая драма. Ну и кроме того, по-настоящему понять, что же предшествовало катастрофе, можно только оценив все последующие события. И в заключение сериала зритель точно узнает, что же случилось в тот день. Но я в первую очередь хотел показать, какое воздействие произвел взрыв на людей, оказавшихся поблизости, да и на всю страну. Поначалу я предполагал, что апогеем ужаса должен был быть сам взрыв ядерного реактора. Но это не так. То, что происходило уже после взрыва, было не менее, если не более страшно, хотя я об этом не догадывался. Ну и кроме того - это истории отдельно взятых людей, выбор, который перед ними стоял. И который они делали. И это было поразительно. К примеру, после аварии пришлось проводить дезактивацию на огромной территории, так называемой зоны. На это бросили около 600 тысяч человек. Так вот меня потряс один факт: им всем выдали индивидуальные дозиметры - мы, правда, не рассказываем об этом в сериале - и им сказали: если вы наберете 24 рентгена, вас отправят домой. Но очень скоро выяснилось, что никто не набирал больше 23 рентген. Другими словами, кто-то получил и куда большие дозы, но об этом никому не сообщали. Руководство говорило им: вы в порядке, у вас все еще 22 рентгена, потому что эти люди были нужны там. Для меня это было дико: ведь когда только слышишь слово Чернобыль, в голове сразу возникает буря эмоций. Но в ночь на 26 апреля 1986 года Чернобыль был лишь названием, местом работы. И все тогда твердо и, надо сказать, небезосновательно, верили, - потому что так им говорили и так их учили, - что из всего, что может случиться с советским ядерным реактором, - а с ним вообще-то ничего не может случиться, - взрыв даже не обсуждается. Это как если бы я сказал вам: не ходите по той улице, там - привидения. Вы бы посмотрели на меня как на умалишенного. Вот с чем им пришлось столкнуться той ночью - со взрывом, который был невозможен. Для меня этот сериал еще и дань памяти сражавшимся на этой войне, о которой мы не догадывались. Для меня было очень важно, чтобы зрители, мало знакомые с историей Чернобыля, узнали о героических поступках и самопожертвовании людей. Ведь Чернобыль показал худшее, на что способная политическая система, и лучшее, на что способны отдельные люди. К примеру, меня до глубины души поразило, как три человека добровольно согласились в кромешной темноте, практически без защитного снаряжения, в одних аквалангах спуститься в радиоактивную воду под горящим реактором, чтобы открыть шлюз и предотвратить потенциально куда более опасную новую катастрофу. Это поразительно, на какое самопожертвование были готовы люди. Но с другой стороны, в ХХ веке такое было присуще советской культуре...»