«ТАТАРСКИЙ ВОПРОС» и партизаны КРЫМА в 1941—1942 гг. (ч.3)

«В частях германской армии, наряду с литовскими, латышскими, эстонскими и украинскими легионами, принимают участие в боях с большевиками также татарские вспомогательные войска…»
В отличие от существовавших параллельно отрядов самообороны, «привязанных» к своим деревням, роты можно было использовать гораздо шире. Служащие «татарских рот» имели статус, равный статусу «военнослужащих Вермахта», носили немецкую военную форму, получали жалование и специальные земельные наделы. Несмотря на то, что крымские татары составляли основную часть военнослужащих этих подразделений и сами они официально назывались «татарскими», иногда в их создании принимали активное участие и нетатары. Так, известно, что созданием таких частей в Карасубазаре и окрестностях занимался некто Яблонский[64], активную роль в создании коушанского отряда играл бывший шахтёр бешуйских угольных копей Лазарев,[65] а евпаторийское подразделение создавал знаменитый впоследствии деятель РОА В. Мальцев. То обстоятельство, что организованные подразделения подобного рода не создавались из представителей каких-либо других национальностей Крыма, способствовало росту неприязни к крымскотатарскому населению в целом.

Татарский доброволец

Существенен вопрос о реальном количестве тех, кто помогал немцам с оружием в руках. Вопреки некоторым утверждениям количественный состав можно достаточно четко определить на основании немецких источников. Немецкий документ «Формирование татарских и кавказских воинских частей в пределах штаба 11-й армии», направленный в феврале 1942 г. в главное командование сухопутных сил и командующему тыловыми сухопутными войсками южных областей, сообщает о том, что в результате вербовки в распоряжение военного командования поступило всего около 10 000 добровольцев, кроме этого, «по данным татарского комитета, старосты деревень организовали еще около 4000 человек для борьбы с партизанами. Кроме того, наготове было около 5000 добровольцев для пополнения сформированных воинских частей».

Таким образом, автор документа делал вывод: «при численности населения около 200 000 человек татары выделили в распоряжение нашей армии около 20 000 человек. Если учесть, что около 10 000 человек были призваны в Красную Армию, то можно считать: все боеспособные татары полностью учтены»[66]. Таким образом, к февралю 1942 г. вооруженный контингент крымских татар состоял из тех, кто непосредственно находился в частях 11-й армии и ротах СД (10 316 человек), участников иррегулярных отрядов самообороны, числившихся «на службе германского вермахта» (около 4000 человек) и около 5000 резервистов, то есть всего несколько более 19 тыс. человек.

С января 1942 г. партизанам (которых оставалось около 3 тысяч) противостояла по существу новая организованная сила, отчет в этом отдавали себе и сами партизаны. «Вооруженные татары куда опаснее немцев… и румын»,[67] — доносил на Большую землю командир 2-го района И.Г. Генов. Если в ноябре-декабре 1941 г. участие самооборонцев в боях с партизанами было эпизодическим, то, по крайней мере, со второй половины января по июль 1942 г. именно они становятся ключевой антипартизанской силой оккупационных властей, поскольку почти все боеспособные немецкие и даже румынские части были в этот период задействованы против Севастополя и на вновь образовавшемся на Керченском полуострове Крымском фронте.

Кроме этого новые подразделения принимали участие в разгроме Судакского десанта и понесли при этом значительные потери — до 400 человек убитыми и ранеными. Партизанские донесения этого периода просто пестрят сведениями о боях, в которых самооборонцы принимают участие как наряду с немецкими и румынскими частями, так зачастую и самостоятельно.

«Состав добровольцев-полицейских из татарского населения растёт и за последнее время особенно активизируется по борьбе с партизанами»;

Замнач. О.О. Попов (июнь 1942 г.):

«При каждом нападении немецких войск на партизанские отряды, как правило, татары принимают участие не только как проводники, но целыми группами по 60 — 100 человек, а в некоторых случаях сами татары производят нападения на партизанские отряды»;

Начштаба партизанского движения Крыма Сметанин (июль 1942 г.):

«Как правило, добровольцы, преимущественно татары, немцами используются против партизан, причём их посылают вперёд, а сами двигаются сзади… Вообще же татары-добровольцы активно борются против партизан и жестоко с ними расправляются, если захватывают их в плен»[68].

Еще одной ключевой миссией «самообороны» становится расправа над немногочисленными селениями, поддерживавшими партизан.

Зимой и весной 1942 г. самооборонцы принимали активное участие в карательных экспедициях против таких сёл, а часто действовали самостоятельно. Согласно докладу командования 2-го района (Н. Селихов, Бускадзе):

«Некоторые населённые пункты, как Айлянма, Чермалык, (где) население оставалось верным советской власти, татарами были сожжены, а часть жителей, включая детей, — были расстреляны»[69].

То же самое происходило и в лесах Госзаповедника, где партизан поддерживали посёлок шахтёров Бешуйских угольных копей Чаир и греческая деревня Лаки. Здесь в обоих случаях отличился отряд самооборонцев д. Коуш, на основе которого в январе 1942 г. была сформирована 9-я «татарская рота»:

«Когда татары села Коуш, — доносил замначальника особого отдела центрального штаба Попов, — узнали о связи жителей пос. Чаир с партизанами, то они вместе с немцами пришли в посёлок, сожгли все жилые и нежилые постройки, разграбили всё имущество, а мужчин 18 человек и одного ребёнка в возрасте 3-х лет расстреляли…»[70].

Здесь проявился характерный для самооборонцев «почерк» в расправах с захваченным противником — сожжение. В одном из домов Чаира на излечении находились два тяжелораненых партизана красноармейского отряда, которых каратели запретили выносить, и они погибли в огне. Согласно воспоминаниям очевидцев, особую роль в трагедии Чаира сыграл коушский коллаборационист Смаил Ягъя[71].

Вскоре настал черед деревни Лаки. Это село, населённое преимущественно греками, активно помогало бахчисарайскому партизанскому отряду, которым командовал М. Македонский — тоже грек. В значительной степени именно благодаря этой помощи бахчисарайский отряд имел наименьшие потери от голода и сохранял высокую боеспособность.

24 марта 1942 г. в село явились коушанские добровольцы и немцы, которые, согласно записи в дневнике Бахчисарайского партизанского отряда: «сожгли дотла всю деревню, разрушили школу, клуб, здание сельсовета, магазин, жилые постройки колхозников и даже церковь, а 16 женщин, стариков и детей, в том числе Елену Гавалло с её 8-месячным ребёнком, расстреляли. Трупы расстрелянных бросили в один из погребов, облили бензином и сожгли»[72]. Таким образом, к весне 1942 г., благодаря активной помощи вооруженных коллаборационистов, небольшая местная база партизанских отрядов была полностью подорвана.

Командование 11-й армии довольно высоко оценивало подобного рода услуги. Так, в «Положении штаба по борьбе с партизанами об организации операций против партизан в Крыму» (31.01.42 г.) отмечалось, что «татарские стрелковые роты» «показали себя неустрашимыми и умелыми борцами против партизан[73]».

Другой немецкий документ свидетельствует: «Немецкие воспитатели говорят, что татары очень горды тем, что им доверяется такая служба… Они гордятся тем, что носят немецкую форму…[74]».

Успехи крымскотатарских подразделений отметил и лично фюрер. Выступая 24 мая 1942 г. в рейхстаге, Гитлер в своей речи заявил, что «в частях германской армии, наряду с литовскими, латышскими, эстонскими и украинскими легионами, принимают участие в боях с большевиками также татарские вспомогательные войска… Крымские татары всегда отличались своей военной доблестью и готовностью сражаться. Однако при большевистском господстве им нельзя было проявить этих качеств… Вполне понятно, что они плечом к плечу стоят с солдатами германской армии в борьбе против большевизма[75]». Вскоре крымскотатарские подразделения подверглись новой реорганизации, призванной повысить их боеспособность.

Как пишет О. Романько, еще в начале 1942 г. на территории рейхскомиссариата немецкие военные власти начали организовывать из местного населения вспомогательные полицейские батальоны «Schuma». В июле 1942 г. после полного установления немецкого господства в Крыму было решено создать такие батальоны и здесь на основе существовавших рот.

Батальоны задумывались как оперативные подразделения для борьбы с партизанами, в отличие от рот самообороны, более мобильные и мощные. К ноябрю 1942 г. было создано 8 батальонов, которые расквартировали в следующих населённых пунктах: №147 и №154 — в Симферополе, №148 — в Карасубазаре, №149 — в Бахчисарае, №150 — в Ялте, №151 — в Алуште, №152 — в Джанкое, №153 — в Феодосии. Имеются сведения о том, что несколько позже было сформировано еще два батальона. Эти боевые единицы имели штатную численность 501 человек, их военнослужащие носили немецкую форму, были вооружены немецким оружием, имели лёгкие и тяжелые пулемёты и миномёты. За каждым батальоном был закреплен свой «сектор ответственности» в горно-лесной зоне Крыма. Эти подразделения также активно действовали против партизан во второй половине 1942—1943 гг. С лета 1943 г. в связи с изменением ситуации на советско-германском фронте после Сталинграда и Курска, а также в результате деятельности Крымского штаба партизанского движения по разложению коллаборационистских воинских формирований часть военнослужащих этих батальонов стала переходить к партизанам.

6

Среди крымских татар были и те, кто не поддался немецкой пропаганде и до конца выполнил свой долг перед Родиной. Их подвиг тем более значителен, что они, оказавшись в меньшинстве, испытывали враждебность со стороны соплеменников и подозрительность со стороны товарищей. Сегодня невозможно точно сказать, какое количество крымских татар оставалось в партизанских отрядах весной и летом 1942 г., речь может идти, вероятно, о нескольких десятках человек. Более точно нам известны потери.

В боях 1941—42 гг. погибли, умерли от ран и голода, а также пропали без вести, согласно данным Книги Памяти Республики Крым, — 113 крымских татар-партизан (всего за весь период боевых действий из 3484 погибших и пропавших без вести партизан значится 211 крымских татар[76]), в том числе бывший командир Судакского отряда Э. Юсуфов, командир 5-го Красноармейского отряда А. Аединов, командир Сейтлерского отряда Мухамедьяров. Вероятнее всего, это не исчерпывающие данные, например, среди имён погибших нет командира Балаклавского отряда Г. Газиева, убитого в бою в начале1942 г. Какое-то количество бойцов — крымских татар было послано в 1942 г. «на оседание» в населённых пунктах для ведения подпольной работы — среди них был и погибший в 1943 г. руководитель подпольной организации в Симферополе Абдулла Дагджи.

Часть партизан из крымских татар была вывезена на Большую землю (в частности, Б. Османов). Всего из 262 партизан, представлявших партизанские силы Крыма к лету 1943 г., в составе отрядов 1-го и 2-го секторов было 6 крымских татар: Н. Белялов, М. Молочников, С. Кадыев, К. Муратов, А. Аширов и прилетевший осенью 1942 г. Р. Мустафаев. (Состав партизан 1-го и 2-го сектора к 1 июня 1943 г.: 262 партизана, по национальности: русских — 146, украинцев — 67, белорусов — 6, казахов — 2, латышей — 1, узбеков — 3, таджиков — 1, татар — 6, испанцев — 2[77]).

Несмотря на широкое распространение пронемецких настроений в крымскотатарской среде, какое-то количество крымских татар их не разделяло и продолжало сотрудничать с партизанами. Согласно данным, сообщенным комиссаром Судакского отряда А. Османовым:

«Хорошо помогали нам в связи с деревнями и городом 68-летний старик Смаил Баяк из дер. Суук-Су, которого немцы и румыны несколько раз избили за подозрение в связи с партизанами. Асан Белял из дер. Ай-Серез, Джанай Усеин, бывший счетовод колхоза им. Молотова дер. Кутлак и др. Через этих товарищей мы получали данные о наличии в деревнях немецких войск, движении немецкой армии и настроении солдат и офицеров. Также узнавали настроение населения. Через этих же товарищей… мы получали продукты и фрукты»[78]. Некоторые из этих людей поплатились за связь с партизанами жизнью. Оккупационными спецслужбами были расстреляны А. Белял (Ай-Серес), А. Асанов (Отузы), А. Меджитов (Козы)[79]. Хотя в условиях немецкой пропаганды и террора активно помогать партизанам отваживались лишь отдельные люди и немногочисленные группы, всё же в некоторых случаях партизаны встречали лояльное отношение к себе со стороны населения целых деревень, в том числе и с крымскотатарским населением. Больше всего их было в зоне действий партизанских отрядов второго района. Лояльное отношение к партизанам отмечалось, по крайней мере, весной 1942 г. в сёлах: Айлянма, Чермалык, Пролом, Алач, Карачёль, Аблеш, Кокташ, где значительную, а иногда и большую часть населения составляли крымские татары, и возможно в некоторых других населённых пунктах. Командир четвёртого объединённого района И. Вергасов сообщал о том, что к весне 1942 г. в зоне деятельности его отрядов: «…остались полностью наши сёла: Чаир, Лаки, Керменчик, которые помогали партизанам[80]», из них в последнем проживало много крымских татар. На стыке 4-го и 5-го районов оказывали содействие партизанам жители крымскотатарской деревни Маркур, которые создали подпольную группу. «Больше полгода, — сообщал Б. Османов, — дер. Маркур продолжала давать нам ценные сведения о противнике и бесплатно снабжала весь отряд табаком. Вооруженных добровольцев в деревне не было»[81].

Согласно донесения Э. Юсуфова: «хорошее отношение к партизанам и десанту (Судакскому. — Авт.) можно было заметить со стороны населения дер. Козы, которая является и поныне (донесение датировано 2 ноября 1942 г. — Авт.) нейтральной»[82]. Впоследствии, в 1943 г. количество таких деревень увеличилось, что дало основание германскому военному командованию осенью и зимой 1943—44 гг. произвести отселение их жителей за пределы горно-лесной зоны, а деревни сжечь.

Любопытно, что в ряде случаев, между партизанами и местным татарским населением имели место случаи довольно интенсивных «товарно-денежных» отношений. В своём донесении «Некоторые итоги за период боевой деятельности первого района» его тогдашний командир И. Чуб сообщает, что во время скрытной днёвки в районе Судака отрядов этого района при попытке эвакуации в сентябре 1942 г. имел место следующий случай: «вблизи нашего расположения оказалось стадо барашек, но так как у нас общий закон — не трогать барашек населения, мы решили послать ответственных товарищей из отрядов к чабанам купить у них барашек за деньги. Во главе ответственных товарищей пошел уполномоченный особого отдела Валиулин, который договорился с чабанами, что они отпустят несколько барашек за деньги и за некоторые ценности. Им дали часы, много немецких и румынских денег, за что взяли несколько штук барашек, разделили по отрядам и здесь же отряды крепко подкрепились».

Иногда сочувственное отношение к партизанам можно было встретить даже в среде «добровольцев». Так, комиссар Бахчисарайского отряда Черный сообщал о том, что двое из завербованных в «дружину самообороны» жителей села Биюк-Озенбаш — бывший секретарь сельсовета Эдем и бригадир табаководов Ибраим — «…взяв оружие, всё же оставались нам верными»[83]. Они предупреждали партизан о готовящихся нападениях и делились с ними продуктами. В 1941—42 гг. такие случаи были единичными, однако то обстоятельство, что со второй половины 1943 г. некоторая часть «добровольцев» начала переходить к партизанам, говорит о том, что далеко не все участники этих формирований были «идейными борцами с большевизмом».

7

Оккупационные власти проводили довольно умелую политику стравливания местного татарского населения и партизан. Использование населения для растаскивания баз должно было спровоцировать партизан на проведение репрессивных действий, а последние привести к созданию и вооружению отрядов самообороны. В этом же направлении работала и немецкая пропаганда, главной задачей которой было вызвать страх местного татарского населения перед партизанами.

В целом до лета 1943 г. немцам удавалось выполнять поставленную задачу. Население было убеждено, что партизаны являются смертельными врагами крымских татар.

Говоря о партизанском движении в период Великой Отечественной войны, следует помнить, что партизаны этого периода вовсе не походили на вольные ватаги «повстанцев» времён Гражданской войны. Дисциплина в партизанских отрядах поддерживалась не хуже, чем в регулярной армии, а иногда и более суровыми мерами. Партизанское движение создавалось при непосредственном участии органов НКВД, как правило, в каждом отряде численностью даже меньше роты находился «особист», одной из задач которого был контроль за поведением каждого партизана, это если и не исключало проявлений «вольного разбойничества», то ограничивало его.

Весьма характерный факт — за военные преступления только в отрядах 3-го района за 1942 г. было расстреляно 62 человека[85]. Н. Луговой — комиссар Зуйского отряда, а затем всех партизанских сил Крыма — в своих недавно вышедших мемуарах, основанных на документах и дневниковых записях периода войны, рассказывает историю командиров групп Зуйского отряда Мизько и Мозгова, расстрелявших в феврале 1942 г. семью старосты с. Фриденталь Гриня (включая двух детей). Когда об этом стало известно Мокроусову, он отдал приказ о немедленном расстреле партизан за самоуправство и нарушение законности. Этот приказ лишь в последний момент не был приведён в исполнение (засчитан условным), поскольку обвиняемым удалось доказать, что семья Гриня знала членов семей партизан отряда и угрожала их выдачей немцам[86]. Это говорит о том, что даже по отношению к семьям активных коллаборационистов неконтролируемое насилие не поощрялось.

С самого начала боевых действий вопрос отношений с местным населением был жестко определён п. 13 первого же приказа Мокроусова:

«С населением районов установить самые тесные и дружеские отношения, не допускать грубостей и всякого рода реквизиций, за взятые у населения продукты, скот и имущество — выплачивать его стоимость. Всячески помогать населению и оказывать ему посильную помощь»[87].

Другого было бы трудно ожидать, ибо партизаны могли действовать только за счет поддержки местного населения. Документы позволяют реконструировать последовательность разворачивания конфликта: разгром партизанских баз оккупантами при активном участии местного населения, порожденный им голод в отрядах, вызванное голодом дезертирство, сопровождаемое предательством, толкали партизан на ответные реквизиции и другие недружественные местному татарскому населению действия, последние же приводили к росту добровольческих карательных подразделений.

Именно такую картину рисует командир 3-го района Г.Л. Северский в своей Докладной записке в обком ВКП(б):

«В середине января кончились запасы продовольствия на партизанских базах. Все попытки по установлению связи с населением и организации приобретения продовольствия в населенных пунктах результатов не давали. Командование было вынуждено стать на путь насильственного изъятия скота и продовольствия у враждебно относящегося к нам населения. Немецкое командование не замедлило использовать и этот факт в своей агитации, дабы усилить активность отрядов местной самообороны»[88].

Нападения на татарские сёла объяснялись партизанами большей частью как «акты возмездия» и преследовали цель «отобрать отобранное», т.е. вернуть захваченное с баз или компенсировать это захватом скотины и продуктов[89], и здесь трудно было рассчитывать на какую-то разборчивость.

Безусловно, партизаны не особенно выясняли, кто прав, а кто виноват. Этот факт в 1942 г. признал в своём рапорте командир 4-го района И. Вергасов, который сообщал, что изъятие скота производилось кое-где без разбора, а при конфискации продовольствия «забранного с наших баз… иногда допускались ошибки»[90].

Однако следует учесть, что так называемые «продоперации» были жестами отчаяния, они осуществлялись часто просто пухнувшими от голода людьми и большей частью не приводили к положительным результатам. Именно в «продоперациях», т.е. нападениях на сёла, обозы с продуктами, а то и просто в походах на заброшенные колхозные поля для того, чтобы накопать мёрзлой картошки, гибло наибольшее количество людей, слабо боеспособных, измученных голодом. Красноречивую картину продопераций нарисовал в своем полном отчаяния и гнева письме Крымскому обкому назначенный взамен Мартынова комиссар партизан Крыма Н. Луговой, говоря о второй вспышке голода в июле-августе 1942 г.:

«Немцы предприняли контрмеры: у всех крестьян прилесных деревень забрали скот и угнали подальше от леса, а деревни укрепили специальными гарнизонами — полицейскими татарскими отрядами, которые, устраивая засады против партизан, вынудили нас даже яблоки в общинных садах брать с боем… В боях за продовольствие в течение этих двух месяцев мы потеряли своих людей больше, чем в июльских боях с карательной экспедицией, имели гибель партизан и от голода (а сколько потеряли мы в главном — в боевой работе, ибо потеряли боеспособность, да воевали за яблоки и картофель!)[91]».

Об одной из таких продопераций рассказал бывший боец 3-го симферопольского отряда А.А. Сермуль:

«Как-то еще в голодное время партизаны муковнинского отряда выходили на продоперацию на заброшенное колхозное поле, копали оставшуюся там картошку. Однажды нарвались на засаду — всех добровольцы перебили, а одного тяжело раненого привезли, точнее волоком за лошадью притащили, и бросили на площади у сельсовета — для опознания. Он лежит, стонет, пить просит. Так вот (местный) полицай подошел и на глазах у всех помочился ему в рот…» (этого сабловского полицая, судя по всему не крымского татарина, партизаны судили и повесили в 1943 г.)[92]. Большая часть «продопераций» против деревень заканчивалась для партизан только дополнительными жертвами, так что вряд ли они наносили какой-либо серьёзный ущерб крымскотатар¬скому населению, хотя и способствовали росту неприязни к партизанам.

Говоря о «насилии партизан» по отношению к местному населению, следует учитывать и то, что для разжигания вражды между населением и партизанами немцы прибегали к масштабным провокациям. Как утверждал А.А. Сермуль тайной полевой полицией (ГФП) были созданы лжепартизанские отряды, задачей которых было производить нападения на деревни под видом партизан[93]. По свидетельству И.Г. Генова, летом 1942 г. такие нападения были совершены на деревни Пролом, Алач, Карачёль, Аблеш и Кокташ, население которых хорошо относилось к партизанам. Эти действия были разоблачены, т.к. одним из «партизан» в виде доказательства был оставлен обрез, которым партизаны не могли быть в то время вооружены[94].

Много шума еще в 1941—42 гг. наделало якобы имевшее место распоряжение Мокроусова о расстреле всех появляющихся в лесу татар. Р. Музафаров приводит следующие слова бывшего командира севастопольского отряда М. Зинченко:

«Это было приблизительно в последних числах 1941 или в начале 1942 г., и это было распоряжение Мокроусова. Всех шатающихся в лесу татар — расстреливать, таков был приказ. Я лично читал этот приказ и выполнял его. Может быть он (местный житель. — А.М. ) просто шел в лес, а мы их ловили и расстреливали»[95].

Этот «приказ» Мокроусова фигурирует едва ли не во всех посвященных его критике сюжетах в литературе, однако история с ним выглядит весьма сомнительной. Ничего подобного в документах штаба Мокроусова не обнаружено. Работник ОО НКВД Крыма Харченко сообщает в своей докладной записке, что такой приказ был, но относился он не к татарам, а… к военнослужащим Красной Армии. Якобы в декабре 1941 г. связной 2-го района Гаркавенко передал «словесное приказание Мокроусова командованиям отрядов: «Всех шатающихся в лесу военных группами и в одиночку — пристреливать»[96].

Излишне говорить, что если бы это нашло подтверждение, Мокроусову по возвращении на Большую землю не сносить головы, учитывая отношение к нему маршала Будённого и наличие многочисленных и влиятельных врагов, однако все дело ограничилось «почетной ссылкой», значит, в действительности такого приказа не существовало. Не так ли обстояло дело и с приказом о «шатающихся по лесу татарах»?

На заседании бюро обкома в октябре 1942 г., расследовавшего деятельность Мокроусова, об этом «приказе» не упоминалось, хотя другие «ошибки» командующего стали предметом тщательного рассмотрения. Нет ничего о существовании этого «приказа» и в тексте постановления по «татарскому вопросу» (в нем просто говорится, что «всех попавших в лес граждан — расстреливали»).

Конечно, нельзя исключить, что Мокроусов и, возможно, командиры районов и отдельных отрядов в конкретных случаях отдавали подобного рода распоряжения (очевидно, читателю понятно, что боевой приказ и устное распоряжение — это разные вещи) относительно появлявшихся в лесу местных жителей, в том числе татар, среди которых очень часто попадались и вражеские разведчики и проводники.[97]

Однако очевидно, что целенаправленной установки на уничтожение «всех подозрительных» все же не было. Известно, что, несмотря на блокаду леса оккупантами, в 1941—42 гг. достаточно долгое время функционировали лесные дороги через партизанский район, по которым местное, прежде всего крымскотатарское население осуществляло передвижение и обмен: из района Ялта-Симеиз через Ай-Петри на Коккозы; из района Кучук-Узень через Караби-яйлу на Баксан и из района Ворон-Арпат-Капсихор на Орталан[98].

В лесу довольно часто появлялись «посторонние», и даже тот факт, что группа того же М. Зинченко отобрала продукты у каких-то татар в лесу, свидетельствует о том, что свободное перемещение по лесным дорогам всё же существовало, а значит, чего-то даже отдаленно напоминающего организованный террор партизан против местного татарского населения в действительности не было. То же следует сказать и о просьбах партизанского руководства «стереть с лица земли» татарские сёла, служившие базами для отрядов самообороны.

В 1957 г. М. Селимов и Р. Мустафаев свидетельствовали: Мокроусов и Мартынов, «чтобы скрыть свою личную беспомощность в борьбе с оккупантами и свалить грехи на местных жителей», якобы неоднократно обращались к командованию с просьбой выслать боевые самолёты для бомбардировки «мирных татарских сёл… Одновременно они давали приказы по партизанским отрядам сжечь и стереть с лица земли татарские деревни и уничтожать их ни в чём не повинных жителей»[99].

Здесь мы легко можем оказаться в плену неправильного понимания экстремальной фронтовой лексики. Действительно, начальник особого отдела Попов (а не Мокроусов) в сердцах однажды (а возможно и не один раз) сообщил на Большую землю, что «для того, чтобы облегчить борьбу партизан 3-го и 4-го районов, необходимо стереть с лица земли следующие населенные пункты татар: 1. Село Коуш — штаб формирования татар; 2. Село Бешуй — где всегда производится концентрация немецких войск для нападения на партизанские отряды; 3. Село Корбек — штаб формирования татарских отрядов».

Это мотивировалось тем, что: «своими силами партизаны уничтожить эти населенные пункты не могут, так как… они сильно укреплены»[100], однако, как мы видим, здесь речь идет совсем не об уничтожении мирного населения деревень, а о ликвидации баз карателей. В партизанских радиограммах всегда имеются в виду именно войска: «Настоятельно просим, — радировал в феврале 1942 г. Генов, — бомбить скопления войск противника в Шелене, Арпате, Ускуте, а также на восточном склоне занимаемой нами высоты»[101].

«22.2. 42, — сообщает Генову Мокроусов, — в Улу-Узень прибыло 300 румын и 100 татар-добровольцев, которых румыны обмундировывают. В связи с предполагаемой выброской грузов есть опасение выхода румын на яйлу и р-н Тырке. Желательно было бы в день выброски грузов разбомбить Улу-Узень…»[102].

При этом следует учитывать, что реально партизанам не приходилось рассчитывать на помощь боевой авиации, которой на юге было крайне мало[103]. Насколько нам известно, в 1941—1942 гг. авиация задействовалась очень редко и только против войск (включавших, между прочим, и крымскотатарских добровольцев) и их опорных баз. Возможно, и в это время и впоследствии, в 1943 и 1944 гг., под бомбежки и попадало мирное население некоторых татарских населённых пунктов, как это случалось и в других местах Крыма, но само население не могло быть собственно объектом бомбометания, для которого у военной авиации были несравнимо более приоритетные цели. Что касается немецкой авиации, то именно она неоднократно бомбила населённые пункты, занятые зимой — весной 1942 г. партизанами в зоне 2-го района, и её задачей было именно уничтожение населения и разрушение жилищ, где могли укрыться партизаны.

Нет никаких оснований утверждать, что объектом враждебности со стороны партизан когда-либо становилось мирное население как таковое (даже нелояльно настроенное). Следует учесть, что в январе 1942 г. партизаны, в частности 2-го района, неодократно захватывали деревни, в том числе и те, где были предатели, старосты, полицейские и даже стояли подразделения самообороны, однако ни в немецких, ни в партизанских документах мы не находим сведений об осуществлении каких-либо более или менее масштабных репрессий против населения, в том числе против семей старост, полицейских и т. д. (хотя, конечно, изобличенные в сотрудничестве жители расстреливались, причем без «вхождения в обстоятельства», при этом за период боевых действий всего было уничтожено до 400 человек «активных предателей»), а вот факты таких репрессий со стороны оккупантов и добровольцев после оттеснения партизан — весьма многочисленны.

Вообще сегодня, спустя более полувека после тех событий, очень легко рассуждать об ошибках или недостаточном джентльменстве партизан. Интересно, как бы повели себя сегодняшние критики в условиях, аналогичных тем, в которых оказались партизаны Крыма — окруженные регулярными во много раз превосходящими по численности и мощи частями противника, лишенные продовольствия и в окружении, скажем так, «несколько недружественного населения». Тем не менее ситуация вовсе не обстояла таким образом, что, столкнувшись с враждебностью населения, партизаны отвечали только огнем на огонь. Даже в тяжелейших условиях 1942 г. руководство отрядами предпринимало попытки наладить агитационную работу среди местного населения и убедить его, по крайней мере, не выступать активно против партизан. Об этом свидетельствуют как партизанские, так и немецкие документы[104].

Партизанское руководство выпускало листовки, публиковало в газете «Партизан Крыма» обращения к крымским татарам, которые затем распространялись в деревнях. На действовавшие лесные дороги отправлялись партизанские агитаторы — крымские татары, которые вели пропаганду среди проходивших крестьян и т. д. Другое дело, что этих усилий было крайне недостаточно, и это обстоятельство признавалось самим партизанским командованием, у которого не было в тот момент реальных возможностей для наращивания пропаганды.

Продолжение следует...