Растет чувство апатии ко всему происходящему в мире; конечно, до нового сильного удара. Может быть, действует близость отъезда и дивная погода. Вчера приехала Ю. с дочерью. Рассказывает, что на выборах в волостное земство кто-то дал лозунг бойкота помещикам; поэтому члены волостного комитета не попадут в волостное Залужское земство. Дает тон учитель Митрофанов, он же и первый в списке. Истинно русская привычная, хорошо знакомая картина!
Финляндский ген.-губернатор Стахович уполномочен Керенским не допускать созыва старого Сейма, и в случае необходимости распустит его силой. Был сегодня у нас в конторе писатель Петров. Жалуется, что его мало печатают, ибо газеты наполняются речами министров, депутатов советских и участников всевозможных съездов. Вот какие обстоятельства! Значит, теперь и Толстой не мог бы вещать миру свои светлые и золотые слова!
Состав присяжных заседателей был образован не считаясь с послереволюционным демократизмом. Случайно попал один, оказавшийся ко дню заседания солдатом, и сенат, или вернее председатель суда сенатор Таганцев, немедленно же поспешил его устранить, сославшись на закон, аннулированный революцией, о бесправии солдата.
Со вчерашнего дня начались передачи, то от рабочих завода, то от района, то от трамвайщиков городского парка, то от текстильщиц. Может, и раньше были, да не доходили. Исаев навел порядок. А передачи сразу подняли настроение. Еще бы! Разве не лучший знак, что жив дух большевизма? Районы, фабрики, флот… Не задушили их оборонцы. Пусть переловили, засадили «вожаков», и без них рабочие найдут свой классовый путь. Напрасно теперь устрашая надзирательница будто случайно кидает: — Нет больше большевиков! Читать дальше...
Вот и Остоженка… Здесь я знал все переулки, все вывески. Сначала город мне показался более спокойным; но это была видимость — люди и здесь ничего не понимали. Я попробовал разыскать старых знакомых. Прошло восемь лет, а это немалый срок. Один гимназист, ходивший в 1907 году на наши собрания, успел стать модным адвокатом; когда я назвал себя, он начал на меня кричать: «Доигрались! Мог бы сидеть в Париже, там, по крайней мере, не стреляют на улицах…». Гимназистка Люся, которая обожала стихи Лермонтова... Читать дальше...
Читал в парке Чехова. Кое-что из рассказиков его все-таки хорошо. Но он, его душа, вкус, не интересуют меня. И слишком уж мне знаком.
Я поймал одного славного мальчика и спросил его, кто ему велел пасти у меня лошадь: — Папка! Привожу мальчика на ток, спрашиваю отца. — Боже сохрани! — говорит. — Тогда позвольте мне мальчика наказать? — Вали! Я мальчика за ухо, и он ревет, а родители виновника смотрят, молчат, только мать мальчику смущенно шепчет: — Ничего, ничего! Нужно продумать до конца это противоречие хорошего любимого человека (старца) и воровской шайки.
От «Петропавловска» и «Республики» на свидание ко мне прибыло несколько моряков. Встреча в необычной обстановке через решетки вызвала в них бурю негодования. Они готовы были тут же сломать эти решетки и упорно настаивали перед тюремным надзирателем открыть эти решетки и предоставить им возможность разговаривать со мной наедине. Изумленный надзиратель на требование моряков смиренно ответил: «Мы люди подневольные. Начальство не разрешает». На что моряки ответили: «Мы сами разрешим. Скоро мы сорвем эти решетки своими пушками». Читать дальше...
Две надзирательницы в дверях. Обе нагружены свертками. — Ну и передачу же вам сегодня принесли. Прямо оптовый магазин. Чего только нет! Булки белые, колбаса, консервы, масло, яйца, мед… И записочка: «Моряки Балтийского флота приветствуют товарища Коллонтай». Вот это так чудесная передача! Значит, Центробалт не разбит? Значит, дух-то моряков не сломлен? Значит, оборонцы не победили? Остальное все приложится! На радостях, как соседка по камере, американка, готова была заскакать по камере.
Не до социализма теперь русскому народу и русскому государству, не до жиру, быть бы живу. Можно признать некую правду социализма, но в данный исторический час я буду за всякую партию и за всякий класс, которые будут настроены патриотически и национально, будут спасать родину от гибели. Только такие партии и такие классы могут быть признаны истинно прогрессивными. Антипатриотический, антинациональный, антигосударственный социализм глубоко реакционен, для него не будет места в будущей свободной России. Читать дальше...
На днях в Петрограде пьяный член Совета «собачьих депутатов» оскорбил и задержал двух дипломатов-румын. В Одессе социалист сбил шляпу с головы американского консула в одном из кафе.
Ильич устроился в Гельсингфорсе, он прислал химическое письмо, в котором звал приехать, сообщал адрес и даже план нарисовал, как пройти, никого не спрашивая. Только у плана отгорел край, когда я нагревала письмо на лампе. Емельяновы достали паспорт и мне — сестрорецкой работницы-старухи. Я повязалась платком и поехала в Разлив, к Емельяновым. Они перевели меня через границу; для пограничных жителей было достаточно паспорта для перехода границы; просматривал паспорта какой-то офицер. Надо было пройти... Читать дальше...
Приказ представителя Временного правительства генерал-майора Занкевича: «Прапорщик 5-го гусарского александрийского полка Гумилев назначается в распоряжение комиссара Временного правительства и Исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов при русских войсках во Франции. Прапорщику Гумилеву производить сверх содержания суточные деньги в размере по тридцать франков в сутки».
В день прибытия Верховного главнокомандующего во всем городе чувствовалось, что вся внесоветская Россия ждет от Корнилова не сговора со Временным правительством, а замены скрытой диктатуры Совета открытой диктатурой Корнилова. В Москве эти реакционные настроения были, вероятно, еще сильнее.
Безумный день. Часов в 8 вечера приехал Савинков. Сказал, что все кончено. Что он решил со своей отставкой. Просил вызвать Карташева. (Карт. несколько в курсе дела и Савинкову сочувствует). Узнаем от Бориса следующее. Корнилов, оказывается, сегодня приехал. Телеграмму, где Керенский «любезно» разрешил ему не приезжать, «если не удобно», получить не успел. С вокзала отправился прямо к Керенскому. Неизвестно, что было говорено на этом первом заседании, но Корнилов приехал тотчас после него к Савинкову, и с какою-то странною подозрительностью. Читать дальше...
Поезд Корнилова прибыл. Всюду текинские часовые. Настроение свиты нервное — боятся покушения. Попадаю как раз к обеду. Корнилов усаживает меня рядом с собой; по другую сторону от меня Васильковский. Смеемся по поводу редкого сочетания трех главнокомандующих Петроградским округом, сидящих рядом в хронологическом порядке. Вспоминаем, что Корнилов пробыл в этой должности два месяца, я — тоже, гадаем о том, сколько времени продержится Васильковский. Беседа переходит на стратегические темы. Корнилов бодр и полон надежд. Читать дальше...
Сейчас встретил защитный автомобиль. Выскакивает оттуда Соколов: «Ах, я и не знал, что вы в городе. Вы домой? Я вас подвезу». Я говорю — нет, Н. Д., я не люблю казенных автомобилей; я ведь никакого отношения к власти не имею… «Что вы, это случайно, а мне нужно бы с вами поговорить…» Тут я ему прямо сказал, что, по-моему, он, сознательно или нет, столько зла сделал России, что мне трудно с ним говорить. Он растерялся, поглядел на меня глазами лани: «В таком случае я хочу длинного и серьезного разговора... Читать дальше...
На днях ездил в местечко Нальчик. Это очень красивое место — горы и степь. Степь Кабардинская и горы тоже заселяют кабардинцы (кавказское племя — мусульмане). Эти кабардинцы, узнав о моем приезде, собрались компанией и устроили мне пикник — говорили речи, жарили на огне целого барана, танцевали, пели и делали джигитовку верхом на лошадях. Все это происходило в горах, из-за которых с одной стороны открывался вид на необозримую степь, а с другой — на снеговую цепь Кавказского хребта. Зрелище поистине величественное и замечательно красивое. Читать дальше...
Позвал своего друга, поэта Бориса Верина, к Бальмонту в гости. Бальмонт, в белых штанах, желтоватом чесучовом пиджаке, с длинными волосами, остроконечной бородкой и свежей румяной кожей — лет на десять-пятнадцать моложе своих пятидесяти лет. Борис Верин вел себя очень мило. Я играл «Мимолетности», и так как это название взято из стихов Бальмонта: В каждой мимолетности вижу я миры, Полные изменчивой, радужной игры… — то я спрашивал, подходит ли оно сюда. Бальмонту очень нравились и пьесы, и название... Читать дальше...
Море чудное, дивный парк. Право, нет лучше места. Тишина и такая простота.
Табаку напрасно не купил, я уже давно курю за 20 р. и знаю, что прежде этот фунт стоил 6 р. Если можешь, купи фунт и спрячь. А то табаку, вероятно, совсем не будет.
