Дмитрий Быков // «Лица», №2, февраль 1998 года
рубрика «Странные лица»Стойкий деревянный фанатик
Жизнь подмосковного лесничего Евгения Николаевича Маркова переломилось в тот день, когда он зашел к соседу и увидел изделие из капа. Капом называется древесный нарост, возникающий непонятно из-за чего и постепенно губящий дерево. Не следует путать его с благотворным грибом чагой, будто бы исцеляющим раковых больных, и вообще с любым грибным выростом на стволе. Кап — что-то вроде древесного рака, уродливый полукруглый выступ, постепенно разрастающийся, загнивающий и поражающий весь ствол, который через несколько лет выгнивает полностью. Количество таких заболевших деревьев оценивается сегодня Марковым в миллионов пятьсот-семьсот по России. То ли болезнь дерева начинается с трещины в коре — мало ли, мороз, перепад температуры, ветер, — то ли виноват до сих пор не исследованный вирус, но, в общем, кап есть, и что делать с ним — неизвестно.
Точней, было неизвестно. Пока Марков не увидел чашку, выпиленную из такого нароста.
Я, когда с ним говорю, чувствую смутную неловкость — оттого, что не вполне понимаю этого чрезвычайно крепкого даже на вид человека. Сравнение с деревом в нашей культурной традиции унизительно: писатель и друг Ахматовой Лидия Гинзбург, например, довольно точно заметила, что железных людей нет — есть люди деревянные. Деревянный — значит упертый, ограниченный и прямой. В лучшем случае — Буратино или Щелкунчик, тоже не подарки в повседневном общении, в худшем — бревно.
Но Марков похож на стойкого деревянного солдата, выточенного из крепкого, здорового ствола. У него темное лицо с резкими морщинами, сухощавая невысокая фигура, твердые ладони. Таких людей опасно заражать идеями. Потом он может иронизировать над собой, но сначала покупается безоговорочно, весь целиком. Марков заболел капом.
Надо сказать, что работа лесника (или, как это официально называется, инженера лесного хозяйства) успела его к тому времени сильно достать. И дело не в двадцатипятилетием стаже, а в тех изменениях, которые привнес в эту мирную работу рынок. Стало нужно шустрить, одним разрешать незаконный выруб леса, другим, наоборот, запрещать законный... Лес превратился в предмет купли-продажи, в исключительно доходную статью, и если прежнее начальство вырубало его все-таки с оглядкой и понемногу — в самом деле, много ли было тогда многоэтажных правительственных дач? — то новые люди не слушали уже никаких аргументов и изводили лес как хотели. Огромные участки подмосковных лесов вырубались только на том основании, что новые русские замыслили построить себе коттеджи в живописном месте в сравнительной близости от столицы. Помимо этого повального москоттеджстроя, Маркова весьма огорчала другая крайность — безумство расплодившихся экологических организаций, которые проводили бесчисленные акции с требованием вообще леса не рубить. Между тем работа лесничего в том и заключается, чтобы отслеживать в лесу перестойные деревья, которые не дают расти остальным, гниют и не приносят никакой пользы. Дерево после сорока — балласт для русского леса. Впрочем, кто у нас в последнее время всерьез занимался русским лесом? А было время, когда из-за него ломались копья и даже был написан знаменитый роман Леонова «Русский лес». Марков был одним из немногих фанатичных лесничих, изучавших литературу и не склонных к экологическому фанатизму. Его Озерецкое лесничество, Солнечногорского района, было в числе лучших. Но оно сильно надоело ему.
Тут надо добавить, что он из породы делателей, любителей всего рукотворного. Жить в городе ему приятнее, чем на природе. Лесом он не любовался — он там работал. Любил, правда, всякую местную живность. Лосей. Писал о них заметки в журналы.
Но он уже всерьез надумал менять профессию, ибо платили в лесничестве 120 тогдашних рублей, а вырубать за взятки свой лес он не разрешал. Этому стойкому деревянному солдатику бесполезно что-либо объяснять. Кап ему показался панацеей от всех бед и оптимальным способом занять все безработное население страны.
Кап бывает двух видов — с гладкой поверхностью или в острых, твердых бугорках мертвых почек. Древесина твердая, свильеватая — топор не берет. Правда, кап быстро начинает гнить и портиться. Что предложил Марков? Пусть безработное население России идет в лес, отпиливает наросты, благо распознать их легко, и делает чаши. Или вазы. Или просто геометрические формы — впрочем, делать ничего не надо, природа уже обо всем позаботилась. Достаточно отпилить и выдолбить нарост, а потом покрыть его поверхность хорошим восковым лаком. Получается теплый, золотистый округлый предмет, который на хорошей ярмарке стоит до четырехсот тысяч старыми.
Марков занялся капом сам и уверовал в него свято. Ему чисто физическое наслаждение доставляло гладить рукой нерукотворную, сложную поверхность нароста с бессчетными мелкими впадинками. Ему казалось, что от изделий исходит тепло. Что сам цвет их особенно приятен глазу и что наличие их в комнате больного или просто ослабленного человека должно повышать его энергетику. Работать с наростом оказалось изумительно просто — достаточно было небольшого набора стамесок и минимального профессионального навыка. Все безработное население запросто могло теперь заработать, выдалбливая вазы, чаши и прочие русские сувениры из бесполезно пропадающей древесины. Дерево, уверяет Марков, будет только благодарно за избавление от нароста. Лучше всего заготавливать кап весной, в пору интенсивного роста деревьев. А для удобства работы Марков даже сконструировал собственную, зарегистрированную как изобретение алюминиевую лучковую пилу. Сборка-разборка ее, замечает он с гордостью, занимает не более трех минут. Он разработал также собственные методы шлифовки, позволяющие подчеркнуть текстуру изуродованной, но оттого особенно прекрасной древесины с бесчисленными вьющимися волокнами. Немного поработав в кооперативе в городе Долгопрудном, Марков понял, что техникой овладел и может учить других.
Но денег на учительскую деятельность не было.
Он давно прикидывал для себя возможность зарабатывать челночными поездками в Польшу — туда ездили знакомые, и он знал, что на рынках около метро или железнодорожных станций в момент сметается все, привозимое от западных славян. «Польский» — в нашем контексте почти всегда комплимент, будь то разговор о кино или туфлях. Но особой популярностью пользовались польские скобяные изделия — чаще всего это были наборы кастрюль. И Марков возил кастрюли. Девять раз ездил он за границу в переполненных поездах, набитых не столько людьми, сколько тюками; пять лет он ворочал эти тюки, мерз на продуваемых всеми ветрами открытых рынках, был гоняем милицией, перебегал к другим станциям метро и снова торговал, и снова паковал тюки, и снова насыщал российский рынок польским ширпотребом — пока не скопилось у него пять тысяч долларов.
И все эти пять тысяч долларов он грохнул на издание своей книги.
Любой нормальный человек, который, кстати, и слово «кап»-то наверняка впервые читает в этих заметках, скажет, что у Маркова был бред, мания величия, навязчивая идея — накормить капом всю страну, поддержать промысел, дать миллионам российских безработных простейший и рентабельнейший способ выживания... Так и вижу эти миллионы безработных, сидящих со стамеской и шкуркой перед только что отпиленным древесным наростом. Но Марков это действительно себе представлял: он высчитал, что даже четверти российского капа хватит всем российским безработным на двадцать пять лет. Страну ожидали двадцать пять лет благоденствия. И ключ к нему находился в руках у Маркова. Он поспешил издать свою книгу тиражом пять тысяч экземпляров — тиражом, каким сегодня и детективы не всегда издаются, если автора никто не знает. Он сделал фотографии, рисунки, облек свою теорию в строго научную форму и даже отыскал для книжки уникальную фотографию Курта Вальдхайма, президента Австрии, разглядывающего изделия из капа на выставке народного творчества в Вене в 1991 году. Уж перед таким авторитетом, как президент Австрии, народ должен был дрогнуть и тут же взяться за промысел.
Для всякого опять же здравомыслящего читателя не секрет, что Марков со своей книгой немедленно прогорел, вложив в ее издание все наличные средства и выручив от реализации всего треть затраченного. Кому-то он рассылал, кому-то дарил... в общем, в комнате у него и сейчас не пройти из-за пачек с книгой. Он носит ее по редакциям, случайно принес мне.
В остальном он обычнейший человек — 54 года, жена, двое детей, внучка. Дочери живут отдельно (Марков воспитывал их в строгости, думает написать книгу о воспитании, сейчас обе замужем). Жена работает в аптеке аэропорта «Шереметьево». Сам он не работает и добывает деньги продажей своего учебника, так и названного — «Ключ к российскому капу». На обложке зазывно выставлено: «Искусство, доступное миллионам! Новые рабочие места!» (Марков полагает, что бурный рост производства изделий из капа спровоцирует, в свою очередь, бешеное количество новых заказов для деревообрабатывающей промышленности — ведь вы не забыли, что все безработные у нас будут стучать стамесками и не расставаться с долотом?) А это, в свою очередь, подтолкнет тяжелую промышленность, и вскоре от толчка, данного капом, вся наша страна покатится к светлому будущему, причем гораздо быстрее, чем во время индустриализации. И все эти роскошные изделия будут экспортироваться в потрясенную Америку, потому что в России они к тому времени будут уже в каждом доме. Шутка ли, миллион чаш на страну! Одновременно пойдет эстетическое воспитание детей, которые будут окружены такой красотой. А сколько деревьев спасется от гниения и заражения грибами!
Всю эту типично русскую утопию в изложении Маркова я слушал довольно кисло, с понятным скепсисом. Он ведет обширную переписку, один отзыв пришел аж из Красноярского края, куда каким-то чудом добралась его книга (все-таки на российской почве прорастает любое зерно!), ему написали, что местные безработные и рады бы зарабатывать резьбой по капу, но не с кем обмениваться опытом, некому показывать изделия... И Марков пишет туда детальные инструкции. Ему мечтается целый банк данных, собранных по переписке: ведь в русских деревнях, уверен он, многие режут по древесным наростам, но продавать там некому, туристы не заезжают в такую глушь...
Но рассказав все это, он развязал тесемки большой, защитного цвета торбы и стал молча, давая мне насладиться, по одной, медленно доставать свои работы.
Я никогда прежде не видел изделий из капа, а фотографии не дают того ощущения объема и теплоты, которым лучится каждая вещь. Их необыкновенно приятно держать в руках — крепкие и вместе легкие, гладкие или игольчатые, волнистые, округлые, от липовых, нежно-золотистых до темных, дубовых, — и самый непробиваемый скептик поверит, глядя на них и гладя их, что какая-то витальная энергия в этих чашах и вазах заключена. Некоторые похожи на женскую грудь. Некоторые — на ядро грецкого ореха. Некоторые — на те китайские шары слоновой кости, которые по нескольким квартирам еще остались от бума советско-китайской дружбы. У него их очень много, этих изделий для демонстрации. Он показывает их молча, без всяких комментариев, достает и достает из торбы, пока не заставит весь стол, — и невероятная красота этих уродств окупает всю несбыточность его утопии.
Ведь это только в России, ей-Богу, возможно такое, чтобы человек три года ломовым трудом зарабатывал деньги, отказавшись от профессии, не зная отдыха, — и все вложил в осуществление своей русской народной сказки о новом промысле! Причем производить он предлагает не трактора и танки, а изделия без какого-либо прагматического назначения, чья единственная задача — радовать глаз! Только у нас может возникнуть мечтатель, который надеется занять население России не грабежами, не куплей-продажей и не киллерством, а созданием ваз и декоративных форм из древесного нароста! В этом, я думаю, и заключается русское чудо — уродство, гибель, непонятно откуда взявшийся на теле здорового дерева нарост... который при ближайшем рассмотрении оказывается шедевром. В этом и есть залог нашего бессмертия — в том, что по московским редакциям ходит стойкий деревянный фанатик с книжкой, изданной за свой счет, и двадцатью с лишним образцами изделий из капа.
Поэтому я думаю, что его утопия может сбыться. И миллионы российских безработных возьмутся за стамески, чтобы спасать мир красотой.
Если бы я был правильным человеком, я бросил давно бы свое ремесло и сделал так же. Но я человек неправильный — во всяком случае, с точки зрения здорового фанатизма. Мне остается только смотреть на него издали, ужасаясь и любуясь.
Если кто-то, прочитав все это, захочет научиться работать с капом, познакомиться с Марковым или приобрести его книгу — пишите, координаты у меня есть.
Точней, было неизвестно. Пока Марков не увидел чашку, выпиленную из такого нароста.
Я, когда с ним говорю, чувствую смутную неловкость — оттого, что не вполне понимаю этого чрезвычайно крепкого даже на вид человека. Сравнение с деревом в нашей культурной традиции унизительно: писатель и друг Ахматовой Лидия Гинзбург, например, довольно точно заметила, что железных людей нет — есть люди деревянные. Деревянный — значит упертый, ограниченный и прямой. В лучшем случае — Буратино или Щелкунчик, тоже не подарки в повседневном общении, в худшем — бревно.
Но Марков похож на стойкого деревянного солдата, выточенного из крепкого, здорового ствола. У него темное лицо с резкими морщинами, сухощавая невысокая фигура, твердые ладони. Таких людей опасно заражать идеями. Потом он может иронизировать над собой, но сначала покупается безоговорочно, весь целиком. Марков заболел капом.
Надо сказать, что работа лесника (или, как это официально называется, инженера лесного хозяйства) успела его к тому времени сильно достать. И дело не в двадцатипятилетием стаже, а в тех изменениях, которые привнес в эту мирную работу рынок. Стало нужно шустрить, одним разрешать незаконный выруб леса, другим, наоборот, запрещать законный... Лес превратился в предмет купли-продажи, в исключительно доходную статью, и если прежнее начальство вырубало его все-таки с оглядкой и понемногу — в самом деле, много ли было тогда многоэтажных правительственных дач? — то новые люди не слушали уже никаких аргументов и изводили лес как хотели. Огромные участки подмосковных лесов вырубались только на том основании, что новые русские замыслили построить себе коттеджи в живописном месте в сравнительной близости от столицы. Помимо этого повального москоттеджстроя, Маркова весьма огорчала другая крайность — безумство расплодившихся экологических организаций, которые проводили бесчисленные акции с требованием вообще леса не рубить. Между тем работа лесничего в том и заключается, чтобы отслеживать в лесу перестойные деревья, которые не дают расти остальным, гниют и не приносят никакой пользы. Дерево после сорока — балласт для русского леса. Впрочем, кто у нас в последнее время всерьез занимался русским лесом? А было время, когда из-за него ломались копья и даже был написан знаменитый роман Леонова «Русский лес». Марков был одним из немногих фанатичных лесничих, изучавших литературу и не склонных к экологическому фанатизму. Его Озерецкое лесничество, Солнечногорского района, было в числе лучших. Но оно сильно надоело ему.
Тут надо добавить, что он из породы делателей, любителей всего рукотворного. Жить в городе ему приятнее, чем на природе. Лесом он не любовался — он там работал. Любил, правда, всякую местную живность. Лосей. Писал о них заметки в журналы.
Но он уже всерьез надумал менять профессию, ибо платили в лесничестве 120 тогдашних рублей, а вырубать за взятки свой лес он не разрешал. Этому стойкому деревянному солдатику бесполезно что-либо объяснять. Кап ему показался панацеей от всех бед и оптимальным способом занять все безработное население страны.
Кап бывает двух видов — с гладкой поверхностью или в острых, твердых бугорках мертвых почек. Древесина твердая, свильеватая — топор не берет. Правда, кап быстро начинает гнить и портиться. Что предложил Марков? Пусть безработное население России идет в лес, отпиливает наросты, благо распознать их легко, и делает чаши. Или вазы. Или просто геометрические формы — впрочем, делать ничего не надо, природа уже обо всем позаботилась. Достаточно отпилить и выдолбить нарост, а потом покрыть его поверхность хорошим восковым лаком. Получается теплый, золотистый округлый предмет, который на хорошей ярмарке стоит до четырехсот тысяч старыми.
Марков занялся капом сам и уверовал в него свято. Ему чисто физическое наслаждение доставляло гладить рукой нерукотворную, сложную поверхность нароста с бессчетными мелкими впадинками. Ему казалось, что от изделий исходит тепло. Что сам цвет их особенно приятен глазу и что наличие их в комнате больного или просто ослабленного человека должно повышать его энергетику. Работать с наростом оказалось изумительно просто — достаточно было небольшого набора стамесок и минимального профессионального навыка. Все безработное население запросто могло теперь заработать, выдалбливая вазы, чаши и прочие русские сувениры из бесполезно пропадающей древесины. Дерево, уверяет Марков, будет только благодарно за избавление от нароста. Лучше всего заготавливать кап весной, в пору интенсивного роста деревьев. А для удобства работы Марков даже сконструировал собственную, зарегистрированную как изобретение алюминиевую лучковую пилу. Сборка-разборка ее, замечает он с гордостью, занимает не более трех минут. Он разработал также собственные методы шлифовки, позволяющие подчеркнуть текстуру изуродованной, но оттого особенно прекрасной древесины с бесчисленными вьющимися волокнами. Немного поработав в кооперативе в городе Долгопрудном, Марков понял, что техникой овладел и может учить других.
Но денег на учительскую деятельность не было.
Он давно прикидывал для себя возможность зарабатывать челночными поездками в Польшу — туда ездили знакомые, и он знал, что на рынках около метро или железнодорожных станций в момент сметается все, привозимое от западных славян. «Польский» — в нашем контексте почти всегда комплимент, будь то разговор о кино или туфлях. Но особой популярностью пользовались польские скобяные изделия — чаще всего это были наборы кастрюль. И Марков возил кастрюли. Девять раз ездил он за границу в переполненных поездах, набитых не столько людьми, сколько тюками; пять лет он ворочал эти тюки, мерз на продуваемых всеми ветрами открытых рынках, был гоняем милицией, перебегал к другим станциям метро и снова торговал, и снова паковал тюки, и снова насыщал российский рынок польским ширпотребом — пока не скопилось у него пять тысяч долларов.
И все эти пять тысяч долларов он грохнул на издание своей книги.
Любой нормальный человек, который, кстати, и слово «кап»-то наверняка впервые читает в этих заметках, скажет, что у Маркова был бред, мания величия, навязчивая идея — накормить капом всю страну, поддержать промысел, дать миллионам российских безработных простейший и рентабельнейший способ выживания... Так и вижу эти миллионы безработных, сидящих со стамеской и шкуркой перед только что отпиленным древесным наростом. Но Марков это действительно себе представлял: он высчитал, что даже четверти российского капа хватит всем российским безработным на двадцать пять лет. Страну ожидали двадцать пять лет благоденствия. И ключ к нему находился в руках у Маркова. Он поспешил издать свою книгу тиражом пять тысяч экземпляров — тиражом, каким сегодня и детективы не всегда издаются, если автора никто не знает. Он сделал фотографии, рисунки, облек свою теорию в строго научную форму и даже отыскал для книжки уникальную фотографию Курта Вальдхайма, президента Австрии, разглядывающего изделия из капа на выставке народного творчества в Вене в 1991 году. Уж перед таким авторитетом, как президент Австрии, народ должен был дрогнуть и тут же взяться за промысел.
Для всякого опять же здравомыслящего читателя не секрет, что Марков со своей книгой немедленно прогорел, вложив в ее издание все наличные средства и выручив от реализации всего треть затраченного. Кому-то он рассылал, кому-то дарил... в общем, в комнате у него и сейчас не пройти из-за пачек с книгой. Он носит ее по редакциям, случайно принес мне.
В остальном он обычнейший человек — 54 года, жена, двое детей, внучка. Дочери живут отдельно (Марков воспитывал их в строгости, думает написать книгу о воспитании, сейчас обе замужем). Жена работает в аптеке аэропорта «Шереметьево». Сам он не работает и добывает деньги продажей своего учебника, так и названного — «Ключ к российскому капу». На обложке зазывно выставлено: «Искусство, доступное миллионам! Новые рабочие места!» (Марков полагает, что бурный рост производства изделий из капа спровоцирует, в свою очередь, бешеное количество новых заказов для деревообрабатывающей промышленности — ведь вы не забыли, что все безработные у нас будут стучать стамесками и не расставаться с долотом?) А это, в свою очередь, подтолкнет тяжелую промышленность, и вскоре от толчка, данного капом, вся наша страна покатится к светлому будущему, причем гораздо быстрее, чем во время индустриализации. И все эти роскошные изделия будут экспортироваться в потрясенную Америку, потому что в России они к тому времени будут уже в каждом доме. Шутка ли, миллион чаш на страну! Одновременно пойдет эстетическое воспитание детей, которые будут окружены такой красотой. А сколько деревьев спасется от гниения и заражения грибами!
Всю эту типично русскую утопию в изложении Маркова я слушал довольно кисло, с понятным скепсисом. Он ведет обширную переписку, один отзыв пришел аж из Красноярского края, куда каким-то чудом добралась его книга (все-таки на российской почве прорастает любое зерно!), ему написали, что местные безработные и рады бы зарабатывать резьбой по капу, но не с кем обмениваться опытом, некому показывать изделия... И Марков пишет туда детальные инструкции. Ему мечтается целый банк данных, собранных по переписке: ведь в русских деревнях, уверен он, многие режут по древесным наростам, но продавать там некому, туристы не заезжают в такую глушь...
Но рассказав все это, он развязал тесемки большой, защитного цвета торбы и стал молча, давая мне насладиться, по одной, медленно доставать свои работы.
Я никогда прежде не видел изделий из капа, а фотографии не дают того ощущения объема и теплоты, которым лучится каждая вещь. Их необыкновенно приятно держать в руках — крепкие и вместе легкие, гладкие или игольчатые, волнистые, округлые, от липовых, нежно-золотистых до темных, дубовых, — и самый непробиваемый скептик поверит, глядя на них и гладя их, что какая-то витальная энергия в этих чашах и вазах заключена. Некоторые похожи на женскую грудь. Некоторые — на ядро грецкого ореха. Некоторые — на те китайские шары слоновой кости, которые по нескольким квартирам еще остались от бума советско-китайской дружбы. У него их очень много, этих изделий для демонстрации. Он показывает их молча, без всяких комментариев, достает и достает из торбы, пока не заставит весь стол, — и невероятная красота этих уродств окупает всю несбыточность его утопии.
Ведь это только в России, ей-Богу, возможно такое, чтобы человек три года ломовым трудом зарабатывал деньги, отказавшись от профессии, не зная отдыха, — и все вложил в осуществление своей русской народной сказки о новом промысле! Причем производить он предлагает не трактора и танки, а изделия без какого-либо прагматического назначения, чья единственная задача — радовать глаз! Только у нас может возникнуть мечтатель, который надеется занять население России не грабежами, не куплей-продажей и не киллерством, а созданием ваз и декоративных форм из древесного нароста! В этом, я думаю, и заключается русское чудо — уродство, гибель, непонятно откуда взявшийся на теле здорового дерева нарост... который при ближайшем рассмотрении оказывается шедевром. В этом и есть залог нашего бессмертия — в том, что по московским редакциям ходит стойкий деревянный фанатик с книжкой, изданной за свой счет, и двадцатью с лишним образцами изделий из капа.
Поэтому я думаю, что его утопия может сбыться. И миллионы российских безработных возьмутся за стамески, чтобы спасать мир красотой.
Если бы я был правильным человеком, я бросил давно бы свое ремесло и сделал так же. Но я человек неправильный — во всяком случае, с точки зрения здорового фанатизма. Мне остается только смотреть на него издали, ужасаясь и любуясь.
Если кто-то, прочитав все это, захочет научиться работать с капом, познакомиться с Марковым или приобрести его книгу — пишите, координаты у меня есть.