ЭМТЕГЕЙ 1985. (Ч.29)
Галюники.
Вторая бессонная ночь подряд, показалась мне мультиком. Горел костёр, вокруг ходили люди, что то говорили, что то делали, разливали в кружки портвейн, говорили тосты, пели песни… Всё это слилось для меня в один сплошной, словно нарисованный гуашью, кинорассказ о том, чего я осмыслить не в силах. Врезались в память строчки из дурацкой песни, которую пел Лёня, обняв одного из авиаторов из Сусумана:
Аян-Юрях.
Пихнуться бы азотом,
И дрыхнуться хандрой.
И чудное мгновенье стало бы перед тобой,
О Боже ж мой.
О, Боже ж мой.
О, Боже ж мо-о-о-ой!!!
Говорят, что эту песню написал Серёга Хрулин, который подобрал ключи от погреба больницы, где хранились баллоны серого цвета с закисью азота - наркозом для анестезии пациентов, которым проводят сложные хирургические операции. Он тырил эти баллоны, дышал газом, прямо из патрубка, и балдел, как настоящий наркоман.
А! Нет! Вспомнил ещё одну дурацкую песню, которую слышал в первый и единственный раз в своей жизни в ту кошмарную ночь:
На перроне стоит фраер,
И вся рожа в муке.
В очень длинном балахоне,
С папироской во рте.
А мы к фраеру подходим,
Говорим: - «Как вас звать»?
В Общежитию приводим,
Чтоб Маруське показать.
Как увидел он Марусю,
Сразу весь задрожал.
У порога сделал лужу,
И такую речь сказал: -
Ах, Маруся, вы Маруся!
Станьте вы мА-ей же-ной.
Положу свою я душу
У твоих грязных ног.
А Маруся отвечала: -
Не могу стать твАеё же-ной.
Миня любит рыжий Федя,
Да и Вася косой.
Небо обрушилась мне на темя, земля ударила по спине, ночь вонзила тампоны из чёрной ткани в мои глаза. Чего только не произошло в эту ночь! Время перестало существовать. События слились воедино. То, что произошло тысячу лет назад, совместилось с тем, что было пять лет назад, и с тем, что произойдёт сразу после того, как я вернусь из армии.
Я вижу всё одновременно. Прошлое, настоящее и будущее. Я слышу голоса людей, которых рядом нет и быть не может. Я не знаю этих людей, не видел ни разу в жизни, но я точно знаю кто они. Я знаю о них всё. Самые интимные подробности. Я их слух, зрение, и нервы. Я знаю их лучше, чем они сами себя знают, и они, даже не подозревают, что я часть их естества и их разума, их мыслей и чувств. Я атом в каждой клетке этих людей. А каждый из них - вселенная. Бесконечная, необъятная, но при этом, в ней нет ни единой песчинки, которой я бы не знал. Той, с которой, я бы не разговаривал лично.
Не сомневаюсь в том, что ни на секунду сознание меня не оставило. Оно просто перешло в иное агрегатное состояние. Ни в газ, ни в пар, ни в лёд, ни в жидкость, а во что то такое, чему нет определения на этом свете.
Я вижу орла, парящего над заснеженными сопками, я слышу, как сухая былинка бьётся ветром о камень, рядом с которым она погибла, когда выпал первый снег. Как плачет евражка, потерявшая всех своих деток, унесённых соколом в небеса. Как журчит кристальный ручей, закованный сверху прозрачной бронёй из первого льда. Как растут почки Сон-травы, разрывая термоядерной энергией роста вечную мерзлоту. Как растут рога старого лося…
Никто ведь не знает, какое беспокойство испытывает лось, который слышит, как растут его рога. Иногда ему кажется, что так звучат старость и смерть. Ведь для лосей, это синонимы - старость и смерть. Для медведей тоже. Каждый медведь знает, что чем он старше, тем ближе конец. Только вот понятия о времени у медведя тоже не существует. Он просто живёт в этом мире. Он ни рад, ни огорчён. Он ЖИВЁТ.
Живём ли мы? Мы, живём? Сука, блядь, кто я есть такой? Хули я тут делаю ваще? Я тут не собирался гостить. Я НЕ ЗЕМЛЯНИН. Не знаю. Кто я, но точно не землянин. Я тут проездом. От поезда отстал… Чё?
Мультики.
- Ща… Идём…
Всей гурьбой помогаем столкнуть катер с отмели, и наблюдаем как он медленно отчаливает, и подхваченный мощным течением начинает с ускорением двигаться вниз по реке, выходя на фарватер. Тишина. Лишь плеск волн, пение птиц, да жужжание редких насекомых заполняет эфир. С удивлением замечаю, что лодка на середине реки, вдруг перестаёт быть серой с красными полосами, а превращается в ядовито – лимонную! Таких цветов в природе не бывает. Я такой цвет видел только в наборе японских фломастеров.
Потрясённый, перевожу взгляд на стоящего справа Кришну, и чуть не падаю в обморок. Он не настоящий! Его лицо нарисовано! Нет, это мой друг детства Эдик Кривулин, он совершенно узнаваем, но… Весь, словно нарисован красками и кистью художника!
- Ты чё, Андрюх? Чё ты пасть разявил?
- Ы… Так… Задумался.
- У тебя такое лицо, будто ты привидение увидел.
- Всё, всё… Прошло.
На самом деле не прошло. Я просто боюсь признаться в том, что схожу с ума. Все кроме меня хотя бы урывками по полчаса спали. Я же твёрдо решил идти до конца. Смог же Валерий Денисович выдержать четверо суток! Чем я хуже?
Но делать вид, что всё в порядке, мне всё труднее. Смеюсь, отшучиваюсь, говорю, что не спал, потому, немного «торможу». Идём к костру, садимся, начинается неспешный, ничего не значащий разговор. Слышу, как кто-то предлагает мне: - «Андрюх! Покемарь чуток, пока мы за бензином на трассу сходим». Я слышу свой голос, чётко и внятно отвечаю:
- Ага, сходите. Я пока донки схожу проверю.
- Андрюх! Эй! Чё молчишь? – Вижу встревоженное лицо Генки прямо рядом со свои, но звук его голоса, словно пробивается через толстый слой ваты.
- Я не молчу. Говорю же, что иду донки проверять, - улыбаюсь я.
- Ты ничего не ответил. Тебе приснилось, дурик! Покемарь я тебе говорю.
- Угу…
Встаю на ноги, начинаю ходить вокруг костра, разминаюсь, делаю гимнастику, и наблюдаю, как парни откручивают бензобаки, берут их под мышки, и уходят на трассу. У Баклана на плече болтается скрученный толстый шланг, через который парни будут сливать бензин в снятые с мотоцикла и мокика баки, из проезжающих по Колымской трассе машин, везущих грузы из Магадана в Хандыгу и обратно.
Третий день без сна. Результаты поражают. Мне страшно, что на самом деле могу не выйти из этого состояния, и навсегда стать обречённым видеть этот мир не таким каков он есть, а таким вот цветным, мультяшным. Хотя…
А что если всё наоборот, и мы все видим мир не таким, кокой он есть на самом деле, а я сейчас, в результате усталости и недосыпа, вижу его в подлинном виде!
Эта мысль повергает меня в настоящий ступор. Догадка кажется настолько невероятной, что я тут же отметаю всё, и устремляюсь дальше в эксперимент, как в омут с головой. Будь, что будет! Мне не привыкать «лезть в бутылку». Не вернусь, так не вернусь. Двадцать третий километр, так Двадцать третий километр (так в народе называют магаданскую областную психиатрическую больницу – прим. авт.). Зато узнаю, что там.
Белка. Или Белк?
Несмотря ни на какие уговоры, беру свою сумку из под донок, отправляюсь по нахоженному маршруту. Первая яма – пусто. Гольян на крючке не тронут. Вторая – опять пусто. С третьей донки снимаю небольшого налима, и скручиваю снасть. Пока мотаю леску, краем глаза замечаю движение слева. Белка. Чернобурка с пушистым хвостом, сидит в двух метрах от меня на обломанном сучке тополя, и пялится в меня чёрными бусинками глаз.
- Привет Белка!
- Привет Человек!
- Ну как ты? К зиме готовишься?
- А ты? Я всегда готов. А Люди без своих домов с отоплением ни к чему не могут быть готовы.
- Так ты мужик?
- А вы люди, совсем тупые. Думаете, что все Белки это женщины.
- Прости, не подумал.
- Вы никогда не думаете. Живёте инстинктами. Низшие существа!
- Вот это да! Не думал, что меня какой то Бел… Белёк… Белок… Чёрт… Как тя называть то. Теперь?
- Белкой.
- Женского рода имя, ну ладно…
- А имя Савва, или Данила, что мужские?
- Во блин! Ну ты, Белка даёшь! Никогда раньше не задумывался об этом.
- Говорю же, вы люди примитивные, как камни в речке.
- Ну… Сравнил! Камни это вообще неживая природа.
- Сказанул, как в лужу пёрнул. В мире нет «неживой природы». Просто у камня срок жизни намного больше. Чем у нас, вот мы и не успеваем заметить как они шевелятся. Но если мы не успеваем, это же не значит, что камни дураки? Это мы с тобой дураки. Точнее ты дурак. Я то хоть и живу гораздо меньше тебя, но всё о камнях знаю.
- Ну ты совсем уже! Чтоб меня какая то… Какой то Белка ещё и дураком называл!
- Привет чувак! Я домой. Слишком медлительный ты. На один разговор два года беличьих ушло.
Лось.
Белка побежал по своим делам, а я двинулся к следующей яме. На обратном пути снял и смотал все донки, уложил на дно противогазной сумки, а сверху пристроил трёх налимов. Лучше, чем ничего. Ого. Кто это на той стороне Аяна? Лось!
Внезапно, изображение приблизилось, словно к моим глазам поднесли мощный бинокль. Крупным планом вижу улыбающуюся морду лося. Скалится шельмец. Жёлтые зубы мне показывает, и головой качает. Сволочь. Тоже меня учить собрался.
- Ну ты чего, Сохатый? Корову свою потерял?
- Нет, не потерял. Она на болоте с ребятишками сладкую заячью капусту ест.
- Ети твою на лево. Говорящие белки, лоси. Что дальше то будет!
- Ничего не будет. Если не забудешь, что узнал, изменишься. Лучше станешь. А если подумаешь, что это всё глюки, скотиной останешься.
- То есть я сейчас скотина, а ты тогда кто?
- Дурак. Я же не умею человеческим языком говорить, поэтому мои мысли в твой лексикон облачаются. Это твои слова, не мои. Только таким примитивным как человек нужны слова. А нам они зачем? Чтоб врать? Слова придуманы для лжи. Тот, кто общается напрямую, без слов, врать не способен.
- Ах вот оно что! Как бы это не забыть всё… Что сегодня произошло. А то подумаю, что это галюники.
- Проснёшься, забудешь. А придёт время, всё вспомнишь!
- Ах! Так я что, сплю, что ли?! Ну точно! Как я не сообразил, это же сон! Не бывает говорящих Белоков и Лосев.
- Ну-ну… А ты попробуй, проснись,- Осклабился наглый Лось. – Ты не спишь. Ты слегка за грань заступил. Маленькая частица тебя по прежнему находится в твоём мире, а большая, уже находится в ином мире. В том, куда попадают только мёртвые, и те, кто вроде тебя, не в себе немного по ряду причин. Мы лоси тоже так развлекаемся. Мухоморов лупанём, и путешествуем по лесам других миров. Шкура здесь, дух там. Ваши шаманы так же поступают.
Главная твоя проблема в том, что ты одной ногой в своём мире, а другой в ином. А когда левым глазом видишь один мир, а правым в это же время иной, то картина не складывается. Вот ты и думаешь о Двадцать третьем километре.
- Ну всё, Сохатый. Я понял, что ничего не понял, но ещё немного, и я точно кукукнусь с тобой.
Иду по тропинке к косе, а вслед мне доносится дикий лосиный хохот, и хриплое стариковское: - «Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку! Гэ-гэ-гэ».
День превратился в столетие. Это самый длинный день в моей жизни. Периодически сознание отключается полностью. Причём в самый неожиданный момент. Начинаю произносить фразу, и замолкаю не договорив. Замираю с открытым ртом, и прилагаю неимоверные усилия, чтоб шевелить языком, челюстью и губами. Чтоб мой голос звучал не только в моей голове, но и в пространстве. Иначе, друзья меня не понимают. Блин… С Лосями говорить, оказывается проще, чем с ближайшими друзьями.
Однако, несколько раз Зайка выполнял мои просьбы, которые я не произносил в слух. Но он этого, даже не заметил!
Наконец, восемь вечера. Автобус останавливается на прижиме, и мы грузимся через заднюю дверь, чтоб усесться на заднем пыльном сиденье. Всю дорогу слышать надсадный вой двигателя, и нюхать подгоревшее сцепление, вперемешку с тошнотворным запахом рыбы.
- Чё не едем?
- Проснись, придурок. Мы в Кадыкчане.
- Чё-о-о? Не гони! – С удивлением озираюсь вокруг, и убеждаюсь, что точно. Мы на остановке у деревянного базара, рядом с «Нижним» магазином. Как это так мы в мгновение ока перенеслись с Эмтегея домой?
Продолжение следует. Или даже заключение. Не решил ещё.