Вся правда о Джордже. Часть вторая (из трёх)
Чем больше Джордж размышлял над полученной рекомендацией, тем меньше она ему нравилась. В такси, которое везло его на вокзал, откуда ему предстояло отправиться назад в Ист-Уобсли, он ежесекундно содрогался. Как все застенчивые молодые люди, он никогда прежде не считал себя застенчивым, предпочитая объяснять неловкость в обществе себе подобных редкими и возвышенными достоинствами своей души. Но теперь, когда ему это было объявлено без малейших экивоков, он был вынужден признать себя сущим кроликом во всех сколько-нибудь значимых отношениях. При мысли о том, что ему придется вступать в непрошеные беседы с совершенно незнакомыми людьми, его начинало тошнить.
Но ни один Муллинер ещё никогда не уклонялся от исполнения неприятного долга. Поднявшись на перрон и широким шагом направляясь к своему поезду, он стиснул зубы, в глазах его вспыхнул почти фанатичный огонь решимости, и он проникся намерением ещё до конца поездки провести три задушевных беседы – пусть даже ему придётся пропеть каждое слово!
Купе, в котором он расположился, было в тот момент пустым, но как раз перед тем, как поезд тронулся, в него вошёл весьма крупный мужчина свирепого вида. Джордж в качестве своего первого подопытного предпочёл бы кого-нибудь не столь внушительного, но он взял себя в руки и слегка наклонился вперёд. И в ту же секунду незнакомец заговорил.
– По-по-по-по-погода, – сказал он, – ка-ка-как бу-бу-будто об-об-обещает ста-ста-стать по-по-получше, ве-верно?
Джордж откинулся на спинку, словно получив удар между глаз. К этому моменту поезд уже покинул сумрак вокзала, и солнце лило яркие лучи на говорившего, высвечивая его могучие плечи, тяжёлую челюсть и, главное, сокрушающе холерическое выражение глаз. Ответить такому человеку «д-д-д-д-да» было бы чистейшим безумием.
Однако молчание тоже явно ничего хорошего не сулило. Безмолвие Джорджа словно бы пробудило в незнакомце наихудшие страсти. Лицо его побагровело, глаза зловеще засверкали.
– Я за-за-задал ве-ве-вежливый во-во-во… – сказал он раздражённо. – Или вы г-г-г-глухой?
Мы, Муллинеры, славимся своей находчивостью. И Джорджу потребовалось не более секунды, чтобы разинуть рот, показать на свои миндалины и испустить придушенное бульканье.
Напряжение смягчилось, злость незнакомца поугасла.
– Н-н-н-немой? – сказал он сочувственно. – П-п-п-рошу п-п-п-п-п… Н-н-н-надеюсь, я вас н-н-н-не об-б-б-об… Д-д-д-должно б-б-б-быть, о-ч-ч-чень т-т-т-тяжело об-б-б-бла… д-д-д-деф-ф-ф… ре-ч-ч-чи.
После чего он уткнулся в газету. А Джордж съёжился в своём уголке, дрожа всем телом.
Чтобы добраться до Ист-Уобсли, как вы, без сомнения, знаете, необходимо сделать пересадку в Ипплтоне. К тому времени, когда лондонский поезд остановился в Ипплтоне, Джордж уже более или менее обрёл душевное равновесие. Он положил чемодан на полку в купе поезда на Ист-Уобсли, застывшего в ожидании отправления по другую сторону платформы, и, удостоверившись, что до отправления остаётся десять минут, решил скоротать время и подышать свежим воздухом, прогуливаясь взад и вперёд.
День выдался чудесный. Солнце щедро золотило платформу своими лучами, а с запада дул приятный ветерок. Чуть в стороне от железнодорожного полотна звонко журчал ручей, в живых изгородях пели птицы, и за деревьями можно было различить величественный фасад приюта для умалишённых графства. Умиротворённый окружающей благодатью, Джордж пришёл в превосходнейшее расположение духа и пожалел, что на платформе этой захолустной станции нет никого, с кем бы он мог завязать беседу.
И вот тут-то на платформу поднялся незнакомец достойнейшего облика. Сложен он был атлетически и очень скромно одет в пижаму, коричневые сапоги и макинтош. В одной руке он держал цилиндр, в который опускал другую руку, вынимал её и непонятным жестом помахивал пальцами вправо и влево. Он кивнул Джорджу столь благожелательно, что тот, хотя и был несколько удивлён простотой костюма любезного незнакомца, решился заговорить с ним. В конце-то концов, подумал он, не одежда делает человека, а судя по этой улыбке, под курткой в оранжево-лиловую полоску билось отзывчивое сердце.
– П-п-п-погода от-т-тличная, – сказал Джордж.
– Рад, что она вам нравится, – отозвался незнакомец. – Я ее специально заказал.
Джорджа это утверждение несколько удивило, но он не отступил.
– М-м-м-могу я спросить, ч-ч-ч-то вы д-д-д-делаете?
– Делаю?
– С-с-с-с этой шля-п-п-пой?
– А, с этой шляпой! Понимаю, понимаю. Всего лишь разбрасываю золотые монеты в толпу, – ответил незнакомец, вновь запуская пальцы в цилиндр и вскидывая руку в щедром жесте. – Дьявольски скучное занятие, но положение обязывает. Дело в том, – добавил он, беря Джорджа под руку и доверительно понижая голос, – что я император Абиссинии, а вон там мой дворец. – Он ткнул пальцем в сторону деревьев. – Но – никому ни слова. Это не подлежит разглашению.
С улыбкой, довольно-таки кривой, Джордж попытался высвободить руку, но его собеседник решительно воспротивился такой холодности. Видимо, он был полностью согласен с изречением Шекспира, утверждающим, что, обретя друга, его необходимо приковать к себе стальными обручами. Удерживая Джорджа железной хваткой, он увлёк его за угол станционного здания и с удовлетворением огляделся.
– Наконец-то мы одни! – сказал он.
Но Джордж уже сам с мучительным содроганием постиг этот факт. В цивилизованном мире трудно отыскать более безлюдное место, чем платформа маленькой станции. Солнце озаряло гладкий асфальт, блестящие рельсы и автомат, который в обмен на пенни, опущенное в щель с надписью «Спички», незамедлительно выдавал ириску, – но больше оно ничего не озаряло.
В этот миг Джорджу нестерпимо хотелось узреть отряд полицейских, вооружённых увесистыми дубинками, но нигде не было видно даже дворняжки.
– Я давно хотел побеседовать с вами, – любезно сказал незнакомец.
– Н-н-н-неужели?
– Да. Я хочу узнать вашу точку зрения на человеческие жертвоприношения.
Джордж сказал, что не одобряет их.
– Но почему? – изумился незнакомец.
Джордж сказал, что затрудняется объяснить.
Не одобряет, и все.
– Полагаю, что вы заблуждаетесь, – сказал император. – Мне известно, что появилась философская школа, проповедующая сходные взгляды. Но я её не признаю. Терпеть не могу все эти передовые теории. Императоры Абиссинии всегда уважали человеческие жертвоприношения, а потому и я их уважаю. Будьте любезны, войдите сюда.
Он указал на хранилище фонарей, швабр и прочих полезных предметов, с которым они как раз поравнялись. Это было тёмное зловещее помещение, пропахшее керосином и носильщиками, и Джорджу, бесспорно, меньше всего хотелось затвориться там с собеседником, исповедующим такие странные убеждения. Он попятился.
– Только после вас.
– Никаких штучек! – подозрительно предупредил его собеседник.
– Ш-ш-ш-штучек?
– Да. Не заталкивать внутрь, дверь не запирать, не поливать в окно водой из кишки.
– К-к-к-конечно, н-н-н-нет.
– То-то! – изрёк император. – Вы джентльмен, я джентльмен. Мы оба джентльмены. Кстати, у вас есть с собой нож? Нам понадобится нож.
– Нет. Ножа нет.
– Ну что же, – сказал император. – Придётся нам поискать что-нибудь другое. Без сомнения, мы сумеем найти выход.
С величавым добродушием, которое так ему шло, он рассыпал ещё одну горсть золотых монет и вошёл в кладовку.
Запереть дверь Джорджу помешало не слово, которое он дал как джентльмен джентльмену. Вероятно, в мире нет семьи, все члены которой столь скрупулёзно исполняли бы каждое своё обещание, как Муллинеры, однако я вынужден сказать, что Джордж, окажись у него под рукой ключ от этой двери, тут же запер бы её без малейших колебаний. Но ключа под рукой у него не оказалось, и ему пришлось просто её захлопнуть. Затем он отскочил от неё и помчался прочь по платформе. Донёсшийся сзади грохот как будто указывал, что у императора вышли нелады с керосиновыми фонарями.
Джордж использовал свою фору наилучшим образом. С неимоверной быстротой покрыв расстояние, отделявшее его от поезда, он вскочил в своё купе и нырнул под сиденье.
Там он притаился, дрожа всем телом. Внезапно ему почудилось, что его неприятный знакомец напал на его след – дверь купе отворилась, и Джорджа обдало прохладным ветерком. Однако, бросив взгляд вдоль пола, он увидел женские лодыжки и испытал неимоверное облегчение. Однако оно не заставило его забыть о хороших манерах. Джордж, сама галантность, плотно зажмурил глаза.
Раздался голос:
– Носильщик!
– Слушаю, мэм?
– Что это за суматоха возле станции?
– Из приюта сбежал умалишённый, мэм.
– Боже мой!
Голос, несомненно, добавил бы ещё что-то, но тут поезд тронулся. Затем раздался глухой звук, будто весомое тело опустилось на мягкое сиденье, а вскоре зашуршала газетная бумага. Поезд набрал скорость и запрыгал на стрелках.
Джордж впервые отправился в путь под диванчиком железнодорожного вагона, но, хотя он принадлежал к молодому поколению, по общему мнению жаждущему новых впечатлений, в эту минуту новизна его не прельщала. Он решил выбраться на волю, причём выбраться елико возможно незаметнее.
Как ни мало он знал о женщинах, ему было известно, что прекрасный пол имеет привычку пугаться при виде мужчин, выползающих в купе из-под диванчиков. И своё выползание он начал с того, что высунул голову и обозрел местность.
Все выглядело многообещающе. Женщина на противоположном диванчике была погружена в чтение газеты. Бесшумно извиваясь, Джордж извлёк своё тело из тайника и движением, которое было по силам только человеку, занимающемуся по утрам шведской гимнастикой, перебросил его на угол диванчика. Женщина продолжала читать газету.
События последней четверти часа заставили Джорджа позабыть о миссии, которую он возложил на себя, выходя из приёмной специалиста. Но теперь, в спокойной обстановке, он понял, что время, за которое он мог бы успешно завершить курс лечения в первый день, стремительно убывает. Специалист рекомендовал ему побеседовать с тремя незнакомыми людьми, а пока он успел поговорить только с одним. Правда, этот один был весьма внушительным собеседником, и менее совестливый молодой человек, чем Джордж Муллинер, мог бы счесть себя вправе засчитать его за полтора искомых незнакомца, а то и за целых двух. Однако в Джордже жила упрямая муллинеровская честность, и он не позволил себе передёрнуть факты.
Джордж собрался с духом и откашлялся.
– Кха-кха! – начал он и, открыв бал, улыбнулся обаятельной улыбкой, а затем подождал, давая своей спутнице сделать следующий ход.
Следующий ход его спутница сделала на семь-восемь дюймов вертикально вверх: она уронила газету и уставилась на Джорджа, побелев от ужаса. Легко вообразить, что именно так Робинзон Крузо смотрел на отпечаток босой ноги в песке. Она твёрдо знала, что сидит в купе одна, и вдруг – о! – в нем прозвучал чей-то голос! Лицо у неё задёргалось, но она ничего не сказала.
Джордж, со своей стороны, испытывал некоторую неловкость. В присутствии женщин его природная застенчивость возрастала вдвое. Он никогда не знал, что бы такое им сказать.
И тут его осенила счастливая мысль. Он как раз покосился на часы и обнаружил, что их стрелки указывают половину пятого. А он знал, что примерно в это время женщины всегда рады выпить чашечку чая, и, к счастью, в его чемодане покоился термос, полный этого напитка.
«Простите, не могу ли я предложить вам чашечку чая?» – вот что он намеревался сказать, но, как часто с ним случалось в присутствии слабого пола, издать он сумел лишь шелестящий звук, словно тараканиха, созывающая своих отпрысков.
Женщина продолжала смотреть на него. Её глаза к этому моменту достигли размеров стандартных мячей для гольфа, а дыхание приводило на ум последнюю стадию астмы. И вот тут-то на Джорджа, пытавшегося произнести хоть слово, снизошло то озарение, которое часто нисходит на Муллинеров. В его памяти воскрес совет специалиста касательно пения. Выразить это вокально – вот выход!
Первая часть здесь