Илья Клишин: Заполярное расстройство
По тундре идет дорога — очень хорошее шоссе тянется от Мурманска до самой норвежской границы, перескакивает ее.
Есть такие детские загадки, где просят найти десять отличий. Две картинки очень похожи друг на друга, и надо подмечать каждую мелочь. Мурманская область и заполярная норвежская губерния Финнмарк имеют общую подложку, их неизбежно приходится сравнивать. Та же цветущая по осени красным тундра, те же сопки, пологие холмы, замшелые скалы, те же карликовые березы, те же олени и саамы, те же фьорды, которые в России, правда, называют скромно заливами — Мурманск ведь по сути стоит на фьорде, дело только в плохом пиаре.
И на этом идентичном фоне прямо-таки кричат о себе отличия. По две стороны от границы люди расселились совсем по-разному.
Мурманск, трехсоттысячный арктический мегаполис, производит гнетущее впечатление. Многоквартирные коробки размазаны вдоль залива с его наполовину неработающими доками. От него до границы — пара сотен километров живописной пустыни. Лишь несколько раз попадаются военные гарнизоны, где по квадрату маршируют солдаты, и замерзшие промышленные левиафаны, вокруг которых кучкуются депрессивные хрущевки.
Население области — 700 тысяч человек, почти все они живут в таких городах, где преобладающий цвет — серость бетонных блоков. В Финнмарке живет в десять раз меньше. В десять.
Во всей этой фюльке, губернии то есть, во всех ее городах, поселках и хуторах живет всего лишь 70 тысяч человек. Органы чувств, впрочем, говорят об обратном. Кажется, будто из безжизненной пустыни въехал в густонаселенные земли. Повсюду яркие красочные домики. На озерах и фьордах — пристани с лодками. В каждом небольшом городке — свой аэродром. Моллы, банки, кафе, отели в городах даже с населением меньше тысячи человек.
Много иностранцев, которые приезжают рыбачить и даже остаются жить. Упрощенное норвежское законодательство позволяет приезжим австралийцам, словенцам и прочим американцам это делать. В соседней России частный вылов рыбы почти невозможен, жалуется мне жена капитана рыболовецкого судна. Ее муж идет на выгрузку рыбу в норвежский Тромсё, там проще и не нужно собирать «тысячу справок».
Там же можно заготавливать охлажденную рыбу, в России нельзя — только замороженную. А потом вводят еще санкции, качает головой моя собеседница, и теперь и охлажденную, по сути нашу же, из Норвегии везти нельзя. Рыбоперерабатывающий в Мурманске встал.
— Да у них (у норвежцев) человек просто на лодке подплывает к городу, достает рыбу и тут же свежую ее может продавать на пристани. Они доверяют. Считают, что у них вода достаточно чистая. А у нас попробуй так сделать. Весь вылов держат несколько крупных компаний, — продолжает она.
Билет из Москвы в Осло, кстати, стоит вполовину дешевле, чем в Мурманск. Мурманск не ждет туристов. До единственной большой достопримечательности, огромного памятника солдатам на сопке — «Алеши», надо ехать на обычном автобусе, а потом еще долго идти по дороге без тротуара даже. Город, в общем, ничего не ждет. Он выбирает снова Марину Ковтун, кандидата от «Единой России». Ее плакаты гордятся десятками разбитых в городе парков, кое-где эти плакаты висят прямо на закрытых парках. Их, конечно, не достроили к выборам.
Иностранцев в городе почти нет. Иногда только норвежцы доезжают — выпить, но чаще переехавшие в Норвегию русские. Сами норвежцы дальше приграничных городов, обычно Заполярного, не доезжают. В Россию они ездят за бензином (у самих 100 рублей за литр), в Финляндию — за алкоголем и сигаретами. Сложился свой микрокосм, на стыке трех стран.
— Я вот не понимаю. Когда мы едем в «Финку», в России все пусто, а только переедешь границу, и там жизнь, зайцы везде бегают. Вот правда, неужели даже зайцы понимают, что тут Россия, а? — недоумевает другая мурманчанка.
Другая рассказывает, что трое ее друзей переехали учиться в Тромсё, крупнейший город полярной Норвегии. Крупнейший — это 70 тысяч жителей. В России это был бы, наверное, райцентр. В Норвегии же это кажется огромным городом, особенно после Финнмарка. Старинный центр, университет, известные отели, бары, кафе, раскинувшийся по обе стороны фьорда и на собственно острове пояс таунхаусов.
В приграничном Киркенесе уже каждый десятый — русский. Во всей губернии, по крайней мере в ее восточной, прилегающей к России части, всё дублирует не только по-саамски, но и по-русски. В Киркенесе даже и таблички улиц на русском.
В небольшом норвежском поселке за заправкой случайно встречаю русского разнорабочего в синей спецовке. Живет тут уже 11 лет, выучил язык в совершенстве. Зарабатывает несколько сотен тысяч рублей в месяц своей простой работой. На родину не собирается.
«Когда-то на этих землях жили русские поморы. Кто были эти люди? И куда они делись?» — написано по-русски на оранжевом деревянном музее в городе Вардё на острове в Баренцевом море. Вход закрыт. Рядом на земле лежат несколько надгробных плит. Афанасии Ивановичи и Никаноры Петровичи. Даты смерти 1897, 1906 гг. и так далее. У самого океана стоит большой православный крест. Веками на этом острове торговали друг с другом норвежцы и поморы. Теперь осталась только братская могила на кочках у моря.
Сто лет назад ведь было все то же самое. Граница тут держалась с четырнадцатого века, еще с новгородского договора. По обе стороны от нее ловили рыбу и собирали подать с саамов. По переписи населения в 1926 году в Мурманской области жило примерно 20 тысяч человек. В 1939 году — уже 260 тысяч. Молохи индустриализации требовали своих жертв. К распаду Союза в Заполярье жил уже миллион человек, рассованный по тем самым наспех собранным серым коробкам среди ледяной пустыни.
За прошедшее с тех пор время ничего не изменилось. Под Мурманском недавно попытались построить виллы, но их никто не купил, и они потрескались. Фьорды никто не называет фьордами, и к ним не летят туристы. В них не стоят лодочки, катера и яхты, потому что рыбу ловить не дает бюрократия. В райцентрах все так же нет ничего, какие уж там «Старбаксы», остается спиваться, если не хуже. И проще, кажется, уехать в Норвегию, граница с которой для местных к тому же открыта, чем сделать лучше жизнь вокруг.
Когда подъезжаешь к пограничной заставе и смотришь в окно, невольно в голову лезут мысли: «Почему мы не можем даже на своей земле нормально расселиться?» Может, дело в советском эксперименте, который кинул в Арктику миллион человек и бросил их там, приучив к тому же, что если все общее, то, значит, ничье в частности. Почему и теперь, когда они ездят в Норвегию, они не хотят жить в красочных домах и плавать на своих лодках? А если и хотят, то почему не добиваются? Губернатором снова и снова становится Марина Ковтун.
И это ведь не проблема Мурманской области, как вы понимаете. Речь совсем не про нее. Владимир Путин когда-нибудь уйдет, а коробки в тундре, увы, останутся.