Эмтегей 1985. (ч.17)

Цинга.

Ближе к окончанию нашего полевого выхода произошло то, чего мы, по своей наивности, никак не ожидали. Всем казалось, что цинга, это что-то такое далёкое, книжно-киношное, и к нам отношения иметь не может ни в малейшей степени. Первым испытал шок Серёга Иванов. Он заметил кровь на ломте черствого хлеба, который грыз вприкуску с ухой из налима. А буквально через день, уже у половины из нас, обильно кровили дёсны и начали шататься зубы.

Недоумению нашему не было предела, а дед только хохотал, глядя на наши перепуганные унылые лица.

- Чего ж вы хотите, салаги? Два выхода подряд, читай два месяца в тайге на одной рыбе и макаронах.

- Разве цинге не полгода — год без витаминов нужны?

- Сам на вопрос и ответь, Василёк. Харкни наземь, и ответь, баранья башка. Ничего. У меня это сто раз случалось. Лекарство тут простое и действенное, растёт вокруг нас повсюду. Тащите свежие побеги стланника. Я вам отвар сварю, пару дней попьёте, рот пополощите, и всё пройдёт.

- Пернатый, помнишь как нашу училку по истории подменяла какая то калоша?- Спрашивает меня Лось, когда мы отправляемся спать в палатку.

- А, это! Ха-ха! Да уж... Ржака была.

Вспомнилось, с каким умилением на лице, даже восторгом, подменная «историчка» рассказывала нам про одну из первых казачьих экспедиций, направленных русским Царём для освоения Чукотки: - «После тяжелейшей зимовки, в результате разразившейся цинги, и нехватки поваренной соли, из девяноста восьми казаков, в живых осталось только семеро»! И сказано это было таким тоном, словно речь шла не о десятках сгинувших душ, а о шаловливых «уси-пуси-котятках».

И вот нежданно-негаданно нам пришлось на своей шкуре ощутить, что такое цинга. Ну, или первые её симптомы. И тут я внезапно почувствовал приступ тоски по белому унитазу, по ванной, по чистой накрахмаленной простыне, и настоящей перьевой подушке. Захотелось оказаться в своей комнате, где одна стена была полностью отдана книжному стеллажу от самого пола до потолка. И не было там свободного места даже для самой тоненькой книги. И всё это я прочёл. И почти всё прочитанное, хранилось в памяти так надёжно, что иногда ловил себя на мысли, что могу цитировать целые абзацы моих любимых писателей: Чивилихина, Курочкина, Куваева, Рытхэу, Вяткина, Гулиа, Искандера, Быкова, Васильева, и многих других мудрых людей.

А ещё в моей комнате много места было отдано другой моей страсти, музыке. Целая гора катушек с записями «Кисс», «Криденс», «Уайт Снек», «Блэк Саббат», и много - много ещё чего, считавшимся настоящим сокровищем у меломанов. На стене у тахты висела шестиструнная Ленинградская «деревяшка» за шестнадцать «рэ». А у изголовья, в чехле стояла обожаемая «Jolana», электрическая бас-гитара, на которой я играл в вокально-инструментальном ансамбле под управлением Леонида Романова в поселковом клубе «Шахтёр».

Укладываемся вечером в палатке, чтоб провалиться в крепкий, но чуткий сон, после трудового дня, и словно уловив мои мысли, Лось, который играет со мной в одной банде на барабанах, вдруг мечтательно выдаёт:

- Если бы ты знала, дорогая, как тоскуют руки по там-тамам...

- Ты чего это про «кухню» заговорил?

- Да соскучился что-то по репетициям, концертам. Так хочется сесть за ударник, да дать гвоздя, чтоб дым пошёл... Помнишь как в Магадане на конкурсе патриотической песни...?

Магия сцены.

Да уж... Снова мой друг будит во мне яркие воспоминания. Тот конкурс, когда мы стали настоящими знаменитостями в области, я не забуду во век. Магадан, это был финальный этап. Ему предшествовала победа на районном смотре, где мы поразили публику своей версией известной песни Барыкина «Чили». В отличии от «Карнавала», мы сделали композицию по настоящему хард-роковой. И зазвучала она поистине феноменально. Не похожей ни на что, слышанное мною ранее.

«Рожали» мы эту аранжировку совместно, в едином коллективном творческом порыве. Это был настоящий кайф — участвовать в создании чего-то такого тяжеловесного, почти материального, по значимости сравнимого со строительством моста, или дороги. Ощущался такой творческий подъём, что мы забыли о еде и сне. Не выходили из репетиционной почти двое суток, и не заметили как пронеслось время. Зато этой своей работой я горд более всех других своих дел. И пик наслаждения от неё, я получил именно в Магадане, в огромном зале, в каких нам до тех пор выступать никогда не приходилось. И зал был набит битком. На балконах не протолкнуться, в проходах народ стоит как в автобусе в час пик.

Мандраж был очень ощутимый не только у нас, но и у нашего «радиста», а официально - звукорежиссёра по имени Рашид. Здоровенный татарин, весом около полутора центнеров, не рассчитал с дозировкой «микстуры» от волнения, и принял вместо ста капель «Арарата» все пятьсот, наверное. Это стало причиной его халтурной работы в начале нашего выступления, и одновременно явилось особой изюминкой, которая стала впоследствии нашей своеобразной визитной карточкой.

Дело в том, что Рашид занимался не только звуком, работая с микшерским пультом и ревербератором. Управление всем световым оборудованием на сцене так же было в его ведении. И вот, мы стоим перед, разверзнувшейся пастью зала, где замерли более тысячи зрителей, Лось не успел дать отсчёт, стукая барабанными палочками друг о друга для начала вступления, как вслед за залом, и вся сцена погрузилась в непроницаемую темноту.

Рашид что-то намудрил. Но Лёха не растерялся, и в полной тишине и темноте весь зал отчётливо услышал четыре громких удара, заданного палочками, ритма. Вместо пятого щелчка грянул скрежещущий «квадрат», довольно замысловатая, но запоминающаяся музыкальная фраза, исполняемая всеми инструментами в унисон, создающая мощную звуковую и энергетическую волну тяжёлого рока.

И при первых нотах этого «квадрата» над каждым из музыкантов на сцене, начали вспыхивать на короткий промежуток времени софиты разного цвета. Получилось совершенно спонтанно, только благодаря тому, что Рашид выпил лишку армянского дорого коньяку, но очень эффектно. Фигура каждого, словно материализовалась во тьме на долю секунды, чтоб тут-же исчезнуть, а вместо неё в другом месте сцены появлялась фигура другого музыканта.

И только когда первый «залп» тяжёлого рока сменился ритмичным, но тихим музыкальным рисунком, не лишённым, однако, своей жёсткости, и в пространстве загустел сипловатый низкий голос Лёни Романова, началось световое представление на сцене.

«Чили...

Это был увы не сон.

Словно к звёздам,

Я к любимой шёл.

Чили

Но кто-то крикнул — Стой!

Затвором щёлкнув за спиной...»

Когда через пять минут отзвучал последний смачный пассаж соло-гитары, в зале повисла гробовая тишина. Включился яркий свет, и мы увидели сотни потрясённых лиц. На глазах у многих блестели слёзы, и это стало настоящим потрясением для всех нас. Через пол-минуты, наверное, зал просто взорвался бешеным рёвом. Реакция была настолько бурной, что нас чуть не смело цунами эмоций зрителей. Мой мозг наполнился туманом, и в памяти сохранились только обрывки, происходившего вокруг меня сумасшествия.

Осколки изображений лиц, искажённых экстазом, вращались как в калейдоскопе с бешеной скоростью, и... Безмерное, неописуемое ощущение счастья. Тот, кто хотя бы раз в жизни испытал чувство единения сцены и зала, никогда не забудет этого непередаваемого ощущения. Когда ты выложился на двести процентов, и в ответ получил во сто крат больше, эта энергия способна взорвать тебя как «Царь-бомбу».

Познавший магию сцены, заболевает ей навсегда. Одна «инъекция», подобная той, что мы получили тогда в Магадане, способна опрокинуть жизнь человека, и превратить его в раба сцены, готового пахать на неё бесплатно, даже из своего кармана платить, лишь бы вновь и вновь получать свою дозу наркотика. Наркотика, появляющегося в результате работы артиста, способного зажечь души зрителей, и благодарности зрителей, за полученные от работы артиста эмоции.

- Чё-то холодно, Лёх. Не кажется?

- Угу. - Промычал Лось, уже похрапывая.

Снег. Уже первый, или ещё последний?

Проваливаюсь в сон и я. Сплю чутко, привычно улавливая каждый шорох тайги, потому и чувство холода ощущаю всё явственнее. Залезаю под одеяло с головой, свернувшись в позу эмбриона, тогда становится теплее, и приходит по настоящему крепкий сон.

Просыпаюсь когда уже полностью рассвело. Первым из семерых. Стаскиваю с лица солдатское «верблюжье» одеяло, и долго пялюсь в объект висящий прямо у моего носа. Скоро до меня доходит, что красный пузырь у самого лица это не чья то шутка, а тент нашей палатки. Происходящее не вписывается в мои представления о реальности, поэтому лежу не двигаясь, и тщетно пытаюсь найти рациональное объяснение, происходящему.

Скоро способность мыслить возвращается в мою черепную коробку, и я замечаю, что изо рта у меня вырывается пар, словно сейчас зима. Но ведь на календаре двадцать седьмое июля! Жуткий холод, пар, и провисший тент палатки, это «кубики», которые складываются в единое целое не сразу, и до меня доходит, что нас завалило снегом. Толкаю рукой «потолок», слышится сухой шелест, и тент выпрямляется, занимая исходное положение, такое, как было вчера вечером.

Выползаю на четвереньках из палатки наружу, и слепну от яркого белого света. Весь мир накрыт толстой, сантиметров в двадцать, подушкой снега. От моего хохота заворочались мужики в палатке, и по одному, они начинают выползать на свет божий, чтобы сначала с недоумением, а затем с радостью и восхищением принять от природы этот необычный подарок. Не каждый год удаётся поиграть в снежки в конце июля!

Работать в этот день, уже конечно же, никто не пошёл. Зато мы развели огромный костёр, и сидели вокруг него укутавшись в «верблюжьи» одеяла, словно племя индейцев. Пили чай, курили табак, и травили байки без конца. А после обеда, когда весь снег растаял, и тайга начала парить под щедрыми лучами солнца, к нам пожаловали гости.

Ли-Ли.

Ребят из нашего посёлка, снегопад накрыл на берегу Эмтегея в месте его слияния с Аян-Юряхом, на каменистой косе. По дороге домой, они услышали смех в нашем стойбище, и зашли на огонёк. То-то им досталось без палатки, и на открытой местности! Но более всех пострадал Андрюха Ступин, по прозвищу Ли-ли.

Дело в том, что несколько дней назад у него был день Рождения, и отец Ли-ли обошёл всех друзей сына, чтоб согласовать вопрос подарков. Идея была такой, чтоб полностью экипировать именинника во всё новое для рыбалки. Договорились, и распределили между собой, кто дарит болотные сапоги, кто рюкзак, кто штормовку- энцефалитку, и т. д. Настал торжественный момент, и Андрюхе вручили лучший из всех возможных спиннинг с рукоятью из пробки, к нему ленинградскую катушку, сапоги, энцефалитку, алюминиевую фляжку, и новенький рюкзак.

И вот, облачившись во всё новое, Ли-Ли отправился на рыбалку в компании двоих своих закадычных друзей. Эту предысторию мы узнали от замёрзших, промокших, голодных бедолаг, которые жадно хлебали горячий чай у нашего костра, и не я один заметил некоторое несоответствие наблюдаемого, с услышанным. Ли-Ли не выглядел, если честно, даже на «троечку». В рваных на коленях штанах, в тапочках, грубо вырезанных ножом из резиновых сапог, в куртке без рукавов и капюшона. И рюкзака нет при нём, как и дорогущего спиннинга с «навороченной» катушкой. Выглядел он как бич дед Шарип, который обитал у нас в Кадыкчане позади «Нижнего» магазина. «Нижним» магазин называли в народе за то, что в посёлке было два промтоварных магазина. Один в центре, а второй при въезде, в самом конце «Бродвея» - пешеходной улицы, спускавшейся от центральной площади к окраине, где в низине стояли магазин, базарчик с деревянной крышей, и автостанция.

Понимая, что Ли-Ли сейчас лучше не беспокоить расспросами, я обратился за разъяснениями к Архипу. Тот прыснул в кулак, и начал свой рассказ:

«Как только я увидел, что Ли-Ли пришёл на автостанцию в новых «болотниках», я сразу сказал, что купание обеспечено. Проверено временем — одел новые сапоги, провалишься куда-нибудь как пить дать. Ну так и вышло.

Приехали на четвёртое прорабство, дошли до слияния, поставили лагерь, и пошли на ночь донки ставить. Ли-Ли, хрюмзик, бля, в первую же яму и свалился. Сапоги откатаны были, он их полные и черпанул. А это килограмм двадцать на ногах, понятно, что нырнул по грудь, еле выловили дурашку. Вернулись на базу, тот давай сушиться. Я говорю: - «Ты сапоги то откати, а то они так до понедельника не высохнут», а он мне в ответ: - «Что сгорит, то не сгниёт».

«Пинцет» - думаю. Лучше б он того не говорил. Накликает ведь... Так оно и вышло. Когда резиной палёной завоняло на всю речку, было поздно уже. От новых сапог одни голенища остались с ботинками. Ли-Ли погоревал недолго, откуячил ножом по самое нимагу, так, что одни тапочки остались, да и остался доволен.

Утром идём на перекат, хариуса ловить. Ли-ли кидает снасть — за куст зацепилась. «А», - говорит, - «сапог то, один крен - нетуть», - и лезет по грудь в воду. В нём вес то бараний, его течением как понесло, Игорян еле успел за шкворняк ухватить, не он, так не сидел бы Ли-Ли сейчас с нами.

Кидает спиннинг вторижды... Бревно словил. Тройник так засел, что будьте-нате, а бревно здоровое, тяжёлое, тяжельше Ли-ли будет, его и понесло течением вниз как окурка... Короче, пинцет новому спиннингу. Уволокло вместе с корягой. Кули там...

Рыбы наловили килограмм десять, вернулись на базу, Ли-Ли дрожит мокрый, аж на том берегу слышно как зубы клацають. Лёг калачиком у костра, и новый рюкзак под голову. Короче мы с Игоряном очухались когда палёным скальпом завоняло.

И рюкзак, и башлык на кумполе у Ли-Ли дымят как пароход на Волге. Мля... Едва спасли дефективного. Не мы бы, так и сгорел бы к ефиням собачьим. А тот проснулся, грит: - «Хуле... Чё сгорит, то не сгниёт»! А сам зубами клацаеть. Холодно, хуле... Даю ему свитер свой, грю, на, перекинься, тот и перекинусся. Энцефалитку со сгоревшим капелюхом на палку, и к костру сушиться, а сам в мойном свитере - на боковую.

Мы с Игоряном слышим, тряпкой палёной воняет. Оказывается новая штормовка Ли-Ли полыхает огнём пожарища. А этот мудофель спит, как будто кончилась война. Пинцет, бля... Спасти куртку - не судьба, рукава отгорели к ефиням собачьим...

Да тут ещё мы... мля... потушить - потушили, но не до конца, оказалось. Рюкзак то тлеть продолжал, и выгорел нахерень, и всё, что внутри было... Короче погорелец он и есть погорелец. Босой и голый теперь».

Архип рассказывал всё это с таким серьёзным, даже трагичным выражением лица, что мы какое то время не могли понять, серьёзно это всё, или же он прикалывается над нами. Оказалось, что ни то, ни другое. Он на самом деле так искренне переживал неудачи друга, что сам не понял насколько грандиозно комичную историю рассказал, достойную киношного сценария, и всеобщей известности. Ну а мы то оценили всё на раз-два. И вскоре над стойбищем на несколько минут завис оглушительный хохот.

Незаметно наступило утро двадцать восьмого июля, и наши друзья исчезли вдали, шагая по грунтовой дороге в направлении к Колымской трассы. Туда, где они могли «поймать» попутный транспорт, который отвезёт их туда, где есть электричество, телефон, канализация и водопровод...

У нас оставалось ещё три дня полевого выхода по прочистке делянки на перевале Хатыннах...

Посетителей: