Как США воровали научные и военные тайны Советского Союза
Русский не родной
«Лента.ру» продолжает исследовать связь науки с политикой и холодной войной. В 1954 году занимающему несколько комнат компьютеру IBM 701 хватило словарного запаса в 250 слов и нескольких простых правил, чтобы точно перевести 60 фраз с русского на английский. Это достижение (знаменитый Джорджтаунский эксперимент) широко освещалось в СМИ, и власти США поверили в светлое будущее — машинный перевод текстов врага на английский уже через десять лет. Однако этого не случилось.
Разумеется, у шоу-эксперимента, помимо научной, была и политическая сторона. О военном, «ядерном» и разведывательном значении проекта машинного перевода рассказывает историк науки Майкл Гордин (в России он известен прежде всего своими работами по диалогу Эйлера и Кулибина и превращению английского в мировой язык науки).
Испытание советской атомной бомбы в 1949-м и запуск спутника в 1957-м показали США, что СССР не намерен уступать в научной гонке. Кроме того, чтобы понять, что вообще происходит за железным занавесом, не помешал бы быстрый перевод множества открытых и секретных документов на английский. Проект машинного перевода возник на пересечении интересов американских ученых, гражданских и военных, которые хотели читать советские научные публикации, и сотрудников разведки. Авторы проекта надеялись, что «научный русский», с его простыми фразами и ясной лексикой, позволит вычислительным машинам освоить и столь сложный, вариативный обычный русский язык.
Русские пишут!
К 1948 году на русском языке издавалось 33 процента научной литературы. На немецкий язык в золотые годы «тевтонской» науки приходилось 40 процентов. В частности, если в 1913 году русские тексты составляли 2,5 процента учитываемых Химической реферативной службой (Chemical Abstracts Service) публикаций, то в 1958-м — 17 процентов, заметно обойдя немецко- (10 процентов) и франкоязычные (5 процентов). Уже в 1944 году редактор издания предупреждал читателей о необходимости учить русский.
В конце XIX века американские ученые и инженеры научились читать по-немецки. Но кто же мог подумать, что за каких-то пять лет войны немецкий уйдет на периферию и придется осваивать таинственные кириллические символы! В 1953 году из 400 тысяч опрошенных ученых и инженеров свободно читали по-русски всего 400 человек.
Ситуация осложнилась еще из-за политики Сталина. Борясь с «низкопоклонством перед Западом» и утечкой информации, в 1947 году в СССР закрыли все научные журналы на иностранных языках (Comptes rendus АН СССР, Acta Physicochimica и Journal of Physics of the USSR). Более того, перестали публиковать содержание журнала и резюме статей на иностранных языках — и теперь не знающие русского западные ученые даже не могли понять, чему вообще посвящены новые публикации.
С конца 1940-х и особенно после запуска советского спутника Конгресс США выделял десятки миллионов долларов на обучение русскому языку. Чтобы упростить задачу, сами исследователи выдвинули концепцию «научного» или «технического» русского, далекого от непостижимого языка Пушкина и Достоевского. Международная лексика, изобилие формул, простая грамматика должны были максимально облегчить обучение. Но особого прогресса в освоении русского не наблюдалось. Вот тут американцы и обратили свои взоры на новейшие технологии — вычислительные машины.
Машины, на помощь!
Пионером машинного перевода парадоксальным образом стал человек, далекий как от структурной лингвистики, так и от вычислительной техники — личный переводчик генерала Эйзенхауэра Леон Достер (Leon Dostert). Он родился в 1904 году во Франции. В Первую мировую, в годы германской оккупации Леон быстро выучил немецкий и был привлечен к работе в качестве переводчика. То же самое произошло, когда его родной город Лонгви заняли американцы: оценив таланты юного переводчика, офицеры оплатили его обучение в США. В 1939 году он уже был профессором французского в Джорджтаунском университете. После поражения Франции в 1940-м Достер принял американское гражданство и прошел войну в штабе Эйзенхауэра, дослужившись до полковника.
В 1945-м Достер на Международном военном трибунале в Нюрнберге фактическиизобрел синхронный перевод — поскольку последовательный недопустимо удлинил бы и без того растянутый процесс. Ему принадлежит идея закрыть переводчиков в «аквариуме» и вести трансляцию речей к каждому из участников процесса индивидуально, через наушники. Все оборудование бесплатно представил приятель Достера Томас Уотсон, будущий президент IBM. Организовав аналогичную систему в ООН, Достер вернулся в университет на должность президента нового Института языков и лингвистики.
Неудивительно, что этот полиглот, судьбу которого радикально изменили две мировые войны, хотел предотвратить третью. Выступая в 1951 году на страницах ARMOR, журнала бронетанковых войск США, Достер скептически отозвался о боеспособности блока НАТО — именно из-за неспособности разноязычных солдат стран-участниц понимать друг друга.
Спасение пришло с неожиданной стороны. Еще в годы войны перфокартные счетные машины IBM применялись не только для расчета траекторий снарядов и решения логистических задач, но и в криптографии. Это и навело Уоррена Уивера, сотрудника Фонда Рокфеллера, на идею машинного перевода. В 1947 году он написал письмо отцу кибернетики Норберту Винеру: «Проблему перевода можно решить как проблему криптографии. Когда я вижу статью на русском, я говорю себе: "На самом деле она написана на английском, но зашифрована странными символами, которые я декодирую"». Винер, владеющий несколькими языками, разгромил проект, указав на до сих пор не решенную проблему — у слов естественных языков, в отличие от цифр, слишком много смутных и неоднозначных значений, чтобы переводить механическим образом.
Но Уивер получал от Фонда достаточно средств, чтобы и дальше продвигать свои идеи. В 1952 году он спонсировал первую конференцию по машинному переводу, где были озвучены главные технические и философские проблемы этого проекта. Участвовал в симпозиуме и Достер — и быстро смекнул, что для успеха машинного перевода надо не спорить о фундаментальных проблемах, а сконструировать аппарат, который докажет всем осуществимость этой затеи.
Машина Достера опиралась на шесть базовых операций («правил») и, следовательно, могла переводить только предложения, где те применялись. Каждое из 250 слов лексикона кодировалось двумя числами, которые определяли бинарное дерево принятия решений. Компьютер выбирал между прямым и непрямым порядком слов, а также одним из двух словарных значений. При всей ограниченности средств результаты впечатляли: русские фразы латиницей забивались в машину (на перфокартах), и примерно через десять минут выдавался результат:
KRAXMAL VIRABATIVAYETSYA MYEKHANYICHYESKYIM PUTYEM YIZ KARTOFYELYA
Starch is produced by mechanical methods from potatoes
VYELYICHYINA UGLYA OPRYEDYELYAYETSYA OTNOSHYENYIYEM DLYINI DUGI K RADYIUSU
Magnitude of angle is determined by the relation of length of arc to radius
MI PYERYEDAYEM MISLYI POSRYEDSTVOM RYECHYI
We transmit thoughts by means of speech
Чем опасны деньги от ЦРУ
Сенсационный успех демонстрации 1954 года привлек к проектам Достера внимание ВМФ, ЦРУ и других подобных ведомств. Но силовики не спешили раскошеливаться. Тут неожиданную помощь оказал СССР. На статью о Джорджтаунском эксперименте обратил внимание отец советской кибернетики Алексей Ляпунов и вскоре создал в Математическом институте исследовательскую группу. За ним последовал Дмитрий Панов из Института точной математики и вычислительной техники, а к 1958 году машинным переводом занимались уже 79 различных учреждений.
Достер и его коллеги, указав на необходимость «догонять СССР», наконец получили щедрое финансирование — сто тысяч долларов в год. Делу помогло еще и то, что старый фронтовой приятель Достера Аллен Даллес в 1956 году возглавил ЦРУ. Для обработки информации об СССР управлению не хватало русскоязычных аналитиков, и Достер уверил Даллеса, что его машины скоро придут на помощь. За 1956-1958 годы джорджтаунская группа получила от ЦРУ около миллиона трехсот тысяч долларов (10 миллионов по курсу 2016 года). Ни один научный коллектив того времени, кроме физиков-ядерщиков, и мечтать не мог о таких суммах. В коды на перфокартах перевели почти восемь тысяч терминов органической химии. Достер также подписал контракт на перевод советских документов по атомной энергетике.
Однако к середине 1960-х над проектом сгустились тучи. Философ Иегошуа Бар-Хиллел, первый в стране специалист по машинному переводу, пришел к выводу о его невозможности даже в будущем. Компьютер, согласно известному примеру Бар-Хиллела, не понимает различия между фразами The box in the pen (коробка в манеже) и The pen is in the box (ручка в коробке) — только человек интуитивно понимает, когда pen значит «манеж», а когда — «ручка».
В 1963 году Достеру удалось отбиться от нападок конгрессменов, которые провели специальные слушания по вопросу автоматического перевода. Но в 1964-м Комитет по прикладной лингвистике Национальной академии наук США констатировал «отсутствие прогресса» — никакого машинного перевода реальных, не адаптированных статей с русского на английский не было и в помине. ЦРУ также прекратило финансирование (без объяснения причин).
Машины — в отставку
Фактически именно сногсшибательный успех Джорджтаунского эксперимента вырыл проекту могилу. Первые фразы были слишком хороши, а переводы более сложных текстов оказались неточными, корявыми или вообще непонятными без дополнительного редактирования.
По словам Гордина, фатальной ошибкой Достера было невнимание к потребителям машинных переводов. Он ориентировался исключительно на госструктуры, которые в любой момент могли прекратить финансирование (что они и сделали).
Впрочем, проблему «тайн советской науки» в США все-таки решили, причем достаточно экономичным способом. Частные издатели создали серию журналов (например, Journal of general chemistry of the USSR), где статьи из советских журналов переводились сплошняком. Сначала эти издания нашли благодарную аудиторию среди американцев, не желающих учить русский, но уже через пару лет львиная доля тиража уходила иностранным специалистам. Ученые из Франции, Японии, Индии или Бразилии, желающие знать, что исследуется и изобретается в СССР, не учили русский, а покупали американские реферативные журналы. Так революционный прогресс советской науки и техники помог утверждению английского как монопольного международного языка ученых.