"Старый дурак с комсомольским значком": «Я буду сед, но комсомольцем останусь, юный, навсегда»
18 января отмечал день рождения Александр Безыменский (1898-1973), поэт, большинство стихотворений которого умерло при его жизни.
Безыменский принадлежал к той плеяде на миг громких стихотворцев, что ставило сиюминутность выше вечности; тематику выше стиля; могло даже на горло собственной песни наступить (не бог весть какая ценность песня эта) ради светлого будущего. Жаров (АВТОР ГИМНА ПИОНЕРСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ), Кириллов, Герасимов, Казин, Алтаузен (ПОСАДИТЬ ПОЭТА (ДЖЕК АЛТАУЗЕН VS ПАВЕЛ ВАСИЛЬЕВ)… Трудно поверить, а ведь некогда их имена противопоставляли Есенину, Маяковскому, не говоря об Ахматовой и Пастернаке.
Настоящая фамилия Безыменского была Гершанович, и в РСДРП (б) он успел вступить еще до революции, совсем мальчишкой.
Участвовал в Октябрьском вооруженном восстании в Петрограде. Стал одним из первых комсомольцев.
Именно с комсомольской организацией Безыменский связал себя крепче некуда. Перетолмаченная им с немецкого песня «Молодая гвардия» была неофициальным гимном комсомола. Многие до сих пор помнят:
Вперед, заре навстречу,
Товарищи в борьбе!
Штыками и картечью
Проложим путь себе!
В 1926 на очередном съезде ВЛКСМ Безыменского избрали почетным комсомольцем. Он этому радовался, словно сие звание могло продлить шальную молодость. Рифмованно воскликнул: «Я буду сед, но комсомольцем останусь, юный, навсегда». Эти строчки отозвались эпиграммой: «Волосы дыбом. Зубы торчком. Старый дурак с комсомольским значком».
Тематика произведений Безыменского была соответствующей. Достаточно привести названия. Поэмы «Владимир Ильич Ленин» и «Феликс» с шокирующим зачином: «Сынуля, хочешь знать, чем был товарищ Феликс?». Тридцать с гаком лет писавшаяся поэма «Трагедийная ночь» (посвящена строительству Днепрогэса). Ну и куда уж без поэмы «Комсомолия».
Нельзя сказать, чтобы стихи Безыменского совсем уж плохи, вовсе нет. Там и ритмика попадается обаятельная и вера в проговариваемое видна. Другое дело, что писал Безыменский много, и не мог определить, что в его творчестве хорошо, а что, может быть, и не очень. Сплошь и рядом мелькали у него строчки, хоть святых выноси. Например: «Отец у Ленина – машины, / А мать у Ленина – поля».
Кроме того, в стремлении ответить даже на явно ложные вызовы времени, сей Гершанович договаривался до печальных строк, которые смыть очень трудно.
Расеюшка-Русь, повторяю я снова,
Чтоб слова такого не вымолвить век.
Расеюшка-Русь, распроклятое слово
Трехполья, болот и мертвеющих рек…
Ну а еще Безыменский не мог верно определить свое место поэта в рабочем строю. Оно казалось ему очень высоким. Он беззастенчиво ставил себя на одну доску с Есениным (Есенин) и Маяковским. Характерно, кстати (и удивительно), что вся прилезшая в поэзию рабочая братия чистила себя под Маяком и Есениным, старательно не замечая истинного своего батьку Демьяна Бедного.
Я понимаю, что в двадцатые, охмуренный славой юнец, тиражи книг которого разлетались стотысячными тиражами, мог искренно насчет себя заблуждаться, но и в пятидесятые Безыменский упорно отводил себе место на пьедестале рядом с гениями. Встречу с Есениным он вспомнил рифмованно, воскликнув в зачине: «Сережа! Дорогой ты мой! Со мной выходишь ты на сечу?»
Дальше так же анекдотично: «В двадцать четвертом, вечерком, У очень пылкого грузина Сидел ты, милый, за столом, А на столе стояли вина».
Все заканчивается добродушно-идиотическим советом: «В тебе, Сережа, сплетены Ко мне боязнь, любовь и ругань. У сердца подтяни штаны — И будешь комсомолу другом».
И все же свое место (в поэзии двадцатых, по крайней мере), у Безыменского имелось. Никуда не деть миллиона экземпляров его стихотворных сборников, вышедших за десятилетие. И Маяковский полемизировал с Безыменским искренно, а, значит, считал его в поэзии хоть какой-то величиной.
В 1924 Маяковский сочинил обращенное к памятнику Пушкина стихотворение «Юбилейное», где раздал подзатыльники неугодным ему литературным собратьям. Особливо досталось Есенину, но и Безыменскому прилетело.
Надо,
чтоб поэт
и в жизни был мастак.
Мы крепки,
как спирт в полтавском штофе.
Ну, а что вот Безыменский?!
Так…
ничего…
морковный кофе.
Не забывал поэт лидера комсомольцев и в публичных диспутах.
«Как я отношусь к Безыменскому? Очень хорошо. Только вот недавно он плохое стихотворение написал. Там у него рифмуется «серп - свисток и молоток». Разве можно так писать? А если бы у вас там рифмовалась «пушка», так вы бы написали «серп и молотушка?»
Осталась в истории литературы и эпиграмма Маяковского на Безыменского:
Уберите от меня этого бородатого комсомольца!
Десять лет в хвосте семеня,
он на меня то неистово молится,
то неистово плюет на меня!
Большого шороха наделала поэтическая драма Безыменского «Выстрел», поставленная Мейерхольдом. Она была направлена непосредственно против «Дней Турбиных» Булгакова, клеймя белое офицерство. Разгорелась полемика, на Безыменского посыпались обвинения в «мелкобуржуазности». Привыкший к славословью парень, обратился с письмом к Сталину. В письме автор признается, что сам не понимает, что вышло из-под пера его, допуская, будто в творческом запале сыграл на руку контрреволюционным силам. Сталин успокоил Безыменского, мол, «Выстрел» можно считать образцом революционного пролетарского искусства настоящего времени.
Эта оценка заставила взбудоражиться и Маяковского. Если до этого он пустил в свет новую эпиграмму против Безыменского: «Трехчасовой унылый «Выстрел» конец несчастного убыстрил», то после сталинского вердикта вмиг переобулся. В интервью «Комсомольской правде» заявил, что «Выстрел» противостоит морю театральной пошлости. Жить главарю и горлопану оставалось меньше месяца.
В тридцатые годы вокруг Безыменского начало сжиматься кольцо. Основная его вина лежала в контакте с Троцким, который написал предисловие к сборнику Безыменского «Как пахнет жизнь» (1924) с посылом: «Из всех наших поэтов, писавших о революции, по поводу революции, Безыменский наиболее органически к ней подходит, ибо он от ее плоти, сын революции, Октябревич».
Безыменский поддерживал «Новый курс» Троцкого, назвал в честь политика сына Львом.
В 1937 Безыменского неожиданно исключили из партии. В «Литературной газете» появилось объяснение: «А. Безыменский был активным троцкистом еще в 1923 году, отражал троцкистские настроения не только в этот период, но и в последующие годы».
Через несколько месяцев поэта восстановили, но в литературе его восстановить оказалось, понятное дело, невозможно. Уже в 1930-ые, когда поэзия усложнилась, когда пришли Смеляков, Твардовский, Симонов, отвечавшие на вызовы времени не так лобово, как Безыменский, наш герой сделался анахронизмом. В 1939 году Сталин лично вычеркнул из списка представленных к награде писателей имя Безыменского и это были не репрессии, а понимание места Безыменского в литературной предвоенной иерархии.
Что же осталось от «томов партийных книжек» Безыменского?
Шостакович написал на его стихи Вторую Симфонию (впрочем, Шостаковичу приходилось писать музыку и на «феньки» из рубрики «Нарочно не придумаешь» журнала «Крокодил»).
Перу Безыменского принадлежит русский текст песни «Все хорошо, прекрасная маркиза!», который так трогательно пел Утесов с дочкою.
Да и просто хорошие стихи у Безыменского попадались.
Вот, например, «Я брал Париж»:
Я брал Париж! Я. Кровный сын России.
Я – Красной Армии солдат.
Поля войны – свидетели прямые –
Перед веками это подтвердят.
Я брал Париж. И в этом нету чуда!
Его твердыни были мне сданы!
Я брал Париж издалека. Отсюда.
На всех фронтах родной моей страны.
Нигде б никто не вынес то, что было!
Мечом священным яростно рубя,
Весь, весь напор безумной вражьей силы
Я принимал три года на себя.
Спасли весь мир знамена русской славы!
На запад пяля мертвые белки,
Успели сгнить от Волги до Варшавы
Фашистских армий лучшие полки.
Ряды врагов редели на Ла-манше.
От стен Парижа снятые войска
Пришли сюда сменить убитых раньше,
Чтоб пасть самим от русского штыка.
Тех, кто ушел, никем не заменили,
А тех, кто пал, ничем не воскресишь!
Так, не пройдя по Франции ни мили,
Я проложил дорогу на Париж.
Я отворял парижские заставы
В боях за Днепр, за Яссы, Измаил.
Я в Монпарнас вторгался у Митавы,
Я в Пантеон из Жешува входил.
Я шел вперед сквозь битвы грохот адов,
И мой удар во фронт фашистских орд,
Мой грозный шаг и гул моих снарядов
Преображали Пляс-де-ля-Конкорд!
И тем я горд, что в годы грозовые
Мы золотую Францию спасли,
Что брал Париж любой солдат России,
Как честный рыцарь счастья всей земли.
Во все века грядущей светлой жизни,
Когда об этих днях заговоришь,
Могу сказать я миру и отчизне:
Я брал Париж!