Злые борщи
Каждая профессия дает человеку какие-то навыки, абсолютно не нужные ему в быту и личной жизни. Кассирша супермаркета, доставая из домашнего холодильника вязанку сарделек, автоматически ищет кассу, чтоб пробить себе чек. Училка русского по гроб жизни будет таскать в уме красную пасту, машинально исправляя повсеместные "созвОнимся" и "ложить". Водители пассажирских автобусов, руля личным транспортным средством, набитым женой, детьми и собакой, норовят держаться крайнего правого ряда. При этом они жутко матерятся, когда специально обученная нога всякий раз давит на тормоз при приближении к автобусной остановке.
Если вы меня спросите: "Лора, а что тебе дала работа моряком загранзаплыва? Ну, кроме богатого людоведства и человекознатства, конечно?", то я отвечу: "Я никогда ничего не ставлю на край".
Кроме того, работа в пароходстве навсегда отбила у меня симпатию к какао. Потому что в одно паршивое воскресенье, в классический шестибалльный шторм, я им вымыла палубу в столовой команды и кают-компании, и с тех пор от запаха какао меня укачивает.
Вы знаете, в торговом флоте по воскресеньям на завтрак дают какао с сыром. В понедельник — картошку с селедкой. Картошку можно собрать с палубы руками, а какао — оно ведь жидкое. Я сделала всё, как учили: постелила на столы по три мокрых простыни, чтоб стаканы, тарелки и чайники надежно присосались к горизонтальной поверхности. Но поверхности было всё по фигу. Она то и дело становилась перпендикулярной и норовила сбросить с себя жратву вместе с сервировкой. В какой-то момент она избавилась от пятилитрового чайника с какао. Я видела, как это было. Я расклинилась буквально в двух шагах, когда "боцманский" стол резко ушел вниз, а чайник завис в воздухе, терпеливо дожидаясь возвращения стола. Но он туда не вернулся, он рванул куда-то вправо. При этом со стола посыпались стаканы и сыр, а чайник, еще чуток полевитировав, медленно и печально опустился на палубу крышкой вниз.
Я не помню, почему кретин-старпом не отменил в тот раз завтрак: обычно, когда палуба и переборки начинают меняться местами, корм экипажу выдают сухим пайком. Но на самом деле до сухпая почти никогда не доходит: больше всего на свете моряки любят нормально пожрать. Может быть, еда заменяет им половую жизнь, которая в рейсе если и есть, то называется медицинским термином. Наверное, они думают так: если еще и полноценное четырехразовое питание заменить онанизменной сухомяткой, то тогда незачем и жить. Таким образом, жратва в рейсе — это смысл и цель жизни экипажа. Поэтому даже при шести баллах моряки имеют в обед борщ. Как его в таких условиях готовят — спросите у меня, я расскажу.
Борщ привязывают к плите верёвками с четырёх сторон, делая что-то типа растяжки. Когда плита уходит из-под ног борща, он повисает в воздухе, раскачиваясь на веревках, и ржет над вашими попытками спасти свою шкуру и уползти от него, кипящего на весу, подальше. Если борщ добрый, он не стремится догнать вас. Но злые борщи никогда не жалеют человека. Я знаю повара, которому в Японии (она была близко) снимали шкуру с жопы, чтоб залатать ею прорехи на животе и груди: борщ догнал повара спереди. Откуда потом брали шкуру, чтоб залатать прорехи на поварской жопе, я точно не знаю, но думаю, что с жопы старпома. Это была его обязанность — проследить соблюдение техники безопасности.
Еще я могу рассказать, как собирают с грязной палубы — в шторм чистых палуб на камбузе не бывает — падшие котлеты и, вымыв их под краном, гримируют ярко-красной субстанцией по имени "Сухарики специальные". К мокрым котлетам перчёная сухарная крошка прилипает особенно хорошо, делая их похожими на оскальпированные бычьи яйца, но подавать экипажу немытые котлеты — грех. Хуже, когда падают макароны: их очень долго собирать и сложно отряхивать. Но фиг с ними, с макаронами, борщом и котлетами. Лучше о цветах.
Цветы, как известно, растут только при том условии, если они посажены в землю. Мне, видать, было сильно нечего делать, когда я решила считать себя ботаником и натаскала в пустовавшие цветочные ящики кают-компании то ли 100, то ли 200 ведер земли. Нет, я вру: ведер было не менее 250-ти, но лично я принесла не более трёх: проникшийся моим эстетством старпом поднял всех свободных от вахт и работ матросов и заставил их заполнить ящики землей с причала, на котором сиротела гора чернозёма. Натаскали 2,5 тонны земли человек пять, и заняло это у них примерно час. У меня, когда я в одиночку выкидывала землю за борт, на это ушла ночь. Утром пароход приходил во Владивосток, а вы еще не знаете, что такое Санитарные Власти.
Санвласти — это the pizdets.
Так что лучше уж о какао.
Какао величаво вышло из упавшего вниз башкой чайника и затопило столовую команды. Широкими, воняющими шоколадом волнами оно ходило от переборки к переборке, билось о ножки припаянных к палубе столов и выплескивалось через комингс в открытую дверь буфетной . На волнах, обнажающих в периоды отлива мёртвый сыр, качались пластмассовые салфетницы и деревянные зубочистки. Всё железное — вилки, ложки, ножи и подстаканники с сахарницами — трусливо сбилось в углу, намертво расклинившись там между диваном и телевизионной тумбой. Всё стеклянное разбилось и шуршало осколками под слоем какао.
- Ты в пароходстве работала, — говорят мне, — это же такая романтика!
— Идите нах, — обычно молчу я в ответ.
"Что стоишь? Приборку кто будет делать? Миськов?" — поинтересовался старпом.
Миськов в пароходстве был вместо Пушкина. Миськов был начальником пароходства.
Я отцепилась от стола, ступила на переборку (в обычное время это стена) и пошла по ней в буфетную за ведром и тряпкой.
Нет, давайте лучше опять о цветах. Дело в том, что на каждом своем пароходе я сажала цветы. И они росли. Они росли, потому что всё, что им надо для жизни — это свет, вода и земля. Земли на том пароходе было — см. выше — две с половиной тонны. И она вся оказалась на палубе кают-компании, потому что пять незакрепленных пятиметровых ящиков-клумб выскочило из стальных подставок и запрыгало меж столов, лопаясь по швам.
Нет, давайте о какао. Оно оставалось в столовой команды, но пока мы говорили о цветах, я собрала его всё. Палуба была липкая, но какао на ней уже не было. Ведро, в которое я выжимала тряпку, стояло в буфетной, привязанное за ручку двери в столовую команды. Напротив этой двери — следите за траекторией моего пальца — из буфетной выходила еще одна дверь: дверь в кают-компанию. Она тоже была открыта. Туда, в открытую дверь кают-компании, и улетело ведро с какао, отвязавшись от двери столовой команды.
Теперь о цветах. Они все еще стояли по местам в своих многоцентнерных ящиках. Уже почти все позавтракали, кроме капитана: он сидел за своим столом напротив двери в буфетную и ел сыр-какао, когда в кают-компанию влетел снаряд с добавкой. В торговом флоте никто не носит форму, но наш капитан ходил весь в белом, как в Пиратах ХХ века, и всю дорогу сдувал с себя соринки. Ведро с какао продолжило бы лететь дальше и упало бы в клумбу, кабы на его глиссаде не встретилось белое препятствие, жующее сыр. Я видела его глаза. Глаза капитана, увидевшего, как в него летит помойное ведро.
И наконец, в последний раз о какао: я его ненавижу.
И в последний раз о цветах. Ящики с цветами и землёй, без которой они не могут жить, повыпрыгивали практически сразу после того, как какао из столовой команды переселилось в кают-компанию. Так что никаких романтических шоколадных волн на этот раз не было: что там каких-то пять литров против двух с половиной тонн.
Весь в мокрой почве, как будто только что выкопавшийся из могилы, капитан встал из-за стола, взял из прикрепленного над столом кольца-салфетницы льняную салфетку и промокнул ею у себя в районе груди что-то совершенно неразборчивое для моего глаза. Наверное, каплю какао. И вышел из кают-компании, сказав мне "спасибо". Что хорошо в торговом флоте — там все говорят "спасибо".
Я еще не ревела, когда вошел старпом и спросил, не Миськов ли сегодня будет делать приборку в кают-компании.
Обед и ужин в тот день все-таки отменили. Экипаж удовлетворялся галетами и бланшированной в масле сайрой.
На утро, когда мы стояли на рейде Владивостока, а ноги и руки у меня отсутствовали по причине ночных земельных работ, к борту судна подошел катер. Я не боялась замечаний от санвластей: в кают-компании, столовой команды и буфетной не осталось и следа от вчерашнего разгрома. Нежно пахло хлоркой. Не сумев остановиться после выгрузки за борт 2,5 тонн чернозема, я, впавши в какую-то гипермобильную разновидность комы, вылизала объекты своего заведования до ненормального блеска, выискивая по углам микроскопические комочки земли и истребляя запах какао. Несколько раз за ночь в кают-компанию заглядывал старпом и, убедившись, что я не нуждаюсь в помощи Миськова, уходил.
Толстая тётка с бородой и в белом халате, пройдясь по кают-компании, открыла крышку пианино и провела пальцем по клавишам.
- Пыль, — строго сказала она, глядя сквозь меня на страпома. Тот хмыкнул и пожал плечами:
- Давно не играли.