"Едут звери с рогами". Сто лет жизни и один роковой день Аслана Габоева
С приближением 8 марта у Аслана Аслангериевича Габоева из Нижнего Чегема, что в горах Кабардино-Балкарии, заметно прибавляется хлопот по хозяйству. Это не то чтобы настоящие хлопоты, а жажда "повозиться, разогнать тоску": день этот для балкарцев – вовсе не женский, а самый что ни на есть страшный.
Вот и сегодня, 5 марта, Аслан Аслангериевич с утра работает топором. Уже целая горка дров наколота.
– Эриксем, иш юсюне сюелеме ("Когда тоскливо, я берусь за дела"), – говорит он.
Деду Аслану не каких-то там 70 или 80 лет, а целых 100 – ещё с прошлого лета. Девять детей, два десятка внуков, а правнуков – двадцать пять!
"Ата ("отец" по-балкарски. – Прим. ред.) задумчив сегодня. Я точно знаю, он думает о человеке, умершем в этот день – о Сталине, и про выселение, предстоящее через три дня", – говорит об отце Разият Шаваева. Она – председатель правления Союза журналистов Кабардино-Балкарии.
Справка: В СССР тотальной депортации были подвергнуты десять народов: корейцы, немцы, финны-ингерманландцы, карачаевцы, калмыки, чеченцы, ингуши, балкарцы, крымские татары и турки-месхетинцы. 11 марта 1944 года нарком внутренних дел СССР Берия доложил Сталину, что "балкарцев выселено 37 103 человека". По данным НКВД, к 24 марта, за 18 дней пути, в товарных вагонах, предназначенных для перевозки скота, от голода, холода и болезней умерли 562 человека. Согласно общедоступным сведениям, в марте 1944 года в СССР насчитывалось 38,4 тыс. балкарцев, а в июле 1950 года – 31,8.
Для высылки некоторых народов Сталин и его правительство отвели праздничные дни. Вайнахам – 23 февраля, а балкарцам – 8 марта. Аслан Аслангериевич откладывает топор в сторону и начинает вспоминать.
– Я в одном классе учился с Кайсыном Кулиевым (Кайсын Кулиев – поэт, лауреат ряда государственных премий, депутат Верховного Совета СССР четырех созывов, умер в 1985 году. – Прим. ред.). Это был мой близкий друг, его еще в 40-м забрали в армию. Он воевал, а я – нет. Оставили дома, потому что был болен, признали негодным к службе. Мне, инвалиду, достался труд в тылу – тяжело было тоже. Сначала, в 38-м, ушёл в армию мой старший брат Тебо. Он в Риге служил. Тебо был командиром пулемётного подразделения. Под Ленинградом, на берегу какой-то маленькой речки погиб. Его полк начал отступать, а он не дрогнул и с места не сдвинулся, говорят, косил и косил врагов пулемётным огнем. Фашисты разбомбили огневую точку Тебо, от него ничего не осталось, пропал без вести, написали. В 41-м ушли на фронт ещё два моих брата. Никто не вернулся домой.
…Тут степенный тон дедушки Аслана сдаёт: "Где справедливость? У брата моей матери было восемь сыновей, и все они воевали на фронте. Ни один не остался в живых. А их мать в Казахстане с голоду умерла. Восемь сыновей воюют за родину, а мама их – враг народа. И ведь не одна она такая. Мало было семей, из которых не ушли бы мужчины воевать. Где правда?.."
– Ата, расскажи, как выслали, – говорит Разият, стараясь успокоить разволновавшегося отца и "вывести" к 8 марта.
– К нам в Нижний Чегем, как и во все балкарские села, приехала армия. Солдат расселили по семьям. Рано утром 8 марта все они куда-то ушли, а потом появились неузнаваемо злые. В каждый двор заходили по трое и кричали: "Вас высылают, 25 минут на сборы, быстрее, быстрее!" Мало что разрешили взять с собой, всех погрузили в скотские вагоны и отправили. Я в это время был далеко от нашего села, на колхозном участке в Прохладном (город в КБР. – Прим. ред.), меня оттуда забрали. Ехали 16 суток. По 400 грамм хлеба давали на человека в день. Вот так, "тук-тук, тук-тук", и везли. Ни одеться, ни раздеться. Вагоны были набиты битком, люди отгораживали уголок, тайком как-то ходили за занавеску, а женщины, особенно молодые – нет, они стеснялись, много умерло не только от холода, тифа, но и от воздержания.
По пути Аслан Аслангериевич увидел вагон, в котором ехали его родные, но им не дали воссоединиться. В Казахстане он попал в Павлодарскую область, а родных его увезли далеко на север – в рудный город Степняк.
– Туда мы приехали, а нас приняли за зверей. До нашего прибытия пустили слух, что едут звери с рогами, людоеды, – панику навели среди местного населения. Там так и думали сначала, но подходили к нам и прислушивались. А когда услышали нашу речь, начали успокаиваться: языки-то схожие! "Это наш народ, это наши люди", – говорили. Казахи к нам хорошо относились, валлай ("ей-богу". – Прим. ред.), помогали чем могли, даже кушать приносили. Нам нельзя было выезжать с мест, хорошую работу не давали – только самую сложную, "чёрную". Кому-то досталась хозчасть, а кому-то шахты. Из Нижнего Чегема много людей работали шахтёрами. Женщин было много среди них. Мало кто выжил, из нашего села только две женщины-шахтёрки живы. Я ещё дома имел профессию токаря, третий разряд, а в Казахстане только водовоз и достался. Заново прошёл курсы, получил документ, но на работу всё равно не брали, бесплатно токарничал. Только через годы наконец увидели мое рвение и взяли: за место, кроме меня, боролись ещё два чеченца, но прошёл я.
…Опять слезы и спазм в горле у Аслана Аслангериевича. Разият снова приходит на помощь умерить опасный для отца всплеск волнения.
– Ата, расскажи какую-нибудь историю, которая запомнилась.
– Я знал одну малышку, она мне на всю жизнь запомнилась. С голоду умерла. Девочку похоронили, а на утро видим её останки на снегу, по вещам узнали – собаки откопали и съели… Ну, конечно, как же голодные собаки не съедят, если не закопать глубоко? Зима – лютая, земля – каменная, люди – обессилевшие, одни старики да женщины с детьми. Мужчины наши с фронтов ещё не сняты были, их потом выкинут из армии и отправят к нам. Могилы копали не больше полуметра. За первую зиму очень много умерло с голоду и холоду. Многие ходили по помойкам, кто-то находил тухлые рыбьи головы, ели и травились, умирали семьями. Весной меньше стало смертей, а летом еще меньше – собирали колоски, мололи ручной мельницей, делали худур (кашица. – Прим. ред.) и пили.
Высланные народы были как родные – чеченцы, ингуши, карачаевцы, балкарцы. Распределяли нас везде, на каждой остановке отцепляли по три-четыре вагона, и состав следовал дальше. Мало-помалу, повсюду мы оказывались вместе. По сей день, когда я слышу про чеченцев, ингушей, карачаевцев, сердце наполняется теплом, очень приятные остались воспоминания о нашем единстве. Трудные были годы, но дружба, которая сложилась на чужбине, по сей день душу греет. Горой стояли друг за друга, один за всех, все за одного. Мы были как одна нация – спецпереселенцы…
– Ата, а каким тебе помнится день объявления о праве вернуться на родину?
– Да каким? Обрадовались. Старики говорили, готовы камни кушать, запивая родником, лишь бы на родине жить. Конечно, вернуться все мечтали. Я в Степняке жил, был токарем. В 40 километрах от нас стоял военный завод, туда приглашали, трижды аж просили. Очень хорошая была работа, и мне, балкарцу, её доверили, но было поздно, домой тянуло. Я отказался и на Кавказ уехал. Вернулся сюда, а дом наш ветхий-ветхий, без потолка стоит, без пола, четыре стены. Многие выкупали свои дома у новых хозяев. Я тоже выкупил. Вот и живу в нём с тех пор, и слава Всевышнему… А могу я от себя сказать, это услышат?
– Да, ата, услышат.
– Храните дружбу, не предавайте кавказский адат, держитесь за братство так, как мы за него держались в снежных степях Казахстана и Киргизии. Мира и процветания всем! Страшно и трудно вспоминать, вы меня извините… Не могу…
***
Кавказ.Реалии выражает Разият Шаваевой благодарность за помощь в подготовке материала.