Деревенское
Пару лет назад на окраине деревни горела изба Симаковых. И сгорела. Полыхало так, что из пяти ближних домов еле-еле отлили три, а два так и остались калеками: один лишился пристроя с кухней, второй пугал обуглившимся дочерна фасадом.
Стали собирать всем миром для погорельцев. Понятно, что страховки нет, а занялось, потому что выпивали в честь отсутствия праздника. У Симаковых всегда гуляли на совесть: тяжеловесно, с мучительным надрывом, без этого вашего пошлого веселья. То ноги друг другу переломают, то шарика дворового прирежут с пьяных глаз, то беременную бабу пихнут неудачно. Или удачно – это уж как посмотреть. В принципе, дед Симаков всегда говорил, что хватит с него этих выродков.
Народ, конечно, пошумел, потому что зять Симакова, как выяснилось, баловался с паяльником, оттого и загорелось. И нет бы для дела использовал – пытал там кого-нибудь или просто кошку мучал. А то по дурости, солдатикам игрушечным головы поотшибал, поменял местами и пытался заново припаять. В процессе уснул, естественно.
Кое-кто бормотал, что лучше бы он себе голову отшиб. Но сбора средств это всё равно не отменяло.
Ну, деньги собрали, Симаковы отстроились.
И, в общем, чёрт бы с ними.
Сегодня с матушкой обедаем – стук в калитку.
Выхожу. Бродяга: тощий, обгоревший. В наколках, ясное дело. Лицо как скомканная газета их архива: если приглядываться, можно много любопытного прочитать о прошлых временах. Как его занесло-то в нашу глухомань.
"Хозяюшка, рабочие руки не нужны? У тебя вон на бане, смотрю, мужики трудятся. Я б посодействовал".
А там всей работы с той крышей – двоим на три дня. Если очень постараться, то на неделю.
Нет, говорю. Спасибо, работников хватает. Но по мелочи помочь можете. Есть борщ, хлеб и сладкий чай, они по такой жаре завтра испортятся, их съесть бы надо, а сами не справляемся.
Во двор он не пошёл, хотя звали. Сел на спиленной березе у забора, съел тарелку супа, хотя съел – не совсем точное слово для процесса уничтожения борща за полторы секунды. Ликвидировал. То же самое со второй порцией, чаем и бутербродами.
Поблагодарил, спросил дорогу на Павлово и ушел.
Через пятнадцать минут – снова стук в калитку. Выхожу.
А там делегация. Лучшие люди города. Дед Симаков. Зять его. А также землевладелец Вязин и два безымянных товарища, у которых на лицах написано, что они здесь самые ответственные за чужую безответственность.
О чем мне и заявляют.
Разведка, говорят, доложила, Алена Иванна, что вы привечаете бомжей. Так вот: вы здесь человек пришлый. Каких-то тридцать пять лет живете. Правил наших не выучили. А правила наши таковы, что всякую шваль прикармливать не надо, если только не в целях последующего истребления. Всякая шваль – мы по себе знаем! – к местам кормления очень привязчива, и хрен вы её потом прогоните. Вы, Алена Иванна, невзирая на худобу, все-таки женщина, и женским вашим слабым умом соображаете чуть дальше вышивки крестиком. Поэтому запишите себе на канве: больше так делать не надо. Иначе будут последствия.
Я молчу. Снаружи. А внутри усиленно занимаюсь тем, что топлю в сиропе кротости и смирения внутреннего Халка. Потому что я-то уеду, а матушке потом заново растить цветы взаимопонимания на грядке, удобренной соседскими кишками и кровью.
И тут из-за спиленной березы поднимается спящий там до этого Вася.
Вася – фигура эпического размаха. Местная легенда. Старше меня всего лет на восемь, но выглядит как вечный энт: огромный, седой, с руками-ветками и вороньим гнездом на голове. Слово "бухает" и близко не отражает той глубины отношений, которая сложилась между Васей и водкой.
Вася был задуман Создателем для разрушения крепостей и уравнивания городов с рельефом местности, но где-то в небесной канцелярии что-то напортачили, и он родился в поволжской деревушке. Где занимается тем же самым, но в совершенно не удовлетворяющих его душу масштабах.
Ещё до всех этих наших интернетов с котиками у Васи была любимая угроза: "Ты у меня щас разродишься котятами". И пару раз при виде драки с его участием я была близка к мысли, что уже пора нести щипцы, зажимы и что там ещё используют акушеры.
Вася страшный, нелепый, бестолковый, пьющий и трогательный.
А ещё он до смешного привязан к нашей семье.
– От вы сучары! - приветственно начинает Вася.
И затем толкает речь. Она начинается с буквы ё, заканчивается буквой хэ, между ними поместились сто сорок семь букв неизвестного науке, но интуитивно понятного любому колхознику алфавита. Квинтэссенция Васиного обращения сводится к предложению всем незаинтересованным лицам очистить помещение, город, область, мир от своего бренного существования, пока он сам не начал способствовать. Иначе тут все захлебнутся в котятах.
Лучшие люди деревни утекают прочь, напутствуемые пожеланиями, от дословной передачи которых запылал бы фейсбук. Через две минуты только пыль покорно оседает, со страхом косясь на Васю: типа, можно я тут побуду, нет? я тихонечко.
Вася садится на траву.
– Чо смурная какая? – благодушно спрашивает он.
Будто не орал только что так, что наличники потрескались.
Тошно мне, говорю, Вась. Тридцать с гаком лет, как мы тут живем, а ничего не меняется. И рыла всё те же, и говорят всё то же.
– Ты посмотри на это дело с другой стороны, – предлагает Вася. – И тридцать лет назад я б этих гнид уделал. И сейчас я их уделываю. На голодный желудок, между прочим! Сообразила, к чему это я?
– Сообразила, – говорю. – Пойдем борща тебе налью, матушка только утром сварила.
– Я к тому, – говорит Вася, с жалостью глядя на меня, – что если где-то не меняется что-то плохое, то там же не меняется и что-то хорошее.
Сплюнул во вздрогнувшую от ужаса траву, помахал мне лапой и пошёл.
(с)eilin_o_connor