Илья Абель, Записывающий патологоанатом

Каким-то невероятным везением можно объяснить то, что после месяцев звонков и переписки меня пригласили в Департамент здравоохранения города Москвы для того, чтобы с представителем руководства профильного министерства столицы получить ответы о том, почему в филиале №3 больницы имени Боткина, по моему мнению, залечили до смерти отца.

Правда, оказался я все же в кабинете не руководителя данного Департамента, как просил в телеграмме, посланной на его имя с уведомлением о вручении. А с одним из его заместителей. Как говорится, и то - ничего.

В том смысле, что ничего ожидаемого от этой встречи добиться не удалось. Чиновник перелистывал стопку моих обращений в Департамент и вяло слушал то, что я говорил по существу вопроса.
Потом отвлекся, представил одного из участников встречи, своего подчиненного. И поручил ему в месячный срок подготовить подробный ответ с более аргументированным разбором несчастного случая. С тех пор прошло без малого два месяца.

В Департаменте сообщают, что все ответы давно послали, просто почему-то я их не получил, поэтому все претензии к почте(замечу, что подобное имело бы смысл, если на обращения граждан столичные, например, чиновники отвечали заказной корреспонденцией, но на посылку ее денег нет, вот и посылают ответы москвичам обычной почтой, а среди нее искать свое письмо — бесполезное занятие.)

Таким образом, с того момента, как Департамент взял на себя обязательство разобраться в инциденте со смертью моего отца, прошло в общей сложности 4 (!) месяца, а документа, который бы полностью разобрал происшествие, у меня в руках нет.

Но, вы знаете, я даже не об этом.

За начальственным столом сидело четверо. С одной стороны два представителя больницы, где не стало моего отца. С другой, два сотрудника Департамента.

Один, тот самый, что сидел рядом со мною, что называется согнулся в три погибели, и что-то быстро-быстро записывал, положив листы бумаги не на стол, что было бы удобно, но демонстративно, а на колени.

(Замечу, что перед аудиенцией у медицинского начальства города я поинтересовался у секретаря чиновника, которому поручили со мною общаться, могу ли я вести запись беседы в его кабинете. На что мне ответили с его слов отрицательно , но без объяснения причин.)

А тут мои слова чуть ли ни стенографируют. И не спрашивают моего разрешения, согласен ли я с таким вниманию к тому, что говорю или нет.

Но дальше - больше.

Когда я вышел из кабинете, решил немного передохнуть, поскольку пришлось заново воспроизводить все обстоятельства недавнего печального события. И надо было после сказанного прийти в себя и успокоиться.

Однако тот, кто писал что-то за мной в кабинете у своего непосредственного начальства, тут же выскочил из-за двери, и достаточно бесцеремонно предложил мне свое сопровождение.

Надо заметить, что получилось оно решительным и жестким. В лифт, который пришел на последний этаж министерства здравоохранения города, мой визави никого не пускал. А, когда лифт останавливался на нижних этажах, так смотрел на тех, кто хотел войти в него, что никто ехать с нами в лифте так и не захотел.

Я пытался выяснить причину такой повышенной строгости, получив на это ответ в том духе, что Департамент - режимное учреждение. И здесь пресекаются любы попытки самостоятельного хождения посетителей.

Странно, что об этом вспомнили не сразу.

Когда я вошел в здание, то мой сопровождающий меня почему-то не ждал. Охранники неторопливо сверили мою фамилию в паспорте с той, что указывалась в списке посетителей, а потом спокойно указали, как дойти до лифта на первом этаже.

Вероятно, их не проинструктировали, что в министерское здание пришел человек, который представляет своим поведением опасность для плодотворной работы сотрудников учреждения. Замечу и то, что провожали так строго только одного меня. Главного врача больницы, где умер отец, и руководителя отделения кардиореанимации, где завершилась его жизнь, сопровождать не следовало, поскольку вошли в кабинет своего высокого начальника тихо и скромно, как проштрафившиеся школьники в кабинет директора учебного заведения.

Уже когда мы вышли из Департамента, я все же сказал тому, кто только что меня профессионально, как вип-персону наоборот, опекал, что не удовлетворен услышанным, поскольку посещение одного из представителей Департамента оказалось бесполезным и безрезультатным: я не услышал ни от кого должной оценки случившегося, как и не получил до сих пор ответа на поставленные в устных и письменных обращениях вопросы.

Мой визави, в котором чувствовалась военная выправка, заметил между прочим, что по основной специальности он патологоанатом. И его поэтому трудно чем-то удивить.(Ну, и метаморфоза, подумалось мне — человек, который занимался мертвыми, готовит письма живым.)

Но дальше — больше.

Мне было сказано, что мой  неожиданный  попутчик  будет смотреть, как я пойду за угол дома, чтобы мне на голову не упал кирпич.

Когда я сообщил через некоторое время прямому начальнику моего сопровождающего об услышанном от него, мне сказано было, что такого просто не могло быть произнесено. Не могло и все тут. И  доказать ничего невозможно.

Пришлось посоветоваться с юристами, ведь можно   считать, что в мой адрес высказано то,  что при определенных  обстоятельствах  можно принять за  явную,  недвусмысленную угрозу.

Но и тут мне объяснили, что и в том варианте произнесенного,  какой  услышал  лично, даже если бы у меня на руках имелась запись столичного неоднозначной фразы  городского служащего, и тогда я бы не смог ничего доказать.

Как раз потому, что их, слова о кирпиче, который в таком городе, как Москва, может вдруг упасть на голову любого(!), не нашли бы никакого состава преступления. Поскольку их, слова эти, можно истолковать, как предупреждение об опасности из самых лучших намерений и заботу о здоровье ищущего правды человека.

Да, и как могло бы быть иначе, если говоришь с тем, кто ежедневно отправляет адресатам десятки писем, касающимся ничего иного, кроме здоровья.

Мне зависимости от того, чем сотрудник столичного министерства занимался до того, и есть у него звание или нет. Ясно, что отнюдь не врачебное, чтобы было ясно. Так сказать, на всякий случай.

 И без того достаточно неприятное впечатление от общения с чиновником от медицины. дополненное специфически  словами его подчиненного только усилилось.

И надолго.

Одни знающие люди мне говорили, что по номеру медицинского полиса можно определить нахождение его обладателя в больнице, как и многое другое.  Но и компа тут не потребуется,  достаточно пары телефонных звонков.

Другие сведущие люди  убеждали меня,  что никто не станет заниматься такой ерундой, когда других вопросов,  которые нужно решать реально, хватает.

Принял к сведению  и то,  и другое.

А там -  надо  будет    посмотреть,  как еще говорят,  наверное, в  некогда жизнерадостном городе сопредельной ныне страны.

И ждать ответа. 

Не кирпича же,  на самом деле.