Валерий Панюшкин: Школа Шлосберга. Почему псковский политик не сдается
- Фото: Ольга Лавренкова
Псковский оппозиционный политик Лев Шлосберг создал кучу полезных общественных организаций по всему Северо-Западу. Возглавляет самое успешное региональное отделение партии «Яблоко». Выиграл множество муниципальных и региональных выборов. Издает успешную оппозиционную газету. Спас от закрытия десятки сельских школ и больниц. Сорвал в псковском парламенте голосование по «закону Димы Яковлева». Разыскал тайные захоронения русских десантников, погибших на Украине. Баллотировался в губернаторы. Но прославился не этим. Всероссийская слава пришла к Льву Шлосбергу, когда его жестоко избили неизвестные и когда федеральные телеканалы объявили его шпионом.
Медвежий угол
Асфальтовая дорога кончается, и начинается проселочная. Чистый песок. На песке растут сосны, мох и грибы маслята сплошным ковром. Если приглядеться, то найдешь на песке медвежьи следы величиной с тарелку. Медведи подходят близко к жилью, но осенью они благодушные, разве что медведица заподозрит опасность для своего медвежонка. А по сторонам дороги – озера, десятки озер, может быть, сотни. Хорошо взять маленькую лодочку и пойти на веслах к островам. Жена будет счастлива, ей посреди озера станет наконец спокойно. А озера соединяются между собою протоками, маленькими речками, и через них перекинуты деревянные мосты, по которым страшновато проезжать на машине. Глушь. Медвежий угол. Сюда в деревенский домик друзей политик Лев Шлосберг уехал с женой отдохнуть дней на десять.
После скандала с захоронением десантников, после избиения, после толпы федеральных журналистов, допрашивавших его, чтобы потом переврать его слова. Уехал помолчать просто: гулять, топить печку, пугаться, только если достаешь из поленницы вместе с поленом здоровенного ужа. Правда, не удалось помолчать. Здесь почти не берет телефон, зато есть интернет. И в самый день приезда по федеральным телеканалам вышли сюжеты про то, что Шлосберг получал деньги от западных благотворительных организаций и импортировал на эти деньги в Россию технологии оранжевых революций. Пришлось двое суток отбиваться в социальных сетях и разъяснять сторонникам, что все это вранье. А на третий день, как шпионские страсти поутихли, даже сюда, в медвежий угол, добрался журналист, если все еще считать меня журналистом. Правда, я не спрашивал, кого Шлосберг считает организатором нападения на него. Я спрашивал про детство.
«Детство? » – Шлосберг был удивлен такой постановкой вопроса, но ему было приятно про это говорить. И он говорил подряд семь часов. А жена его сидела напротив и смотрела удивленными глазами: «Ты мне ничего такого не рассказывал». А я сидел молча, пил чай и ел овсяное печенье. А он говорил как по писаному. Семь часов.
«Детство! Я псковский. Бабушка была воспитателем старейшего в Пскове детского сада. У нас дома сохранились фотографии детишек сороковых годов. Дедушка – художник. По папиной линии дед, который пропал на войне без вести, – псковский фотограф. Прадед – переплетчик. Старое еврейское кладбище сровняли с землей, и могилу его теперь найти нельзя».
«Моих маму и папу познакомили в доме сестер Алесиных. Их было три сестры. Моя бабушка Анна (полное имя Нахама), ее сестра тетя Эля, которая пережила ленинградскую блокаду, и третья сестра тетя Геня – первая в Пскове женщина-фармацевт. Их дом сохранился во время войны».
Он рассказывает подробно, с именами, адресами, датами. Если приводить его рассказ полностью, не хватило бы целого журнала. Приходится вырывать из контекста отдельные цитаты.
«Когда мой прадед Мендель вернулся из эвакуации, ему было лет восемьдесят. Он обнаружил, что в их доме живет майор госбезопасности. Майор категорически отказался уступать дом законным хозяевам. Тогда старик подал на майора в суд и выиграл».
«В семьдесят четвертом году, когда строили дом для партхозноменклатуры, наш дом снесли. Мне было одиннадцать лет, я смотрел из окна школы, как разбирали дом моего детства. Примерно тогда я начал относиться к власти критично».
Слушаешь его и думаешь: вот корни у человека. А он продолжает:
«Все мои родственники – учителя. Дед – учитель черчения. Мама – химик, биолог. Папа – учитель физики и математики. Дедушкина родная сестра – учитель русского и литературы. И особенность учительской семьи в том, что ребенок в ней предоставлен сам себе, потому что учитель занят другими детьми».
«У мамы был брат, он окончил школу в сорок первом году. Он прошел всю войну, закончил в Балтийске, трижды кавалер ордена Красной Звезды за личное мужество. Трижды пытался поступить в артиллерийскую академию, сдавал экзамены на “отлично”, но не поступал. А после третьей попытки его пригласил генерал, начальник училища, и сказал: “Товарищ капитан, простите, я не могу вас принять, у нас нет квоты на евреев”».
«Я рисовал карты. Тот квартал, где мы жили, у меня был отрисован весь. В доме это мое увлечение очень поощрялось, я был весь в красках и карандашах. И мне нравилась фортификация».
«Я поступил на псковский истфак и писал диплом про псковское оборонное зодчество. Читал воеводские описания Псковской крепости XVII века. В Пскове есть несколько списков иконы “Видение старца Дорофея”, на них показана вся Псковская крепость. Я сличал текстовые описания воевод с иконами и пытался восстановить, как выглядела крепость. Вручную, перышком я нарисовал поярусную схему крепости в эпоху наивысшего развития города».
«Истфак – это очень опасный факультет, он ближе всего к правде. Если документы не сфальсифицированы, ты, читая их, начинаешь иначе понимать исторические события. Архивы про коллективизацию, переписка союзников времен Второй мировой войны – читаешь их, и это заставляет глядеть на историю иначе. И был у нас преподаватель Николай Васильевич Ковалев, он был огромный, весил килограммов сто шестьдесят. Он приходил в аудиторию, садился на стул, опирался на палку и говорил: «Пока я живой, спрашивайте». И рассказывал нам про дело Кирова, про съезд победителей… Даже верные служители культа КПСС сидели молча, когда Ковалев рассказывал».
«У нас учился гениальный человек Олег Гуринович. Он был почти слепой. Он был настоящий интеллектуал и убежденный антисоветчик. Писал неофициальную историю СССР. Один из наших однокашников настучал на него, и возмущение наше было таким, что стукачу пришлось уйти с очного отделения. А потом стукач этот служил в КГБ и повесился».
«Я собирался заниматься наукой, но весной восемьдесят четвертого года меня позвали на практику в город Тапа в спецшколу для несовершеннолетних правонарушителей. Я приехал в Тапу в четыре часа ночи и сидел всю ночь на вокзале. Единственным звуком был звук воды, капавшей из рукомойника. Я отработал там два месяца и получил очень интересный опыт. Читал личные дела детей и понимал, что можно просто поссориться с учителем и он так сформирует личное дело, что ребенок попадает в полутюремную систему, которая уж точно превратит его в преступника».
«У нас был театр и прекрасная традиция летних и зимних десантов. Мы шли на лыжах из города в город и давали концерты. А летом брали кибитку с лошадью и ехали по городам с концертами. Концерты были песенные и поэтические. Один из них мы давали в городе Себеже, и город мне очень понравился».
«Меня не любила замдекана. За антисоветчину нашу, за стенгазету, которую мы делали. Она предложила мне распределение в спецучилище для трудных подростков в Себеж. Там было восстание детей. Замдекана думала, что я откажусь и тогда она влепит мне плохую характеристику, так что волков сторожить никуда не возьмут. Но я согласился. Я хотел пожить самостоятельно. И хотел, чтобы меня поскорее забрали в армию. Не хотел отсиживаться в сельской школе ради отсрочки, хотел отслужить скорее и освободиться».
«До шестьдесят четвертого года в Себеже была детская зона. Там воспитатели ходили с металлическими плетками. Это был фашистский концлагерь. Детей разве что не убивали. Воспитатель мог скостить воспитаннику срок за хорошее поведение, а мог накинуть, и дети сходили с ума от того, что не знали, сколько им здесь сидеть. На двести пятьдесят воспитанников – триста человек персонала. Я попал на последнее поколение советских юношей-преступников, не одурманенное наркотиками. Мне досталось первое отделение, двадцать четыре юноши по шестнадцать-семнадцать лет. Они все были выше меня ростом. И там были дети, которые участвовали в восстании, захватывали спальный корпус и заявляли, что не хотят больше терпеть унижений. Когда я впервые пришел к ним, они смотрели на меня и, кажется, думали, съесть меня или не съесть».
«У всех этих детишек был ужасный дефицит общения. Я начал с ними разговаривать, и это возымело фантастический эффект. Каждый вечер после отбоя я обходил их всех, к каждому присаживался на кровать и разговаривал. Обход занимал иногда до часа. Я их держал. Мозгами».
- Фото: Ольга Лавренкова
Щит Родины
В армии он служил в грузинском городе Вазиани, в ракетных войсках. Ядерный щит Родины. Воинская часть, которая должна была заниматься транспортировкой и хранением ракет средней дальности, направленных против американских баз в Турции. Казарма не отапливалась. В столовую идти надо было километра четыре через луга. И, завидев солдат, волкодавы, охранявшие отары овец, срывались бежать с диким лаем.
«Одна даже укусила», – говорит Шлосберг.
Группу молодых солдат, человек сорок, Шлосбергу удалось как-то сплотить, чтобы противостоять старослужащим и совершенно обойтись без дедовщины. Как – непонятно. Вероятно, сказался опыт работы с трудными подростками.
Шлосберг рассказывает, и в его рассказах то и дело упоминаются нетривиальные способы найти общий язык с людьми. Он хорошо рисовал и чертил, и это помогло наладить отношения с командиром части, который однажды залил водой секретную ядерную карту, так что потребовалось секретно карту перерисовать, включая подделывание подписи командующего. Или вот патруль. Однажды во время отпуска в Тбилиси Шлосберга задержал патруль. Казалось бы, отпуск должен быть безнадежно испорчен, но офицер отпустил Шлосберга, потому что они оказались одногодками. Оказывается, в армии одногодки должны помогать друг другу. Офицер спросил только:
«Ты кто по профессии? »
«Учитель истории», – рапортовал рядовой Шлосберг.
«Скажи, когда была Куликовская битва? »
«Восьмого сентября 1380 года».
«Молодец. Иди».
Он фантастически разговаривает с людьми, судя по его рассказам. Вот приходит в Русский театр драмы на проспекте Руставели, идет к директору, говорит, что любит театр, что в части у них есть автобус и военнослужащие могли бы… Ну, и директор театра выделяет раз в неделю ракетчикам в зале два ряда. Многие солдаты попадают в театр впервые, авторитет Шлосберга растет еще больше, потому что вот же показал эдакое чудо – театр.
Только капитан Оглы, разжалованный из майоров за жестокое отношение к солдатам, говорит ему:
«Ты неправильно, боец, отбираешь личный состав в театр. По желанию отбираешь, а надо провести строевые занятия и отобрать лучших, провести кросс и отобрать лучших, полосу препятствий с полной выкладкой и – лучших».
Так говорит капитан Оглы, но однажды наступает день, когда дождавшийся наконец большой звездочки и шитых на заказ сапог из натуральной кожи майор Оглы, одевшись в парадную форму, сам идет в Русский театр драмы имени Грибоедова. И с тех самых пор начинает со Шлосбергом разговаривать – не на равных, конечно, но хотя бы уважительно.
Трудные подростки
После армии Шлосберг возвращается в училище для трудных подростков в Себеж, но новое поколение малолетних преступников теперь все на наркотиках, говорить с ними куда труднее. Но Шлосберг пытается. Эти попытки постепенно делают его тем, кем он стал, – успешным оппозиционным лидером с синяком над бровью.
Он пытается убедить персонал себежского училища, что с трудными подростками надо работать, не заключая их в тюрьму, – по домам, по семьям. Понимания не находит, увольняется и сам тогда устраивает общественную организацию, занимающуюся молодыми людьми в трудных жизненных ситуациях. В частности – первый в Пскове телефон доверия, по которому в новогодние ночи, когда не найдешь операторов, готовых работать, Шлосберг отвечает сам.
Он едет на последнюю всесоюзную конференцию комсомола и выступает там за то, чтобы исключить из названия «ВЛКСМ» буквы «Л» и «К» – «ленинский» и «коммунистический». Пусть будет просто «Союз молодежи», говорит Шлосберг, и у него много сторонников, но они с удивлением наблюдают, как председатель не по существу, а чисто аппаратными методами не дает их идее пройти: грамотно перетасовывает выступающих, вовремя прекращает прения – и все, предложение не прошло.
Но общественный молодежный центр в Пскове успешен. Им даже деньги удается находить на свои программы. Они даже принимаются учить другие общественные организации администрированию, планированию, фандрайзингу. И в качестве бонуса получают дружбу со всеми буквально активистами по всей Псковской области.
Они даже организуют частный университет. И Шлосберг едет в Москву в Государственную думу, чтобы добиться закона, по которому студенты частных университетов получали бы такую же отсрочку от армии, как государственные студенты. И единственная фракция, где его слушают, – «Яблоко».
Так он становится региональным лидером «Яблока», и не просто каким-нибудь, а самым успешным. Это он придумывает вести по «яблочному» списку на выборы не кабинетных политиков, а местных активистов. Людей, которые и без всяких выборов активно как-то любят свою землю. Людей, которые и так уже борются против закрытия школы, против закрытия больницы, за строительство дороги, за сохранение леса, – благо Шлосберг знает их всех и половину из них учил администрированию общественных организаций. Если помогать этим людям электоральным ресурсом «Яблока», если давать им слово в созданной Шлосбергом газете «Псковская губерния», они становятся главами городов, главами районов, они проходят в законодательные собрания, а сам Шлосберг проходит в законодательное собрание Псковской области.
Вот тут и находит коса на камень. Псковское законодательное собрание, разумеется, состоит в основном из членов «Единой России», но Шлосберг умеет говорить и с ними.
«Я же работал в школе для трудных подростков».
Он умеет говорить с ними настолько, что однажды, когда Псковская дума должна поддержать «закон Димы Яковлева», запрещающий американцам усыновлять российских сирот, Шлосберг срывает голосование. Нет, нельзя заставить членов «Единой России» голосовать против закона, присланного из Москвы. Но Шлосбергу удается как-то убедить коллег-депутатов воздержаться от голосования. Он же работал в школе для трудных подростков. Можно же как-то объяснить даже трудным подросткам, что не следует вымещать свою злобу на сиротах.
Губернатор Турчак, говорят, был в ярости. По вине какого-то Шлосберга не выполнить задание Кремля – это слишком. Говорят, Турчак лично звонил главе законодательного собрания и требовал «закон Димы Яковлева» переголосовать. Переголосовали. Приняли. А Шлосберг стал Турчаку личным врагом. И тут уж по нарастающей. Каждый раз тоном выше. Стал личным врагом губернатора, так баллотироваться же в губернаторы. Не дают собрать подписи, чтобы зарегистрироваться кандидатом, так стать же защитником псковичей без всяких подписей и без всякой губернаторской должности – найти под Псковом тайные захоронения десантников, которых федеральная власть посылала воевать на Украину. Избили за это? Ославили шпионом по всем федеральным телеканалам? Так это же значит, что стал политиком федерального уровня.
Значит, готовиться к выборам в Думу по федеральному списку «Яблока».
Я спрашиваю:
«Вам страшно? »
Чай, овсяное печенье. Вечереет. Яблоки за окнами падают с яблони так, что слышно. Шлосберг не отвечает на вопрос. Вместо этого рассказывает, как именно будет искать новых сторонников, как важно защитить псковских солдат от необъявленной войны, как важно объяснить людям, что нехорошо брать чужое…
Я четыре раза спрашиваю:
«Что вы чувствуете? Вам страшно? »
Но он не отвечает про чувства. Уходит от вопроса. Возможно, потому, что напротив сидит жена, которую он ласково зовет Белкой и которая смотрит на него довольно восторженными глазами.С