И Золушка бывает кусачей
Тем, кто устал от лакированной классики — явно сюда, на спектакль «Золушка» испанского хореографа Гойо Монтеро в Балете Нюрнберга, привезшем свою постановку на музыку Прокофьева на Чеховский фестиваль. Вместо сусальной сказки и дежурного «ножкой ножку бьет» тут рассказывают жесткую историю об унижении и наказании, изложенную языком, внятным до брутальности, а порой шаржа и плаката.
На сцене минимум деталей, важнейшая — камин в угольно-черной стене: центр пространства и ход в другие пространства, открывающиеся в течение действия. Прожектор высвечивает фигуру растерянного мужчины. Другой прожектор «находит» скромную женщину в чепце. Третий «дарит» им маленькую девочку. Так буквально за несколько секунд нам показывают историю семьи «в кадрах»: вот их трое, вот женщина исчезла, вот явилась жгучая брюнетка гренадерского сложения, две неуклюжие девки в панталонах ... Знакомый пунктир хрестоматийной сказки, но прием молниеносных скриншотов сразу задает рубленый ритм этого скупого и жесткого рассказа-конспекта.
В нем многое предсказуемо. Мачеха (ее танцует мужчина) — карикатурный вариант Ротбарта и ему подобных классических злодеев-тиранов. Дочки (тоже танцовщики) — глупые неуклюжие кривляки. Золушка...
Вот Золушка в исполнении очень колоритной японки Саяки Кадо — пожалуй, главное открытие спектакля. Она не милая рукастая паинька, а настоящий дикий зверек, среднее между собакой-найденышем и Маугли: не столько ходит, сколько сидит испуганно в своем камине-конуре, сося лапу (в буквальном смысле, т.е.собственную ногу), или катается по полу, обезьяньи крюча необычайно длинные пальцы рук и стоп. Мы не увидим ее ни с веником, ни с ухватом — эта сторона жизни вовсе не интересует постановщика. Единственное, чем отличается Золушка от своих хозяев — те могут только унижать и унижаться, а она способна на нежность и тянется вверх: ластится к своему отцу — паралитику на каталке — и мечтает о принце.
Никакой феи тоже нет: Монтеро поставил спектакль не по благодушному французу Перро, а по мрачным немцам братьям Гримм, у которых все куда суровей. Просто когда издевательства мачехи и сестер становятся уже невыносимыми (в том числе для зрителя — все эти пихания и швыряния оземь при своей длительности довольно однообразны), вдруг является условное дерево с гигантской гроздью странных зеленовато-черных птиц (танцовщиц и танцовщиков), «слетающих» затем к Золушке, утешающих ее и приносящих серебристое платье. Это голуби, которые у Гримм выполняют роль судьбы, доброй к Золушке и жестокой к ее обидчицам (им в конце выклевывают глаза).
Второе действие — практически в той же декорации, только камин становится местом обитания уже не Золушки, а Принца, который, в отличие от нее, все же сидит не внутри очага-конуры, а на его верхней полке. Но так же одинок и бесприютен. И грезит именно о Золушке, чья гигантски увеличенная и размытая компьютером проекция выделывает космические па на заднике. Каминное отверстие расширяется, открывает ход в бальную залу — эта часть спектакля в наибольшей степени напоминает классическую сюиту танцев и чаще всего, как в заправских балетах, награждается аплодисментами публики. Здесь главный сюрприз — подмена Золушки: когда наступает полночь и прогнозируемый стоп-кадр всех участников, выясняется, что красавица, на которую устремлены все восхищенные взгляды, — другая исполнительница, а «наша» собакоподобная Золушка под бой курантов выползает откуда-то из угла и крадется под ногами в противоположный угол. Обратное превращение женщины в зверька совершилось.
Дальше, как положено, Принц отправляется в поиск, но обходится без туфельки (зачем она, если не пригодились ни фея, ни карета). Ему все подсказывает сердце, в том числе и то, что надо копнуть сажу в камине, откопать в ней Золушку, самому перемазаться вместе с ней, затем станцевать действительно красивый дуэт, полный изобретательных поддержек на грани акробатических трюков — и многозначительно удалиться с обретенной подружкой навстречу яркому лучу бокового света, оставив с разинутыми ртами мужиковатых Мачеху и сестер.
Все ясно, без романтических иллюзий и даже очень в духе сегодняшних дискуссий о домашнем насилии, достоинстве личности в семье, вплоть до темы гуманного обращения с животными, а кто-то, возможно, увидит здесь и популярный в нынешней поп-культуре мотив оборотничества, и хичкоковских «Птиц».
Может быть, эта ясность даже избыточна, как бывает в тех же шаржах и плакатах. Автору этой заметки, например, куда интереснее было в свое время смотреть авангардно-сюрреалистическую «Золушку» Маги Марен или сюжет Перро, перенесенный в военный Лондон начала 1940-х Мэтью Боурном. Там было больше загадок и шифров.
Впрочем, тайна есть и в нынешнем спектакле. Ведь совершенно непонятно, будут ли счастливы ТАКИЕ Золушка и Принц. Говорят же, что реальные, а не киплинговские Маугли, которые сызмальства привыкли к звериному обращению, не могут потом встроиться в человеческую и человечную систему отношений. Так что еще неизвестно, кто в этом балете-перевертыше (или балете-оборотне) несчастнее — ослепленные мстительными птицами растерянные Мачеха с дочерьми или довольно улыбающаяся, будто съевшая запретную тефтельку с хозяйского стола Золушка.