Артемий Троицкий & Дмитрий Быков // «Новая газета», №53, 20 мая 2019 года
Танцы с волками или пляски на костях?
Стоит ли уезжать из России, чтобы сохранить свои принципы: вопрос Троицкого — ответ Быкова. Беспощадная дискуссия.
Артемий Троицкий, музыкальный критик:
Моральная вертикаль и куда она стремится
I. Раньше я этого не замечал. Тем более не задумывался и не анализировал. Но время пришло: зззаметил, зззадумался и зззакручинился. Три «з».
Для начала ознакомьтесь, пожалуйста, вот с этим блогом, который дружественный портал «Эха Москвы» отказался публиковать с обезоруживающей формулировкой: «Нам этот текст не подходит».
Ну нет и нет. Дело не в Доренко — это не более чем хороший повод для более серьезной повестки.
Я регулярно читаю произведения русскоязычной социальной/политической журналистики/публицистики — не на официозных сайтах, конечно, и (как правило) не в коммунально-кухонном фейсбуке, а на, предположительно, «качественных» ресурсах. И вот что я замечаю, причем все чаще и чаще: есть авторы, с которыми я то соглашаюсь, то спорю, но которых я ПОНИМАЮ. И есть авторы, многие из них мною уважаемые и даже любимые, которых я ПЕРЕСТАЛ ПОНИМАТЬ.
История с Доренко отсоединила первых от вторых с почти крымской наглядностью.
Поясню: Доренко для меня — пусть и не самый типичный, но абсолютно дистиллированный образчик продажного медиаспеца, цинично и с (невероятно обаятельной, как многим представляется) ухмылкой низводящего профессию журналиста до уровня первой древнейшей. И аргументы в его оправдание — «харизма», «страстность», «артистизм», «красивый тембр» (!) звучат для меня совершенно абсурдно и не по делу. Равно как и фразы типа «мы просто скорбим по коллеге». Ну кому коллега, а кому — не очень… Поверьте: я ни секунды не радовался смерти Доренко и сочувствую его родственникам; да и к чему мне глумиться над человеком, о котором я уже лет 10–12 (как вышел забытый роман «2008») не вспоминал? Но справлять траур по жовиальному мерзавцу и находить красивые эпитеты его медиамокрушничеству совсем не получается. Моральные устои бьют по тормозам.
II. А теперь подошли к интересному.
Как вдруг выяснилось, мой нечаянный водораздел им. Доренко проходит — почти без исключений!! — по ГЕОГРАФИЧЕСКОМУ принципу.
Деля коллег на тех, кто уехал из РФ, и тех, кто в ней остался. (Исключения среди тех, кто высказался: «свалившая» Карина Орлова и «зависнувший» Шендерович. Извините, кстати, что я называю имена — кто-то скажет, что это бестактно, а по-моему, это честно.) Снова поясню: очень часто я бываю категорически не согласен с Илларионовым и Пионтковским, Муждабаевым и Бабченко, Морозовым и Эйдманом, но мы с ними живем И МЫСЛИМ в одной системе координат. Назовем ее «традиционной европейской». Довольно четкой, ригорической, не «пост»- и не гибридной. Где, скажем, даже в принципе оккупация чужих территорий не может быть оправдана «настроением местного населения», а ложь, ангажированность и кровожадность журналиста списаны на его эксцентричность, эмоциональность и (это-то с какой стати??) талант. Какая из линий более адекватна? Ваша, «православная», добрая и задушевная, или наша, «протестантская», суровая и немилосердная? Понятия не имею. И навязывать решение никому не собираюсь. Оно не вкладывается в голову и не продается/покупается за деньги — оно вытекает из опыта. Я буду гнуть свою линию — для меня это органичнее. А вашу принять не могу, потому что чувствую в ней невозможную фальшь.
Мы разъехались. Растворяются в тумане Альбац, Быков и далее по алфавиту, вплоть до некоего В. Якова (ответ Дмитрия Быкова читайте ниже. — Ред.).
И дело не в том, что у нас разные «хозяева», как обожают пищать в русском трольчатнике. У меня хозяев в помине нет; уверен, что у большинства из вас — тоже. Дело в установках. Для вас аморальны пляски на костях, а для меня — танцы с волками.
Отчего случился раскол — не столько даже политический, сколько этический? Вот самое простое и логичное объяснение: живя в тяжело больном обществе, сверху донизу пронизанном эпидемией безнадежности и лицемерия, трудно самому не подцепить вирус…
Даже очень умные и порядочные люди теряют иммунитет и непроизвольно, извините за обидное слово, мутируют. Когда ближайшие друзья с 50-летним стажем начинают уверять меня, что выборы в Украине — спектакль «made in the USA», отравление Скрипалей — провокация британских спецслужб, а Доренко можно слушать, я вижу в этом симптомы единой мрачной и запущенной болезни: люди просто не верят в то, что честные выборы возможны, силовики — не всесильны, а правда — есть.
Дорогие товарищи, друзья: не надо эндемический русский морок объявлять достоянием всей планеты!
Проблем хватает повсюду, но вам надо лечиться как никому. Хорошо бы всем миром, но можно и поодиночке.
Конечно, на это может прилететь зеркальный ответ: у нас-то все в порядке, а вот вы, незваные европейцы/американцы — переродились! И утратили исконные качества нашего славного народа (который сами же, скрепя сердце, именуете «быдлом») и творческой интеллигенции. Не думаю, что это так. Но если и «переродились», то в сторону нормы, а не наоборот: атмосфера, условия жизни и работы в коттедже гораздо правильнее и человечнее, чем в бараке. Вот Александр Невзоров недавно сказал мне, что не уезжает из России, поскольку считает себя исследователем всяческих ано(р)мальных явлений, а такого паноптикума, как на родине, нигде больше не сыскать… Прекрасно его понимаю, но на острове доктора Моро жить не хочу.
III. А теперь — последнее, что притащили наши сети. Улов внушает оптимизм. К вопросу о «серой массе» и медийной элите.
Получив отлуп от «Эха», я скинул текст про Доренко в свои полукоматозные твиттер и фейсбук. Был готов к общенародному остракизму — за мной и так радостная дивизия троллей ходит, а тут еще и оскорбление чувств… Какова же была моя нежданная радость, когда (я летел с венецианской Биеннале аж в Арктику и интернетом пару суток не пользовался) вместо ожидаемого злословия и глумления плебса я увидел под своими постами тысячи лайков и сотни комментариев со словами полной поддержки. Картинка, диаметрально противоположная коллежьему «плачу по баритону». Обычные люди, мои подписчики (35000 в ФБ, 147 000 в твиттере; и это я ещё Youtube не смотрел, где у моего ARU.TV под двести штук) обнаружили, в огромном большинстве своем, совершенно иные приоритеты моральной вертикали, нежели обладатели звонких журналистских фамилий.
И это уже третья история, которая, будем надеяться, развернется вовсю в обозримом будущем.
Я рад, что у меня есть аудитория, современная и качественная, и я ее люблю. А есть ли она у либерального фан-клуба Сергея Доренко?
Или уже неслышно слилась в ручеек читателей газеты «Завтра»? У меня стойкое ощущение, что российская пост-ельцинская публицистика совершенно прозевала не только новое поколение, но и новый тренд в мироощущении всей образованной и неотжившей части общества. Народ занялся самолечением. Стихийно. Компромисс выходит из моды; согласованных митингов будет все меньше и меньше; позиция «и нашим и вашим» будет считаться однозначно позорной; лидеров — что политических, что медийных — будут посылать все дальше и дальше. В моей системе координат это абсолютно правильно направленный вектор. Людей очень серьезно достали ваши соловьи. И Вавилон будет разрушен. Это начертано огненными буквами на сетчатом заборе в Екате.
Моральная вертикаль и куда она стремится
I. Раньше я этого не замечал. Тем более не задумывался и не анализировал. Но время пришло: зззаметил, зззадумался и зззакручинился. Три «з».
Для начала ознакомьтесь, пожалуйста, вот с этим блогом, который дружественный портал «Эха Москвы» отказался публиковать с обезоруживающей формулировкой: «Нам этот текст не подходит».
Ну нет и нет. Дело не в Доренко — это не более чем хороший повод для более серьезной повестки.
Я регулярно читаю произведения русскоязычной социальной/политической журналистики/публицистики — не на официозных сайтах, конечно, и (как правило) не в коммунально-кухонном фейсбуке, а на, предположительно, «качественных» ресурсах. И вот что я замечаю, причем все чаще и чаще: есть авторы, с которыми я то соглашаюсь, то спорю, но которых я ПОНИМАЮ. И есть авторы, многие из них мною уважаемые и даже любимые, которых я ПЕРЕСТАЛ ПОНИМАТЬ.
История с Доренко отсоединила первых от вторых с почти крымской наглядностью.
Поясню: Доренко для меня — пусть и не самый типичный, но абсолютно дистиллированный образчик продажного медиаспеца, цинично и с (невероятно обаятельной, как многим представляется) ухмылкой низводящего профессию журналиста до уровня первой древнейшей. И аргументы в его оправдание — «харизма», «страстность», «артистизм», «красивый тембр» (!) звучат для меня совершенно абсурдно и не по делу. Равно как и фразы типа «мы просто скорбим по коллеге». Ну кому коллега, а кому — не очень… Поверьте: я ни секунды не радовался смерти Доренко и сочувствую его родственникам; да и к чему мне глумиться над человеком, о котором я уже лет 10–12 (как вышел забытый роман «2008») не вспоминал? Но справлять траур по жовиальному мерзавцу и находить красивые эпитеты его медиамокрушничеству совсем не получается. Моральные устои бьют по тормозам.
II. А теперь подошли к интересному.
Как вдруг выяснилось, мой нечаянный водораздел им. Доренко проходит — почти без исключений!! — по ГЕОГРАФИЧЕСКОМУ принципу.
Деля коллег на тех, кто уехал из РФ, и тех, кто в ней остался. (Исключения среди тех, кто высказался: «свалившая» Карина Орлова и «зависнувший» Шендерович. Извините, кстати, что я называю имена — кто-то скажет, что это бестактно, а по-моему, это честно.) Снова поясню: очень часто я бываю категорически не согласен с Илларионовым и Пионтковским, Муждабаевым и Бабченко, Морозовым и Эйдманом, но мы с ними живем И МЫСЛИМ в одной системе координат. Назовем ее «традиционной европейской». Довольно четкой, ригорической, не «пост»- и не гибридной. Где, скажем, даже в принципе оккупация чужих территорий не может быть оправдана «настроением местного населения», а ложь, ангажированность и кровожадность журналиста списаны на его эксцентричность, эмоциональность и (это-то с какой стати??) талант. Какая из линий более адекватна? Ваша, «православная», добрая и задушевная, или наша, «протестантская», суровая и немилосердная? Понятия не имею. И навязывать решение никому не собираюсь. Оно не вкладывается в голову и не продается/покупается за деньги — оно вытекает из опыта. Я буду гнуть свою линию — для меня это органичнее. А вашу принять не могу, потому что чувствую в ней невозможную фальшь.
Мы разъехались. Растворяются в тумане Альбац, Быков и далее по алфавиту, вплоть до некоего В. Якова (ответ Дмитрия Быкова читайте ниже. — Ред.).
И дело не в том, что у нас разные «хозяева», как обожают пищать в русском трольчатнике. У меня хозяев в помине нет; уверен, что у большинства из вас — тоже. Дело в установках. Для вас аморальны пляски на костях, а для меня — танцы с волками.
Отчего случился раскол — не столько даже политический, сколько этический? Вот самое простое и логичное объяснение: живя в тяжело больном обществе, сверху донизу пронизанном эпидемией безнадежности и лицемерия, трудно самому не подцепить вирус…
Даже очень умные и порядочные люди теряют иммунитет и непроизвольно, извините за обидное слово, мутируют. Когда ближайшие друзья с 50-летним стажем начинают уверять меня, что выборы в Украине — спектакль «made in the USA», отравление Скрипалей — провокация британских спецслужб, а Доренко можно слушать, я вижу в этом симптомы единой мрачной и запущенной болезни: люди просто не верят в то, что честные выборы возможны, силовики — не всесильны, а правда — есть.
Дорогие товарищи, друзья: не надо эндемический русский морок объявлять достоянием всей планеты!
Проблем хватает повсюду, но вам надо лечиться как никому. Хорошо бы всем миром, но можно и поодиночке.
Конечно, на это может прилететь зеркальный ответ: у нас-то все в порядке, а вот вы, незваные европейцы/американцы — переродились! И утратили исконные качества нашего славного народа (который сами же, скрепя сердце, именуете «быдлом») и творческой интеллигенции. Не думаю, что это так. Но если и «переродились», то в сторону нормы, а не наоборот: атмосфера, условия жизни и работы в коттедже гораздо правильнее и человечнее, чем в бараке. Вот Александр Невзоров недавно сказал мне, что не уезжает из России, поскольку считает себя исследователем всяческих ано(р)мальных явлений, а такого паноптикума, как на родине, нигде больше не сыскать… Прекрасно его понимаю, но на острове доктора Моро жить не хочу.
III. А теперь — последнее, что притащили наши сети. Улов внушает оптимизм. К вопросу о «серой массе» и медийной элите.
Получив отлуп от «Эха», я скинул текст про Доренко в свои полукоматозные твиттер и фейсбук. Был готов к общенародному остракизму — за мной и так радостная дивизия троллей ходит, а тут еще и оскорбление чувств… Какова же была моя нежданная радость, когда (я летел с венецианской Биеннале аж в Арктику и интернетом пару суток не пользовался) вместо ожидаемого злословия и глумления плебса я увидел под своими постами тысячи лайков и сотни комментариев со словами полной поддержки. Картинка, диаметрально противоположная коллежьему «плачу по баритону». Обычные люди, мои подписчики (35000 в ФБ, 147 000 в твиттере; и это я ещё Youtube не смотрел, где у моего ARU.TV под двести штук) обнаружили, в огромном большинстве своем, совершенно иные приоритеты моральной вертикали, нежели обладатели звонких журналистских фамилий.
И это уже третья история, которая, будем надеяться, развернется вовсю в обозримом будущем.
Я рад, что у меня есть аудитория, современная и качественная, и я ее люблю. А есть ли она у либерального фан-клуба Сергея Доренко?
Или уже неслышно слилась в ручеек читателей газеты «Завтра»? У меня стойкое ощущение, что российская пост-ельцинская публицистика совершенно прозевала не только новое поколение, но и новый тренд в мироощущении всей образованной и неотжившей части общества. Народ занялся самолечением. Стихийно. Компромисс выходит из моды; согласованных митингов будет все меньше и меньше; позиция «и нашим и вашим» будет считаться однозначно позорной; лидеров — что политических, что медийных — будут посылать все дальше и дальше. В моей системе координат это абсолютно правильно направленный вектор. Людей очень серьезно достали ваши соловьи. И Вавилон будет разрушен. Это начертано огненными буквами на сетчатом заборе в Екате.
литературоведческий комментарий
Дмитрий Быков, писатель, поэт, обозреватель «Новой»:
Травма эмиграции и травма родины
Артемий Троицкий все написал правильно, водораздел действительно проходит по линии «уехал/остался». Другое дело, какой это водораздел. Это вовсе не граница между свободными и рабами, патриотами и космополитами, трусами и смельчаками — нет, это просто граница между теми, кто выбрал травму эмиграции, и теми, кто предпочел травму родины. Ахматова мечтала уехать и летом 1917 года просила Гумилева в довольно-таки униженном, хотя и достойном письме помочь ей с отъездом. С этим не вышло, и начался авторский миф — «Но равнодушно и спокойно руками я замкнула слух»… О возможности и желательности отъезда она говорила и потом — см. «Меня, как реку…», — но понимала и то, что в случае отъезда, думая об оставшихся, «узнала бы я зависть наконец». Наиболее жестокую и безупречную по-человечески формулировку нашла она в 1961 году:
Так не зря мы вместе бедовали,
Даже без надежды раз вздохнуть.
Присягнули — проголосовали
И спокойно продолжали путь.
Не за то, что чистой я осталась,
Словно перед Господом свеча,
Вместе с вами я в ногах валялась
У кровавой куклы палача.
Нет! и не под чуждым небосводом,
И не под защитой чуждых крыл —
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был.
В том, чтобы валяться в ногах у кровавой куклы палача, нет никакого особенного патриотизма; в том, чтобы быть со своим народом, нет никакой особенной доблести. В большинстве биографий отъезд или неотъезд был делом случая. Кто-то, как Мандельштам, сам себя соблазняет и отговаривает — «Недалеко до Смирны и Багдада, но трудно плыть, а звезды всюду те же». Кто-то, как Куприн, случайно уехал, долго раскаивался и вернулся. Кто-то, как Блок, умер до того, как было получено разрешение на отъезд.
Я отлично понимаю тех, кто сам себе подыскивает моральный пьедестал, с помощью довольно предсказуемых аргументов поэтизируя отъезд или «Выбор России».
Отъехавшие уверяют, что не в силах были переносить рабство и выбрали ледяной воздух свободы. Оставшиеся надрывно возражают, что «сораспинались с Россией» (как говаривала Наталья Крандиевская или Андрей Белый, — на что Ходасевич язвительно замечал, что он-то Белого распинаться отнюдь не уполномочивал). Все было, все, ничего нового не выдумаешь. Я лишен даже утешения повторять — типа я был тогда с моим народом, — потому что ни с каким народом я отродясь не был и, оставаясь в России (что не мешает мне периодически преподавать за границей), я вовсе к народу не принадлежу. Да и вообще это термин не для XXI столетия.
Пора бы уже понять, что революции в России происходят не вследствие каких-то, пусть героических, действий российских революционеров, а вследствие кризиса самой власти, которая и обрушивается под тяжестью собственных ошибок, неизбежных при авторитарном правлении. Орден Октябрьской революции за номером один, говорилось в старинном анекдоте, заработал последний монарх. Действия революционеров могут быть субъективно жертвенны, героичны и трогательны, но толку от них ноль. Сами себе революционеры могут придумывать сколь угодно красивые биографии, но их российская или эмигрантская деятельность приближает революцию не более, чем разведение костров на льду в январе приблизило бы весну. Российская история циклична, природна, и роль личности в ней ничтожна. Все это не отрицает героизма отдельных прекрасных людей — Навального, скажем, или Ходорковского, но все, что они делают, — они делают для улучшения морального климата в обществе и для очистки своей совести. Результат их разоблачений — при тотальной сегодня убежденности в продажности и некомпетентности власти — никак эту власть не подтачивает. Когда придет время, она сама рухнет, а когда это время придет — вопрос дискутабельный.
В этой связи я считаю совершенно бессмысленным раздавать моральные оценки тем, кто уехал, и тем, кто остался.
Они сделали такой выбор ради себя, а не ради Отечества.
Эмигранты и оставанты всегда завидуют друг другу согласно стихотворению Фроста The Road Not Taken — о невыбранной дороге неизменно жалеешь; герой Фроста выбирает тропу менее исхоженную, но сейчас и не скажешь, какую больше затоптали. Мне понятно, что одни для компенсации своей травмы всех готовы объявить предателями, а другие всех остальных… тоже предателями, наверное, потому, что другого клейма в России не придумано. Но к объективной вине, равно как и к объективным заслугам, все это никакого отношения не имеет.
Мне ясно помнятся дискуссии, когда разделенная нация начала ездить друг к другу в гости во второй половине восьмидесятых, — одни оправдывались, что у них тут были престарелые родители, другие оправдывались, что их отсюда выпихнули, одни кричали, что отъехавшие работали против Родины, другие — что оставшиеся клеветали на уехавших, и все это не отменяло общей благодарности Горбачеву, без которого ничего бы не было. Слава богу, сейчас отъезд Троицкого не исключает периодических возвращений и выступлений здесь, а мое пребывание здесь не отменяет периодических выступлений и работы там. Мое искреннее восхищение Троицким, несмотря на неприятие некоторых его формулировок, остается неизменным. Но любые попытки расставлять моральные акценты применительно к эмиграции либо неэмиграции, по-моему, спекулятивны и бесперспективны. Не все уехавшие свободны и умны, не все оставшиеся жертвенны и патриотичны, и решительно никто не имеет заслуг перед грядущей свободой. При этом люди продолжают делиться на плохих и хороших, и политическая ориентация тут является существенным критерием, — но пребывание в границах или за границей тут решительно ни при чем.
Дмитрий Быков, писатель, поэт, обозреватель «Новой»:
Травма эмиграции и травма родины
Артемий Троицкий все написал правильно, водораздел действительно проходит по линии «уехал/остался». Другое дело, какой это водораздел. Это вовсе не граница между свободными и рабами, патриотами и космополитами, трусами и смельчаками — нет, это просто граница между теми, кто выбрал травму эмиграции, и теми, кто предпочел травму родины. Ахматова мечтала уехать и летом 1917 года просила Гумилева в довольно-таки униженном, хотя и достойном письме помочь ей с отъездом. С этим не вышло, и начался авторский миф — «Но равнодушно и спокойно руками я замкнула слух»… О возможности и желательности отъезда она говорила и потом — см. «Меня, как реку…», — но понимала и то, что в случае отъезда, думая об оставшихся, «узнала бы я зависть наконец». Наиболее жестокую и безупречную по-человечески формулировку нашла она в 1961 году:
Так не зря мы вместе бедовали,
Даже без надежды раз вздохнуть.
Присягнули — проголосовали
И спокойно продолжали путь.
Не за то, что чистой я осталась,
Словно перед Господом свеча,
Вместе с вами я в ногах валялась
У кровавой куклы палача.
Нет! и не под чуждым небосводом,
И не под защитой чуждых крыл —
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был.
В том, чтобы валяться в ногах у кровавой куклы палача, нет никакого особенного патриотизма; в том, чтобы быть со своим народом, нет никакой особенной доблести. В большинстве биографий отъезд или неотъезд был делом случая. Кто-то, как Мандельштам, сам себя соблазняет и отговаривает — «Недалеко до Смирны и Багдада, но трудно плыть, а звезды всюду те же». Кто-то, как Куприн, случайно уехал, долго раскаивался и вернулся. Кто-то, как Блок, умер до того, как было получено разрешение на отъезд.
Я отлично понимаю тех, кто сам себе подыскивает моральный пьедестал, с помощью довольно предсказуемых аргументов поэтизируя отъезд или «Выбор России».
Отъехавшие уверяют, что не в силах были переносить рабство и выбрали ледяной воздух свободы. Оставшиеся надрывно возражают, что «сораспинались с Россией» (как говаривала Наталья Крандиевская или Андрей Белый, — на что Ходасевич язвительно замечал, что он-то Белого распинаться отнюдь не уполномочивал). Все было, все, ничего нового не выдумаешь. Я лишен даже утешения повторять — типа я был тогда с моим народом, — потому что ни с каким народом я отродясь не был и, оставаясь в России (что не мешает мне периодически преподавать за границей), я вовсе к народу не принадлежу. Да и вообще это термин не для XXI столетия.
Пора бы уже понять, что революции в России происходят не вследствие каких-то, пусть героических, действий российских революционеров, а вследствие кризиса самой власти, которая и обрушивается под тяжестью собственных ошибок, неизбежных при авторитарном правлении. Орден Октябрьской революции за номером один, говорилось в старинном анекдоте, заработал последний монарх. Действия революционеров могут быть субъективно жертвенны, героичны и трогательны, но толку от них ноль. Сами себе революционеры могут придумывать сколь угодно красивые биографии, но их российская или эмигрантская деятельность приближает революцию не более, чем разведение костров на льду в январе приблизило бы весну. Российская история циклична, природна, и роль личности в ней ничтожна. Все это не отрицает героизма отдельных прекрасных людей — Навального, скажем, или Ходорковского, но все, что они делают, — они делают для улучшения морального климата в обществе и для очистки своей совести. Результат их разоблачений — при тотальной сегодня убежденности в продажности и некомпетентности власти — никак эту власть не подтачивает. Когда придет время, она сама рухнет, а когда это время придет — вопрос дискутабельный.
В этой связи я считаю совершенно бессмысленным раздавать моральные оценки тем, кто уехал, и тем, кто остался.
Они сделали такой выбор ради себя, а не ради Отечества.
Эмигранты и оставанты всегда завидуют друг другу согласно стихотворению Фроста The Road Not Taken — о невыбранной дороге неизменно жалеешь; герой Фроста выбирает тропу менее исхоженную, но сейчас и не скажешь, какую больше затоптали. Мне понятно, что одни для компенсации своей травмы всех готовы объявить предателями, а другие всех остальных… тоже предателями, наверное, потому, что другого клейма в России не придумано. Но к объективной вине, равно как и к объективным заслугам, все это никакого отношения не имеет.
Мне ясно помнятся дискуссии, когда разделенная нация начала ездить друг к другу в гости во второй половине восьмидесятых, — одни оправдывались, что у них тут были престарелые родители, другие оправдывались, что их отсюда выпихнули, одни кричали, что отъехавшие работали против Родины, другие — что оставшиеся клеветали на уехавших, и все это не отменяло общей благодарности Горбачеву, без которого ничего бы не было. Слава богу, сейчас отъезд Троицкого не исключает периодических возвращений и выступлений здесь, а мое пребывание здесь не отменяет периодических выступлений и работы там. Мое искреннее восхищение Троицким, несмотря на неприятие некоторых его формулировок, остается неизменным. Но любые попытки расставлять моральные акценты применительно к эмиграции либо неэмиграции, по-моему, спекулятивны и бесперспективны. Не все уехавшие свободны и умны, не все оставшиеся жертвенны и патриотичны, и решительно никто не имеет заслуг перед грядущей свободой. При этом люди продолжают делиться на плохих и хороших, и политическая ориентация тут является существенным критерием, — но пребывание в границах или за границей тут решительно ни при чем.