Наталия Соколовская: Блокада Алеся Адамовича: «Убедиться, кто мы и что мы»
Адамович постоянно задается вопросом, что должно быть главным в будущей книге. И отвечает: главным должен быть блокадный человек, его страстотерпие.
Еще Адамович пишет об «уроке Ленинграда для человечества». Был ли этот урок понят, осмыслен? Ведь правду о блокаде принято было скрывать, да и сейчас вся правда мало кому нужна.
Через блокадное знание «убедиться, кто мы и что мы», узнать правду и о себе нынешних – эта мысль проходит через все дневниковые записи Адамовича. Мысль эта перекликается со строкой из недавно напечатанного блокадного дневника ленинградки: «Что случилось с душой, с людьми, с миром, со всеми нами?..»
Мне кажется, это самый важный вопрос и сегодня.
______________
…Нравственный потенциал Ленинграда, ленинградцев.
Людям кажется, что они уже готовые люди, что можно без нравственной работы жить. Приходит голод и происходит неожиданное: один так ведет себя, другой иначе. Мораль книги: человек не готов еще, пока он не готов (нравственно).
*
…Голод! Вот он. Врачи — муж и жена — съели, убили и съели, своих детей. Двоих. Их судили и расстреляли. Хотя считали уже невменяемыми, помешанными… Спросил у юридического лица: почему, если не помнили, что делали.
— Мы их пожалели. Представляете, пришли бы в себя и потом жили с этим.
Да, можно представить! Никакой Достоевский такого кошмара еще не представлял и не мог вообразить.
…человечеству грозит голод вселенский: обещают смерть 3–4 миллиардов, если «демографическая Хиросима».
Какое же вырождение для тех, кто уцелеет (на чем? на каком мясе?). Не говоря (не говоря!) о муках миллиардов.
Это должно звучать в книге: и такой урок Ленинграда для человечества, которое все еще живет «по закону» непосредственного опыта и не больше…
*
…Многие ленинградцы писали дневники, стихи… война заставила писать, сознание исторического момента, значительности происходящего, непреходящести, сознание себя в народной трагедии. И чувство покинутости в то же время (в голодные месяцы), желание сохранить хоть мысль, чувство на бумаге, если тело тает.
*
…Крайне медленная, вяло организованная эвакуация вначале (июнь-июль). …И когда спохватились, настоящей твердой службы по эвакуации не было создано. В Москве — твердо проводилось.
…Ленинградские дети: все способы спасения их в городе и при эвакуации?
*
Слушаешь по радио «Митину любовь» — и завидуешь, и радуешься, что кто-то, он уже сказал и так, как ты не смог бы (вот это слово, этот звук, запах, вещность слова!), и облегчение, что уже сказано и уже не надо, а ты должен, обречен сказать другое, совсем другое, непохожее на это человеческое, а наоборот — никем еще не сказанное и нечеловеческое. Нет, тем-то и ужасное, что тоже человеческое.
*
Кончались войны, о них рассказывали военные, историки, а народ помалкивал. И скоро забывали. А спросить их, простых. Но и там есть различная память, и она порой искажает истину — в самом низу. А есть ли, которая не искажается? Есть! Я убежден, что это память матерей, женская. Она уж войне не прощает ничего. Никаких иллюзий. Мы ее и записываем в основном — в деревнях, где погибали от рук карателей… И в Ленинграде.
*
…Литература должна снова и снова напоминать, что нет красоты в войне, а жестокость, кровь, гадость. То, что так делал Толстой.
И помогать людям понимать себя: т. е. как незаметно ты, человек, можешь стать пушечным мясом. И из тебя извлекут потом и зверя, и садиста, и кого хочешь.
…Кроме того, в условиях войны, где человек на грани высших испытаний, проявляется глубина человеческой натуры, а это исследовать важно, всегда.
*
…Они (блокадники. – Ред.) столько узнали о войне, о людях, о себе и нас с вами!..
Память их отъединяла от нас, пока мы не знали. Делала одинокими, страшно одинокими... …А если жить с этим? Много знания — много печали! Лишь сообщив другим, прорывает блокаду, воссоединяется с человечеством...
…главное — вырваться из одиночества знания всей правды о человеке.
*
…Отчего люди засматривают в свое прошлое? Например, в блокадное — Ленинграда. Одна из причин: убедиться, кто мы и что мы. На что способны, годны. Это только кажется человеку, что он знает себя, знает свои возможные поступки... Но узнает лишь в критические моменты. Не всякий герой знал, что он герой, трус — что он трус. Что может отдать последнее другим, или, наоборот, у собственных детей отнимать или у матери, обрекая их на гибель.
*
…Если бы ваш дед, бабка побывали в космосе — повидали обратную сторону Луны, как гордились бы. Но они побывали в жутком космосе блокады и увидали изнанку жизни, самих себя...
*
…Блокадники не только хранители традиции города. Они бесценный кладезь правды о войне, которая так нужна сегодня — правда. Другое дело, что не очень спешим не только дать им, но и взять у них то, что они предлагают — правду.
*
Кто-то сказал: человек таков, насколько он способен, сколько может услышать о себе, понести правды.
Если это так, тогда люди в ГДР, с которыми мы встречались, беседовали и в Берлине, и в Галле — хорошие люди. Представляете: собираются в театрах, покупают заранее билеты, желающих больше, чем мест, чтобы слушать чтение («Блокадной». — Ред.) книги, и это не ласкающие душу слова, а горькая правда о «солдатах фюрера», моривших голодом ленинградских детей, женщин.
О войне всю правду знает народ — это высказывание К. Симонова становится афоризмом. Ее (правду. – Ред.) познать — через память народную — стремятся многие. Именно всю правду. Есть, есть она в истории каждого народа, уклоняться от нее — во вред себе, нравственному здоровью народа во вред. «…Только бы не вспоминать и не знать» — не облегчение, нет, это значит — нагружать и душу, и историю новой неправдой, ложью. Человек рано или поздно пожелает от этого освободиться. Правда и превыше, и нужнее, даже если и вот так приходится искать ее в опыте другого народа.
*
Не знать того, что знают они (блокадники. — Ред.), это не разделять с ними тяжесть и печаль знания народного, то, как в Ленинграде ходить по сегодняшнему Невскому, а их одних оставлять там, на обстреливаемой стороне улицы.
Воспроизведено с разрешения Натальи Адамович, дочери писателя.