Галина Ненашева: «Жизнь у меня хорошая!»
Мало кто сегодня помнит, что первой исполнительницей знаменитого «Дня Победы» была я. Собирались в ГДР с концертами. Перед поездкой меня пригласил Тухманов и показал несколько песен.
Мало кто сегодня помнит, что первой исполнительницей знаменитого «Дня Победы» была я. Собирались в ГДР с концертами. Перед поездкой меня пригласил Тухманов и показал несколько песен. Я что-то выбрала. Он говорит: «Вот послушай еще одну, новую» — и заиграл «День Победы». «Додик, ты должен был с этого начать! Это же мое!» — «Не переживай, песню исполнять не разрешают, ее не принял худсовет Министерства культуры».
Недавно включаю телевизор и слышу — музыкант, который когда-то у меня работал, рассказывает: «Владимир Ненашев был весьма средним профессионалом, за что жена Галина разжаловала его в администраторы. А еще он был алкоголиком. Как же мы с ним напивались!» Волосы встали дыбом, подскочило давление! Так лгать о человеке, которого уже нет в живых! Кто дал ему право?! Почему люди, снимающие эти программы, не удосуживаются проверять факты? Почему не боятся, что на них могут подать в суд?
Володя был замечательным мужиком, хоть мы и разошлись, очень талантливым. А директором коллектива стал по моей просьбе. Я тогда много зарабатывала, не хотела, чтобы деньгами распоряжался посторонний человек. И тут на него льется дерьмо! Дозвонилась редакторам, потребовала номер телефона клеветника — не дали. Вот и решила сама рассказать о себе, своих мужьях, коллегах. Не по судам же таскаться, в самом деле?!
Мама чуть не родила меня в снегу. Они с отцом, офицером, жили в военном городке под Онегой в Архангельской области. Схватки начались ночью. Транспорт не ходит, отца нет — на учениях. И пришлось ей одной, превозмогая боль, пересечь реку и добрести до городской больницы. Там под утро я появилась на свет. Случилось это восемнадцатого февраля 1941 года...
Через четыре месяца папа ушел на фронт и больше к нам не вернулся. Слава богу, не погиб. В результате ранения лишился глаза, но его не демобилизовали, направили на Урал под Чебаркуль служить при штабе. В воинской части под Онегой мы жили в старом деревянном доме, стены которого подтачивали жучок и плесень. Мама рассказывала, как кипятила в чайнике воду и обливала все уголки — боролась с инфекцией, чтобы я не болела.
Она поддерживала связь с отцом, и когда мне исполнилось три, мы собрались к нему. В Свердловске надо было делать пересадку. А вещей много, самим не справиться, наняли носильщика. Железнодорожные пути забиты эшелонами, и чтобы не опоздать, пришлось лезть под вагоны. Только залезла под очередной, как поезд тронулся. Мама испугалась, закричала: еще секунда и мне бы отрезало ноги. К счастью, состав затормозил. Мама бросилась за мной под вагон, пока вытаскивала, носильщик благополучно скрылся с нашими чемоданами.
Наконец добрались до Чебаркуля. Нас встретил отец. Когда, глотая слезы, мама рассказала, что случилось, бросил: «Лучше бы голову потеряла!» К тому времени у него уже появилась другая семья, тем не менее деваться нам было некуда. Отец устроил нас в военном городке рядом с райцентром, помог восстановить документы. Маму приняли на работу в детсад, это давало возможность не помереть с голоду. Помню, как однажды на обед сварили манную кашу. Мама помогла раздать детям тарелки, зачерпнула ложку из моей, попробовав, предупредила: «Ешьте осторожно, горячая!» И... упала в голодный обморок. Свою порцию она всегда старалась скормить мне, это уж я потом поняла.
Очень скоро отец уехал, и мы остались одни в военном городке. Правда, нас не гнали, мама нравилась начальнику части. Соседские ребята завидовали, так как мамин поклонник катал меня, кнопку, на тройке. Длилось это недолго, наш покровитель погиб при крушении поезда. Когда его не стало, сразу же выяснилось, что у мамы нет права занимать должность заведующей детсадом, поскольку нет соответствующего образования — она окончила библиотечный техникум. Снова пришлось как-то выживать, и мы перебрались в Чебаркуль.
Снимали углы, спали с мамой на полу на одном матрасе. Градообразующее предприятие в Чебаркуле — знаменитый металлургический завод, при нем ремесленное училище. Мама устроилась туда библиотекарем. В Чебаркуле я пошла в школу. Там учились дети из обычных семей и руководства завода, а также высших чинов военной части. Вот ведь вспоминаю сегодня те времена и ужасаюсь: как же бедно мы жили! Но я не ощущала ни малейшего неравенства. Училась по-разному, мечтала в будущем освоить профессию токаря: нравилось, как утром гудит гудок и вереница людей тянется к воротам завода. В седьмом классе мы проходили там производственную практику.
Может, и стала бы героем соцтруда, если б не мое увлечение. При заводе действовал Дворец культуры имени Горького. Однажды пришла туда и записалась в хор. Тут судьба дала вираж: у меня обнаружился красивый голос редкого тембра — контральто. Скоро стала солисткой, участвовала в концертах, конкурсах художественной самодеятельности, всегда привозила грамоты.
Занимались со мной профессиональные музыканты. Пение преподавал Виктор Иванович Смирнов, которому я обязана своей карьерой. Это он по большому счету научил всему, что умею на сцене. Виктор Иванович получил на войне контузию, плохо слышал, носил слуховой аппарат. В начале учебного года к нему валом валили ученики, но это миф, что пение — сплошное удовольствие, одновременно это и каждодневный упорный труд. К лету, случалось, его занятия посещала лишь я. Мы не только пели, Смирнов учил меня играть на домре. С нами работала шикарная пианистка-аккомпаниатор. Она эвакуировалась в Чебаркуль из Ленинграда. Дамой была яркой, постоянно ходила с сигаретой в зубах. Глядя на нее, я решила: сама не закурю никогда. Но слова не сдержала, дымила как паровоз, пока не случился инсульт.
Помимо пения я занималась еще и в танцевальном кружке. В общем, все свободное время пропадала в клубе, который без преувеличения меня вырастил, дал путевку в жизнь. В Чебаркуле стала звездой местного масштаба. Появилась компания, куда входили и ребята постарше. Кстати, в восьмом классе я не выглядела на свой возраст, окружающие, видя меня, пухленькую и крепенькую, были уверены, что школу давно окончила.
Каждую неделю в клубе устраивали танцы. Как-то туда наведались молодые офицеры, Олег был среди них. Выделил меня, пригласил потанцевать. Кружась в вальсе, поняла, что влюбилась по уши. Да и я произвела на Олега впечатление, ведь не только пела, но и вела заключительный концерт перед летними каникулами. Сейчас нервничала бы, стеснялась, а тогда хоть бы что!
Стали встречаться. Олег проявлял неподдельный интерес до тех пор, пока не узнал про мой юный возраст. Свидания резко оборвал, а через какое-то время до меня дошли слухи, что у него появилась женщина старше меня. Потом случайно увидела их на улице: соперница показалась такой красавицей! Горю моему не было предела. Проплакала ночь, благо мамы не было, она уехала на Украину повидать родню. К утру уже знала, что в Чебаркуле больше не останусь. Уеду в Челябинск, поступлю в училище и стану художником-модельером.
Сказано — сделано! Махнула в Челябинск, там в поисках училища проходила мимо оперного театра, который располагался в новом красивом здании. Заглядевшись на него, вспомнила, как выступала здесь на концерте художественной самодеятельности, и подумала: «Вот бы где мне работать!» Девушка решительная, я тут же направилась к служебному входу. Вахтерше объяснила: «Мне нужно прослушаться. Куда пройти?»
Удача в тот день оказалась на моей стороне. Не задавая лишних вопросов, меня провели к концертмейстеру. Тот послушал в моем исполнении «Спи, мой беби» (хит Поля Робсона был очень популярен после Всемирного фестиваля молодежи и студентов) и позвал главного хормейстера, а он, в свою очередь, повел к главному дирижеру театра по фамилии Зак. Он-то и произнес уверенное «да». Узнав, сколько мне лет, все трое расстроились: «Деточка, ждем через год. Обязательно приходи!»
В Чебаркуль возвращалась радостная, с верой в себя и надеждой непременно покорить сцену челябинской оперы. А судьба снова стала испытывать меня на прочность: тяжело заболела мама — обострился артрит. Не могла ходить, лежала и стонала от боли. Она провела в больнице больше месяца, и ей пришлось уволиться. В последнее время мама была официанткой в ресторане, что мне очень нравилось, поскольку она приносила шоколадки. А до этого работала в буфете бани, чтобы мы имели возможность почаще мыться и бесплатно. В бараке, где нам выделили комнату, ни туалета, ни ванной, естественно, не было. Еще мама работала на молочном заводе поварихой в столовой. Она заступала на вахту, когда начинало светать, растапливала плиту, варила в чанах кости. Бульон шел в дело, а кости можно было обглодать, что я и делала. А еще вылизывала котлы с остатками сметаны или сливок.
Я перевелась в вечернюю школу, устроилась в ателье, шила белье. Место нашлось лишь в райцентре, в трех километрах от дома. Каждый день моталась туда-сюда. Норму не вырабатывала, поскольку львиная доля времени уходила на дорогу, да и своей швейной машинки дома не было. Шить белье не нравилось, но кормиться-то как-то надо. Роль главы семьи с маминой болезнью перешла ко мне.
Пока искала работу поближе к дому, Челябинский оперный театр объявил набор в хор. Главный хормейстер Юрий Петрович Борисов вспомнил обо мне. Пришла открытка: приезжай, вечерние школы есть и в Челябинске, доучишься здесь. Так я попала в труппу. Маме, к счастью, стало тогда получше, она уже сама себя обслуживала.
Поселили меня в комнате с другими хористками. У всех девчонок за плечами как минимум музыкальное училище, только я без образования. Они разучивали партии по нотам (кстати, до сих пор в этом не сильна), а я заходила в зал, внимательно прослушивала спектакль, понимала, как должен звучать мой голос, выходила на сцену и просто пела. Может, поэтому не сильно волновалась. У всех перед сдачей спектакля начинался мандраж, а я спокойненько лежала на кровати, настраивалась.
Юрий Петрович был человеком требовательным, мог и накричать во время репетиций, если не сразу понимали, чего он от нас добивается: «Тупицы, тупые как ресторанные ножи!» Но ко мне Борисов относился по-доброму: «Галочка, не надрывайся, раньше времени не раскрывай свой голос». Мне повезло, он оказался не только великолепным музыкантом, но и педагогом. Этим талантом обладает не каждый. Обучение вокалу — дело серьезное. Если ты умеешь петь, еще не значит, что можешь учить! В тяжелые для многих артистов девяностые мне предлагали преподавать в «Гнесинке». Не пошла, не умею обучать. Сама как пою, так и пою, хотя некоторые коллеги восхищаются: «Надо же, какая у тебя дыхалка!»
Совместительство в те времена не приветствовалось, однако мне приходилось не только обеспечивать себя, но и заботиться о маме, которая осталась в Чебаркуле. Однажды пошла в кино, перед сеансом вживую выступала певица с оркестром. Подумала: вот бы и мне так! Когда играть закончили, подошла к руководителю, представилась, что-то пропела, показала, на что способна, и меня взяли. В театре тщательно скрывала, что подрабатываю. Втихую моталась в кинотеатр на трамвайчике, а потом неслась назад, чтобы не опоздать к началу спектакля. Позже моя тайна все-таки раскрылась. Борисов отругал: он меня берег, пришлось от левых выступлений отказаться.
В оперном театре я встретила первого мужа. Володя Колчанов был солистом балета. Когда руководство начало снимать нам комнаты в гостинице «Урал», наши двери оказались рядом. Я жила с девчонками из хора, Володя как солист делил комнату с еще одним танцором. Он стал настойчиво ухаживать. Гуляли по городу, несколько раз целовались, но больше — ничего. Однажды после репетиций сидели в его номере, я умаялась и уснула. Проснувшись, увидела Володю, который лежал рядом на кровати и смотрел на меня с нежностью. Очень подкупило, что не приставал. Так возникли теплые, доверительные отношения.
В труппе ничего невозможно скрыть. Вскоре все знали, что у Семененко и Колчанова роман. Девчонки из хора, особенно взрослые, предупреждали: «Смотри, Галя, не упусти его! Парень перспективный». А мне едва исполнилось восемнадцать, я совсем не была готова к взрослым отношениям. Однажды постучалась в его номер после репетиции, заглянула и увидела: на Володиной кровати сидит женщина.
— Володь, как это понимать?
— Никак, поклонница пришла высказать восхищение.
Конечно же, я не поверила, поклонницу выгнала взашей, но позже стала довольно часто встречать настырную девицу в гостинице. Она оказалась дочкой местной шишки, чуть ли не главного архитектора Челябинска. Бегала за Колчановым: «Любимый!» А я гордо шествовала мимо. Володя ее ухаживаний не пресекал, видно, это грело его самолюбие. В конце концов мы разругались и недели две не разговаривали.
И вот иду по театру и на доске объявлений читаю: Владимир Колчанов приглашает всех на свадьбу, которая состоится... Глаза заволокли слезы. Как он мог? Мы же еще ничего не выяснили! Ну поругались, и что? Конечно же, ни на какую свадьбу не пошла. Девчонки сочувствовали, переживали за меня.
Вскоре театр выехал на летние гастроли в Оренбург. Я вся в страданиях, подружки это видят и постоянно пилят: «Что сидишь? Почему не борешься за свою любовь? Жена — не стена...» И дальше в том же роде. Так меня завели, что решила во что бы то ни стало вернуть своего Володю. Наверное, я тоже была ему небезразлична. В общем, на гастролях, вдали от молодой жены, у нас все закрутилось по новой. А когда возвратились в Челябинск, поняла, что беременна.
Труппу распустили на лето, но к маме я не поехала. Не сомневалась: запретит рожать от чужого мужа. Отправилась к тете Варе в Харьков. Не виделись давно, проговорили всю ночь. Конечно же, я ей призналась. Она спросила:
— Не боишься, что дитя будет, как и ты, расти без отца?
— Боюсь, но обязательно рожу.
— Ну как знаешь. Кстати, твой отец живет неподалеку, в Днепродзержинске.
И я надумала его повидать. Тетя Варя купила билет, дала адрес. Отца дома не оказалось, меня встретили его жена и мальчишка лет семи, единокровный брат. Когда отец вернулся и узнал, кто к нему пожаловал, растерялся, сказал сыну:
— Виталик, это твоя сестренка.
— А почему с нами не живет?
Он признался, что приезжал к маме в Чебаркуль в мое отсутствие, хотел сойтись, но она его не приняла. Я рассказала, что жду ребенка и скорее всего буду растить его одна. Отец промолчал и вечером проводил обратно в Харьков. Не поинтересовался: «Галочка, может, тебе нужна помощь?», не дал хоть немного денег. Даже не предложил. А я ведь считала каждую копейку!
Забегая вперед, скажу, что много позже, уже став известной артисткой, я гастролировала в Сочи, а отец там как раз лечился. Он приходил в гостиницу, мы много разговаривали. Ему было интересно, как это я запоминаю столько песен. Отец мной гордился, когда шли куда-то вместе, приосанивался, улыбался. В Москву тоже наезжал, я не гнала. Хотя мама была недовольна:
— Зачем он тебе?
— Ну все-таки отец.
Но она его так и не простила.
В Челябинске я призналась Володе, что беременна. Через несколько дней он ушел от жены. Театр выделил нам девятиметровую комнатушку в коммуналке, по соседству жил музыкант из нашего оркестра с семьей. Ходила я легко, токсикозы не мучили. И с Володей жили душа в душу. Я освоила шахматы, и мы часто засиживались за партией по вечерам.
Сын появился на свет в положенный срок. Колчанов попросил назвать его Леонидом в честь брата, который разбился на мотоцикле. Я не спорила. Мама приехала, когда мой любимый замечательный Ленечка уже лежал в кроватке и всем улыбался.
Вопрос, на что растить ребенка, стоял очень остро. Соседи рассказали, как какое-то время работали в музыкально-драматическом театре закрытого города Челябинск-40, сейчас он называется Озерск, там хорошо платили. Мы туда съездили, показались, Володю приняли солистом в балетную труппу, меня — в оперетту. Работа оказалась интересной, но приходилось думать и о хлебе насущном. В стране тогда был дефицит всего, а в нашем закрытом городке полки магазинов ломились. Поскольку стали получать высокие зарплаты, могли позволить себе практически все, даже черную икру, которая, как сейчас помню, стоила тринадцать рублей банка.
На Восьмое марта собрались с коллегами в театре, не только сидели за столом, но и веселили друг друга, выступали. Я спела несколько песен, как позже выяснилось, именно в тот момент главный режиссер обратил на меня внимание. К слову, у нас шли спектакли, которые не всегда разрешали ставить в столичных театрах. В Челябинск-40 приезжали работать мастера из Ленинграда, Москвы, здесь им дышалось свободнее, цензура сильно не придиралась: город закрытый, постановки посмотрит ограниченный круг зрителей. Говорю без преувеличения: театр дал мне такое высшее образование, о котором лишь могла мечтать. Главным дирижером служил отец Генриха Боровика. Они с женой, замечательной актрисой, приехали к нам из Пятигорска. Я ей сшила концертное платье. Через много лет на правительственном мероприятии пересеклись с их сыном. Когда сказала: «А я знакома с вашими родителями, мы вместе работали в театре», — тот очень удивился.
У нас решили ставить «Живой труп», но выяснилось, что актриса, которую назначили на роль цыганки Маши, не сильна в пении. Она выходила на сцену, открывала рот, а я стояла в кулисах и выводила: «Ой, да не вечерняя...» Так прошло несколько премьерных спектаклей, а потом режиссер подумал: а не попробовать ли на Машеньку Семененко? И я так выложилась, что меня еще долго называли в труппе «наша Маша». Появились поклонники, которые не пропускали ни одного моего спектакля, задаривали цветами, устраивали овации. Из оперетты перевели в драматическую труппу. Молодой ленинградский режиссер поставил на меня «День рождения Аманды», в «Мещанах» дали роль учительницы. Жизнь в искусстве удалась.
А личная... У меня возникли проблемы со здоровьем, и врачи посоветовали: «Езжайте в Сочи, попринимайте грязевые ванны». Володя не возражал: «Галюсь, конечно, езжай! А я пока подзаработаю, буду учить детей». С Ленечкой помогала управляться мама, которая перебралась к нам. Поехала я на юг в компании актрисы из театра, сняли комнату. Ходим на море, купили курсовки, принимаем процедуры. И вот уже подошел срок расплачиваться за жилье, возвращаться, а перевода от Володи все нет. Хозяйке пообещала выслать деньги, как только доберусь до дома, она пошла навстречу. Дала телеграмму Володе: встречай. Но на перроне его не было. Сама добралась до дома, муж явился лишь вечером, сказал, что работал.
Мама, человек тактичный, молчала, да и я до поры до времени ничего не замечала. Проснулась как-то ночью от того, что Ленечка заплакал, а Володи рядом нет. Ничего страшного, думаю, вышел подышать. Но история повторялась все чаще. Зима в том году пришла рано, снегу под окнами намело. Однажды, как всегда, проснулась среди ночи и не обнаружив в постели мужа, выглянула в окно. От дома уходили вдаль четкие следы. Что-то меня толкнуло: встала, оделась и пошла по следам. Они привели к одноэтажному дому барачного типа, в котором проживала концертмейстер нашего театра.
Оказалось, Володя изменял мне с ней не первый месяц, о чем знал весь театр. Дама была не первой свежести, но состоятельная, принимала моего мужа любым, выставляла коньячок, ничего не требовала. А дома у него сплошные обязательства! Состоялся серьезный разговор. Володя клялся, что проявил слабость, там нет ничего серьезного. Я простила, ведь у нас рос ребенок, но предупредила: «Если повторится, ты отсюда уйдешь». Повторилось. Когда в очередной раз Володя вернулся от своей пассии, я выставила его чемодан за порог.
Но в театре-то мы постоянно сталкивались в коридорах. Не передать, как это тяжело, ведь я никогда ему не изменяла и не ожидала такой подлости с его стороны. Делить нам было нечего, до ЗАГСа так и не дошли, значит, не пришлось и разводиться. Слышала, что бывшему поступают предложения из других театров, и однажды попросила: «Володь, мне очень тяжело видеть тебя каждый день. Прошу, уезжай!» И он перебрался со своей красавицей в Магадан, стал солистом местного театра.
На алименты я не подавала — пришлось бы доказывать отцовство, поскольку мы не расписаны. Но Володя клятвенно обещал: «Можешь не беспокоиться, буду класть деньги сыну на книжку до совершеннолетия». Излишне говорить, что Ленечка не получил от отца ни рубля. После того как я стала известной, мы с Володей однажды встретились, но у меня давно была другая жизнь, никакой боли или обиды я не почувствовала.
Еще когда пела в оперном театре, многие говорили: «Галя, с твоим голосом тебе надо показаться в Москве». И в очередной отпуск я отпросилась на недельку у мамы: «Поеду на прослушивание, вдруг возьмут?» Раздобыла адреса репетиционных баз Эдди Рознера и Олега Лундстрема. Оркестр Эдди Игнатьевича был на гастролях, а с Лундстремом повезло, Олег Леонидович меня прослушал, но сразу решения не принял: «Если есть возможность, задержитесь в Москве». И вот живу в гостинице «Варшава», деньги заканчиваются, а никакой ясности, берет ли Лундстрем в свой оркестр, у меня нет.
Однажды спустилась в ресторан, мест не было, но метрдотель знал, что я артистка: «Не возражаете, если посажу за столик, где отдыхает наша певица? Вон там ее ждет пожилой мужчина». Села, стали знакомиться.
— Юрий Левитан, — представился тот.
— Как, тот самый, который объявлял о победах нашей армии во время войны?!
— Не поверите, он.
— Моя мама бросала все дела и замирала у радио, когда вас слышала!
Наивная была! Не понимала, что таким образом намекаю на нашу солидную разницу в возрасте. Но Юрий Борисович не обиделся. Провела приятный вечер в компании легендарного диктора и его подруги, прощаясь, обменялись телефонами. Через несколько дней позвонила и получила приглашение зайти. Левитан жил в центре в большой квартире. Народу там к моему приходу собралось немало, гости — солидные мужчины с женами, разодетыми в пух и прах, — играли в карты. Я тоже выглядела достойно, перед поездкой в Москву сшила грацию, утянулась. Одна дама подошла, провела ладонью по моей щеке и спросила Левитана: «Юра, где взял такой персик?» Когда гости разошлись и мы остались одни, Юрий Борисович вдруг полез обниматься.
Предупредила:
— Я сейчас закричу! Как вы можете?! Вы для нас с мамой бог!
— Ну ладно, ладно!
Короче, Левитан меня не тронул, остались друзьями.
В гостиницу вернулась расстроенной, долго не могла заснуть. Утром разбудил звонок. Администратор Лундстрема обрадовал: «Берем вас на гастроли в Прибалтику». Мне сшили белое платье, велели разучить песню «Разведенные мосты», ее потом исполнял Владимир Трошин. Помните «Остановилось чье-то счастье у разведенного моста»? Я была блондинкой, а другая солистка Валя Дворянинова, обладавшая красивым сопрано, брюнеткой. К слову, Валя позже стала первой исполнительницей детского хита «Спят усталые игрушки». Смотрелись на контрасте мы великолепно, Прибалтика приняла на ура. Поклонники задарили мягкими игрушками, преподнесли каллы — я таких цветов никогда не видела, на Урале их не выращивали. Гастроли закончились, а вместе с ними и мой отпуск. Лундстрем пообещал: «Мы вам позвоним».
Возвратилась домой. Никаких вестей из оркестра все нет, и вдруг телеграмма: будем проездом через Челябинск. Мне до него три часа, успела на ночной поезд. Состав, где они ехали, стоял на платформе всего три минуты, один из музыкантов успел сказать: «Галочка, мы бы с удовольствием тебя взяли, но сами не живем в Москве. Не можем предоставить тебе никакого угла». А я-то с ребенком, как мне без жилплощади? Так и расстались. Много позже, когда я стала известной певицей, однажды подошла к Лундстрему и спросила:
— Вы меня помните?
— А как вас забыть?!
В театре местная прима, заслуженная артистка, почувствовав во мне конкурентку, чуть не каждый день внушала: «Галочка, не губи свой талант, тебе здесь делать нечего!» Я это и сама понимала, но обстоятельства складывались не в мою пользу. На место Володи приехал из Москвы другой солист, Николай Басин, сегодня он, насколько знаю, руководит своей труппой. Услышал, как пою, тоже сказал: «Тебе надо в Москву!» Помимо балета, он выступал на эстраде, созвонился с добрым знакомым, знаменитым конферансье и концертным администратором Смольным, и отправил меня к нему. Эдуард Михайлович руководил ансамблем «Молодость», музыканты работали от Тамбовской филармонии. Провожая в Тулу, где «Молодость» давала концерты, Коля попросил: «Передай привет моему другу Володе Ненашеву. Хороший парень, надеюсь, тебе понравится». А я только разошлась и о новых отношениях даже не думала.
...Сижу в зале, жду прослушивания, и вдруг в дверях возникает высокий симпатичный мужчина. Не Володя ли? Оказалось, он. Ненашев понравился с первого взгляда. А меня с первой ноты приняли в ансамбль. Володя играл на барабанах и пел. Классно стучал, во время его соло на ударных зрители вскакивали с мест и устраивали овацию. Мне вообще повезло, что попала в такой коллектив, все музыканты оказались замечательными. Концертные ставки были невелики, но работали много, объездили всю Сибирь, Дальний Восток, Сахалин, Казахстан...
Гастроли, кочевая жизнь сближают. Володе я тоже понравилась. У него была девушка, но когда между нами возникли чувства, он закончил те отношения. Чувства, кстати, мы поначалу пытались скрывать. Но однажды Вовка заболел, лежал пластом в номере, я пришла навестить, и так мне его жалко стало! В общем, согрела.
Смольный тоже мне симпатизировал, но как-то заглянул в мой номер, увидел на кровати Вовку с книжкой и все понял. Поскольку относился он ко мне хорошо, предупредил Ненашева: «Не обижай Галю, нравится — женись! Обманешь ее, не посмотрю на то, что мы друзья, выгоню!»
Свадьбу играли в Москве, Эдуард Михайлович организовал торжество с размахом: в ЗАГС ехали на тройках, прохожие думали, какой-то иностранец женится на русской девочке. Володя смотрелся очень стильно. Застолье было в ресторане «Бега», закрытом на спецобслуживание. С моей стороны присутствовали мама с Ленечкой, приехавшие из Озерска. Остальные гости со стороны жениха: друзья, нужные люди — Володя уже тогда обладал деловой жилкой, которой я лишена начисто. Погуляли от души, а потом полгода выплачивали Смольному деньги за свадьбу, но были счастливы.
Не могу вспомнить мучительной притирки характеров. Ссорились, конечно, но исключительно по мелочам. Никаких крупных разногласий на протяжении семнадцати лет нашей совместной жизни не возникало. Мне с Володей очень повезло. Взяла его фамилию, стала Ненашевой, так же как и Ленечка, которого он усыновил. До пяти лет сын оставался в Озерске с моей мамой. Володины родители жили в Пятигорске. Отец когда-то работал в органах на высокой должности. Они занимали целый дом, но позже разъехались, оказались в трех комнатах в коммунальной квартире в центре. Через годы, после смерти Володиной сестры Людочки, я выкупила у соседей оставшиеся две комнаты и сделала ремонт. Собиралась там поселиться, но на меня напали и квартиру ограбили. Сегодня я ее сдаю.
Так вот, когда мы поженились, Володины родители приняли не только меня, но и моего ребенка. Мне казалось, Лене будет лучше у них в теплом климате, где круглый год есть овощи-фрукты. Мама очень переживала, для нее роднее внука никого не было. Просила: «Оставьте Леню со мной!» Но я заботилась о его здоровье, на Урале сын часто простужался. Теперь корю себя: какая же я скотина, что причинила боль маме! Обосновавшись в Москве, конечно же звала ее переехать, только мама не захотела, так и дожила свой век в Озерске. Я, естественно, помогала, она там ни в чем не нуждалась.
Мы не планировали сразу заводить второго ребенка, но на гастролях в Севастополе поссорились, Володя приревновал к кому-то из музыкантов, показалось ему, что я с тем флиртовала. Неделю на меня дулся, потом не выдержал. Примирение было настолько бурным, что я забеременела. Так у нас появилась Аленушка, растить которую тоже помогали Володины родители.
В Тамбовской филармонии мы проработали шесть лет, ставки наши оставались по-прежнему невысокими, хотя залы на концертах были битком. В Театре эстрады проходила декада эстрадного искусства «Я — песня», мы принимали в ней участие. Мое выступление очень понравилось приятелю Смольного знаменитому танцору Махмуду Эсамбаеву. И не только ему, меня пригласили поучаствовать в «Голубом огоньке» на телевидении. И вот в заключительный вечер прямо перед выходом на эстраду узнаю, что исполняю не две, а полпесни. Решил это Смольный. Так обидно стало! Эсамбаев увидел меня зареванную, выяснил, в чем дело, и предупредил организаторов: «Либо Ненашева споет всю свою программу, либо я вообще не выйду на сцену!»
Почему Смольный так поступил? Спустя время узнала, что о певице Ненашевой заговорили, не в интересах Эдуарда Михайловича было отпускать меня от себя. Позже неоднократно слышала от коллег: «Галь, мы и не предполагали, что ты нормальная. Когда спрашивали о тебе Смольного, он всегда отвечал «Да, певица Ненашева хорошая, но как человек — так себе!»
В тот раз мне дали спеть все, что хотела, но я так переволновалась, что во время «Огонька» пропал голос. И вот уже Эдуард Хиль запел мою песню, а я не могу подхватить. Съемку остановили, прибежала редактор: «Это не прямой эфир, передача пойдет в записи. Спойте как сможете». Я собралась, к третьему куплету даже распелась, но в гостинице голос пропал окончательно. В клинике, где обслуживали певцов Большого театра, поставили диагноз «несмыкание связок». Лечили долго. Я страшно нервничала, боялась, что уже не восстановлюсь. Смольный от меня не отказался, как только почувствовала себя лучше, повез на гастроли, но тогда я впервые задумалась об уходе из коллектива.
Тут подоспела еще одна неприятность. В Тамбове, пока были на гастролях, нам с Володей выделили однокомнатную квартиру. Но вернувшись через полгода, мы обнаружили, что филармония переписала жилплощадь на себя — как-то им это удалось. Тут уж твердо решили: здесь нам больше делать нечего!
Меня звали работать в Прибалтику, Кишинев, руководство Ленинградской филармонии пригласило на разговор: «Переезжайте к нам, все для вас сделаем. А то у нас Пьеха уже не та, что раньше». Я обожала Эдиту Станиславовну, слова чиновников покоробили: пройдет несколько лет и то же самое они станут говорить обо мне? Да и питерский климат не подходил — в молодости часто болела ангиной. Поскольку я понравилась и главному дирижеру Московского мюзик-холла Владимиру Рубашевскому, пошла работать к нему. Муж сначала играл в ансамбле «Коробейники», но вскоре снова соединился со мной. Я начала выступать со своим коллективом, где Володя стал директором.
Решился и вопрос с жильем — купили в Москве кооперативную квартиру. Что-то скопили, что-то одолжили у друзей, на первый взнос хватило. Когда распределяли квартиры в отстроенном доме, тянули жребий. Доверила ответственное дело Ленечке, он вытянул первый этаж. Но в отличие от пайщиков-соседей я не расстроилась, меня все устраивало — и далекий от центра Юго-Запад, и невеликая жилплощадь.
Вовина мама помогала с Аленкой и Ленечкой. Во время наших гастролей свекровь вызывала к себе Володиного брата. Он нигде не работал, хотя окончил строительный институт. Брат страдал алкоголизмом, и по возвращении мы обнаруживали пропажу ящика дефицитной водки, которую привезли с Сахалина, рижского бальзама из Прибалтики, да и много чего еще. Если спиртное заканчивалось, родственник тащил из дома все: икру, хрустальные вазы, ценные вещи...
Через какое-то время у Лени открылась язва желудка. Мы с Володей стали докапываться до причин столь серьезной болезни, и сын пожаловался: деньги, которые мы оставляли свекрови, чтобы дети ни в чем не нуждались, та отдавала сыну-алкашу. Когда Ленечка рассказал, чем они питались, я схватилась за голову. Объяснилась со свекровью, попросила больше никогда не принимать сына, но это было бесполезно. Через какое-то время Володин брат умер под забором, его даже не сразу нашли. А вот Володя не пил, да и курил мало — в отличие от меня.
Он вообще был прекрасным человеком и изумительным отцом. Окончив школу, Леня надумал идти в армию, так Володя поднял все связи, чтобы этого не произошло. А ему сказал: «Не пущу! Я встречал ребят, переживших дедовщину, и не позволю сделать несчастной нашу маму!»
С Володей я чувствовала себя защищенной, могла спокойно заниматься карьерой, творчеством. Серафим Туликов сделал подарок — песню «Любите Россию», ставшую в каком-то смысле моей визитной карточкой. Публика тепло принимала и песню Давида Тухманова «Я люблю тебя, Россия», и «Белую лебедь» Александра Флярковского. Владимир Шаинский, замечательный дядька, обладавший колоссальным обаянием, дал впервые исполнить «А лес стоит загадочный» мне. Песни стали хитами. Кого-то из коллег это совсем не радовало, но я не обращала внимания на шипение завистников. Да и сама никому не завидовала.
На международном песенном фестивале в Сопоте за меня бился Андрей Эшпай, член жюри от Советского Союза. Спорил с коллегами до хрипоты, привел даже такой отчаянный аргумент: «Я за эту страну воевал!» Не помогло, премии я не получила, хотя в Польше публика вс?