Катерина Мурашова: почему люди отказываются от карьеры ради воспитания приемных детей

Пришла пожилая женщина, по виду — моя сверстница. Не молодится. На ногах — удобные ботинки без каблуков типа «прощай молодость». На лице — никакой косметики. Волосы короткие, уложены гладко. Кажется, что и в молодости не была особой красавицей, но черты лица строгие и не оплыли до сих пор. Такие женщины обычно всю жизнь работают в высших учебных заведениях или в научных институтах, бездетны или имеют одного взрослого ребенка вкупе с одним неудачным браком, долго живут со старой вдовой мамой и ее вздорной кошкой и тщательно, не ропща, ухаживают за ними до самой их смерти. Зачем же она ко мне?

— Я вас слушаю, — начала я.

— Я вам все расскажу, а вы скажете мне, что ему ответить.

Я ничего не поняла из данной фразы, но была абсолютно уверена: прямо сейчас Марина Александровна, так представилась женщина, мне все изложит.

— У вас есть ребенок?

— Да. У меня было пять детей. Сейчас уже меньше.

Отличница и троечница

Маринина семья жила в самом центре Ленинграда. Занимала четырехкомнатную квартиру на четвертом же этаже большого, дореволюционной постройки, дома. Семья была для тех времен большая, мать, отец, двое детей (у Марины есть младший брат), еще с ними жили бабушка и прабабушка, которые, собственно, и занимались детьми и хозяйством. Отец у Марины был профессором, мать — доцентом. Старшая Марина с детства считалась умной (в отличие от брата) и «папиной надеждой». Выданным ей титулом девочка в детстве очень гордилась, старалась соответствовать, и у нее все получалось. С самых ранних лет она внимательно слушала разговоры маминых и папиных коллег, а лет с 12 уже работала папиным секретарем: что-то писала, а потом уже и перепечатывала на машинке. Иногда ее «нанимали» папины коллеги — и тогда ей за работу платили вполне честные деньги, которые она сначала пыталась отдавать маме «на хозяйство», а потом, когда та отказалась, складывала в коробочку. Полтора года она два раза в неделю разбирала бумаги и читала вслух классику старому полуслепому академику — учителю отца, который, овдовев, остался фактически один в большой запущенной квартире. Потом у академика появилась молодая жена из города Кинешма и решительно прекратила Маринины визиты.

На первом этаже в такой же квартире, в том же доме и в том же подъезде жила Танька. Они с матерью занимали одну комнату, в трех других жили инвалид войны дядя Гоша с взрослой умственно отсталой дочерью, семья пьяниц Петровых и тихая старушка Кондратьевна. Мама Таньки работала дворником. Перед большими советскими праздниками бабушка Марины нанимала маму Таньки для генеральной уборки квартиры. Платила хорошие деньги — пять рублей.

Марина с Танькой до седьмого класса учились в одном классе и периодически порывались дружить. Получалось плохо. Танька была веселая и вспыльчивая выдумщица, в учебе — хроническая троечница. Марина — спокойная и послушная отличница. В какой-то момент их общения Марине всегда становилось неуютно, а Таньке — добропорядочно, медленно, да и попросту скучно. 

— Давай поиграем в настольную игру, — предлагала Марина пришедшей в гости Таньке.

— А давай лучше сделаем из бумаги бомбочку, наполним ее водой и из окна, с четвертого этажа, выкинем, когда кто-нибудь пойдет, перед ним на асфальт, — выдвигала Танька встречное предложение. — Представь, как он удивится!

После седьмого класса Марина поступила в физико-математический интернат при ЛГУ, а Танька после восьмого фактически закончила свое образование. В это время их общение сошло на нет, хотя они, конечно, здоровались, встречаясь во дворе или в парадной.

Учеба в интернате давалась Марине трудно. Приходилось часами сидеть за уроками и задачами, чтобы хотя бы не скатываться на тройки и двойки (о пятерках речь уже не шла). Несколько раз девушка порывалась все бросить и уйти из специализированного класса.

— И что же тогда? — говорили родные. — Чем займешься? Будешь как твоя Танька?

Танька тем временем училась в училище (закончить его она так и не смогла) и почти все свободное время проводила во дворе с разнополой компанией. Марина часто по вечерам видела их из окна. Они сидели на спинке скамейки и под грибком в песочнице, курили, иногда по очереди пили из одной бутылки, смеялись, шутливо толкались, девочки часто сидели на коленях у мальчиков. Марина, склоняясь над очередной задачей, испытывала сложные чувства.

Потом Марина поступила в институт. 

А Танька вышла замуж и родила сына. Марина заглядывала к нему в коляску — он был совсем крохотный, но уже похож на Таньку. Это казалось странным. Потом у Таньки появился еще один сын, но Марина была уже очень занята учебой и работой в лаборатории и фактически этого не заметила. После случайно узнала, что Танька мужа выгнала со скандалом: он пил и поднимал на нее руку. Мимолетно, но сильно Таньке посочувствовала: как же она теперь? Одна, с двумя детьми…

«Я забираю детей!»

Однако Танька, по всей видимости, не унывала и через пару лет вышла замуж опять — дело было летом, свадьба гуляла во дворе, молодой высокий муж нес Таньку в розовом платье на руках, а она смеялась и болтала ногами. Туфли падали с ног, а маленькие Танькины сыновья бежали, поднимали их в пыли и пытались надеть обратно.

Марина, увидев это, обрадовалась за Таньку, но подумала: вот удивительно, он взял ее с двумя детьми, наверное полюбил очень сильно.

Второй Танькин брак был удачным. Муж, работавший крановщиком в порту, очень привязался к мальчикам, Таньке во всем старался помогать, а уж когда она забеременела, да еще и выяснилось — будут близнецы — и вовсе взял на себя почти все хозяйство. Танька придерживала огромный живот руками и светилась от счастья.

В это время они с Мариной снова стали, встречаясь, разговаривать. В основном — про жизнь.

Личная жизнь Марины складывалась странно. Она вроде бы и нравилась юношам и мужчинам. И даже были какие-то романы. Но замуж никто не звал. Да и Марина, прикидывая, как-то не видела никого из своих ухажеров в роли мужа. Родные успокаивающе говорили: успеется, главное — не продешеви. Это Марина и сама понимала. Образцом для нее всегда оставался отец. До него никто не дотягивал даже близко.

Тем временем у Таньки подрастали две совершенно одинаковые  девочки-толстушки, а мальчики-братья их трогательно защищали от всего на свете.

Марина защитила диссертацию, купила себе кооперативную квартиру, но не торопилась в нее переезжать: бабушки давно скончались, а отец тяжело болел, надо было помочь матери с уходом за ним.

А потом Танькин муж погиб в аварии в порту. Танька выла по нему так, что голуби взмывали с жестяных подоконников и кружились над двором.

Марина сцепила зубы, взяла пачку своих детских книжек и пошла к ней — сидеть с детьми и читать им. Сидела и читала, пока не охрипла. А они просили: тетя Марина, еще. Потом уложила их в отдельной комнате (к тому времени Таньке и ее семье в квартире принадлежали уже три комнаты – старушка Кондратьевна умерла, дядя Гоша тоже, а его умственно отсталую дочь увезли в интернат). Подошла к лежащей поперек кровати Таньке и спросила:

— Тань, ну, может, все еще образуется? Дети ведь…

Танька подняла красное, распухшее лицо и ответила неожиданно спокойно:

— Нет, Марин, уже ничего никогда не образуется.

Не образовалось действительно. После смерти мужа Танька пошла вразнос. Пьянки-гулянки, мужчины сменяли друг друга. Детей жалели всем двором. Старшие мальчики озлобились и жалости не принимали. Хулиганили, не учились, били стекла. В какой-то момент Танька снова забеременела и, кажется, не приходя в сознание, родила мальчика Васю. На какой-то момент в квартире все стихло. Оставшийся от пьяниц Петровых сосед Серега даже поклеил в Танькиных комнатах новые обои. В этот период Марина и Танька снова общались. Марина приходила посидеть с маленькими детьми. Старшие смотрели волчатами, но издалека тоже слушали книжки. Марина утешала приятельницу, как могла: вот, Васенька еще подрастет, устроишься на хорошую работу… Танька чернела лицом и скалила зубы.

Едва Васе исполнилось два года, все возобновилось. Пьянство, мужчины…

А потом однажды вечером во дворе поднялась какая-то суета, крики, разлился липкий ужас, тянущийся к Танькиной квартире. Марина, по обыкновению сидящая в кресле у окна с книгой, подхватилась, накинула плащ и выбежала во двор. И там сразу услышала:

— Серега Таньку зарезал! Беда-то какая! Дети…

Ни о чем не думая, Марина забежала в открытую квартиру, решительно оттолкнула какого-то человека в форме, крикнула неизвестно кому:

— Я забираю детей! — схватила на руки Васеньку, дала команду старшим: — Каждый берите по сестре! — и вереницей, позабыв про лифт, повела их в свою квартиру. 

— Зачем ты их сюда тащишь?! — заорала мать, увидев их всех на пороге. — Ты что, с ума сошла?!

— Я в своем уме, — неожиданно твердо ответила Марина и добавила: — Может быть, впервые в жизни — в своем.

А как же любовь?

— Неужели вам их всех отдали? – спросила я. — Всех пятерых?

— А вы вспомните, какое тогда было время, — парировала Марина Александровна. — Заводы стоят. Беспризорные дети по улицам бегают, объедки у макдональдсов доедают… Хочет кто-то их таких на свой страх и риск взять? Да пожалуйста!

— Что сказали ваши родные? Ваш круг?

— Никто не понял. Отвернулись все. Кто-то вежливо, кто-то не очень. Брат перестал со мной общаться почти на двадцать лет. На похоронах матери мы еще не разговаривали. Но, надо понимать, я потребовала раздела квартиры.

— Зачем?

— Мама сразу сказала, что жить с этими зверятами в одном помещении не станет ни за что. Мы выделили квартиру ей, долю брату, я продала свою квартиру и купила большой дом в деревне. Там у меня, у каждого сына и дочерей было по комнате.

— Вы, городской человек, научный сотрудник, уехали жить в деревню?!

— Да. К тому моменту я уже поняла, что большого ученого из меня не выйдет.

— А на что же вы жили?

— Жили мы, кстати, нормально. Огород, куры, кролики — у меня все было по науке и эффективно, вы же понимаете. Рабочих рук хватало — у всех детей были обязанности. Плюс я, конечно, работала там, куда брали: в клубной библиотеке, в детском саду, в школе, потом приспособилась переводить фантастику для издательства «Азбука», у меня английский и немецкий почти свободно… На пособия нанимала деревенских мужиков для всяких мужских работ, да и вообще — деревня в целом нам очень помогала, зачастую бесплатно.

— Как вам было с детьми? Сколько было старшему?

— Четырнадцать. И это, конечно, был ад. Они были совершенно дезориентированы, запущены, озлоблены, не умели и не хотели ничего. Я по первости с ними выстраивала даже не отношения и не семью — скорее иерархию и стаю.

— У вас получилось?

— В общем-то да. Если называть вещи своими именами, то я фактически сломала старшего, подчинила его себе и потом сделала своим проводником — к младшим. Где-то через пару лет иерархия стояла четко и стая, когда надо, вела себя как единый организм. 

— А любовь?

— Если говорить про материнские чувства и прочее, как это описывают, то я их никогда не любила, это надо понимать. Я, кажется, вообще этого не умею. Из них, конечно, ко мне девочки и Вася тянулись. Вася родную мать практически не помнит. Но у нас в нижнем зале всегда висел ее портрет. Я сама карточку увеличила и ретушь заказала. На портрете Танька смеется, красавица. Все всегда знали: это их мать. Я всех детей держала на расстоянии.

— Зачем?

— Иначе, наверное, не умела. Но много с ними занималась. Учила многому и сама с ними училась.

— Что сейчас с вашими детьми?

— Средний сын Петя погиб десять лет назад от передозировки наркотиков. Младший Вася закончил колледж, работает, сейчас в разводе, есть дочка, мы с ней общаемся, а с самим Васей — крайне редко. Девочки обе выучились по своему желанию на поваров, обе замужем, есть дети, живут вместе в материнской квартире, у них там такая коммуна, они с рождения и до сих пор совсем друг без друга не могут, мужья их с этим вроде бы смирились. Я их навещаю, они все радуются, но долго я там находиться не могу: шумно у них очень и бестолково.

— А старший?

— Старший Игорь у нас — программист в Калифорнии. Зовется теперь Гарри, по-русски с акцентом говорит и слова забывает.

— Ого!

— Ага. Мы с ним регулярно по скайпу общаемся. В основном не про себя, понятно, а про остальных — получается в каком-то смысле вместе их вырастили.

— И что же про него?

— Он сейчас жениться собрался. Давно пора. И еще у него там психоаналитик или что-то вроде того. И вот он говорит: «Марина, мне теперь надо знать: что это все-таки было? Почему ты тогда нас взяла и тем перекорежила, вывернула наизнанку всю свою жизнь? Возраст еще позволял тебе выйти замуж за ровню и родить своего собственного ребенка. С матерью нашей вы никакими задушевными подругами не были — значит, никаких обязательств. Детей как класс ты не любишь теперь и не любила тогда. Что тогда это было? Я и тогда об этом думал, и не находил решения, поэтому не доверял тебе и все время подозревал подвох. Но он так и не проявился. Ты не смогла спасти Петьку, но спасла меня и остальных. Помнишь, как ты написала за меня курсовик на третьем курсе, когда у меня снесло крышу от несчастной любви? Как ты читала мне вслух билеты и на такси возила сдавать экзамены? Я помню. Теперь мне обязательно надо все это понять, чтобы уложить у себя в голове и двигаться дальше».

— Я ведь должна ему что-то ответить, правда? — спросила меня Марина Александровна. — Игорь когда-то был агрессивным, но никогда не был лживым. Лживым у нас был Петя. И если Игорь спрашивает, значит, для него это действительно важно. Но у меня, как я ни ищу в себе, нет для него (да и для себя тоже) абсолютно никакого ответа. Помогите же мне хоть что-нибудь сформулировать…

***

Что ж, уважаемые читатели, соберем предложения и соображения для Марины Александровны и Игоря? Случай, на мой взгляд, очень яркий, оригинальный и даже красивый. Стоит того, чтобы над ним поразмыслить. Ждем ваших мнений по адресу: katgift12@gmail.com