Пастернаку посвящается. Как будущий нобелевский лауреат жил в Чистополе
31 мая исполнится 55 лет со дня смерти Бориса Пастернака. Два года знаменитый поэт и писатель провел в ТАССР в эвакуации. С чистопольцев был списан образ некоторых героев его романа «Доктор Живаго». «АиФ-Казань» узнал подробности о жизни писателя.
Эффект присутствия
Недавно в Чистополе, где он прожил около двух военных лет, расширили экспозицию мемориального музея. В комнате, где он работал, полностью сохранилась обстановка 1940-х годов. Репродуктор, несший вести с фронта, письменный стол, керосиновая лампа. Рядом висит пальто, стоят валенки – те самые, в которых переделкинский небожитель гулял по камскому городку... О жизни писателя в эвакуации рассказывает Рафаил Хисамов, старший научный сотрудник Мемориального музея Бориса Пастернака Чистопольского госмузея-заповедника.
Чем угодил Сталину?
В Чистополь Борис Пастернак приехал уже известным поэтом, членом правления Союза писателей СССР. Летом 1941 г. его семью – жену Зинаиду Николаевну, пасынка Стаса Нейгауза и маленького сына Лёню – отправили в эвакуацию в Татарию. Сам он пытался записаться в роту ополчения писателей, но не прошёл медкомиссию из-за хромоты. Врач увидел, что одна нога у него короче другой: «Нет, пешком до Смоленска вы не дойдёте». В Москве Борису Леонидовичу оставалось тушить «зажигалки». Когда над столицей нависла угроза, глава Союза писателей Александр Фадеев рекомендовал ему и другим писателям отправиться в ТАССР.
К тому моменту его жена с детьми уже устроились в Чистополе в интернате Литфонда, где пианистка Зинаида Нейгауз стала сестрой-хозяйкой. Сам Пастернак мечтал стать истопником. Найти жильё в Чистополе было трудно, сюда ехали не только организованные группы писателей, но и беженцы, которые добирались в глубинку своим ходом. Поняв, что война затянется, некоторые писатели осенью стали перебираться в Ташкент. Перед отъездом поэт Перец Маркиш уступил Пастернаку свою комнату в доме №75 по ул. Володарского (ныне ул. Ленина, 81).
Поэт не чурался работы, сам пилил дрова из сырых брёвен, что сплавляли по реке. Он и до войны жил без изысков. Часто оставался без денег, потому что гонорары за изданные книги не платили месяцами. Крутился как мог. Так, по совету Корнея Чуковского в 1924 г. написал стихи для детей «Зверинец» и «Карусель», которые трудно назвать детскими. Этих гонораров хватило, чтобы заплатить за московскую квартиру на Волхонке, из которой Пастернака чуть не выселили.
В начале 1930-х всё имущество он оставил первой жене художнице Евгении Лурье. Вместе со второй супругой Зинаидой Нейгауз, которая тоже оставила всё бывшему мужу, они уехали в Грузию. Там Пастернак занялся переводами грузинской лирики. Говорят, ему даже доверили переводить юношеские стихи Иосифа Сталина. Естественно, имени автора не назвали. Но позже сам вождь позвонил переводчику, интересовался, как тот оценил стихи его друга. Недолго думая поэт посоветовал «другу» заниматься чем угодно, кроме поэзии...
К слову, Сталин звонил Пастернаку несколько раз. Он отметил его ещё в 1932 г., когда получил от него личное соболезнование по поводу трагической гибели Надежды Аллилуевой в противовес коллективному обращению писателей: «Присоединяюсь к чувству товарищей. Накануне глубоко и упорно думал о Сталине; как художник - впервые. Утром прочёл известие. Потрясён так, точно был рядом, жил и видел. Борис Пастернак». Говорят, этот текст пролежал у Сталина под стеклом до конца дней. Может быть, именно этот факт спас Пастернака в годы репрессий, когда арестовали многих его друзей.
А ведь поэт не молчал, писал резкие письма в защиту товарищей. В 1934 г. он был единственным, кто бегал по инстанциям, чтобы облегчить участь ссыльного Осипа Мандельштама. В 1937 г. он не стал подписывать письмо писателей против Михаила Тухачевского и других крупных военачальников, но за него поставили подпись. На глазах у всех посещал семью писателя Бориса Пильняка, которого объявили врагом народа. Но на всё это наверху смотрели сквозь пальцы, мол, он и сам не осознаёт, что делает и о чём пишет. Будто бы сам Сталин вывел его из-под удара большого террора.
Городок в геранях
С тех времён за ним прочно закрепилось амплуа городского сумасшедшего или небожителя. Таким его встретили и в Чистополе. «Он всегда шёл медленным, размеренным шагом, смотрел поверх голов, углублённый в самого себя, - вспоминает Эра Росина-Друцэ, которая приехала в интернат Литфонда 12-летней девочкой. - Это был воистину небожитель, хотя нередко у него в руках были самые что ни на есть обычные вещи. Помню, однажды он шёл и нёс подмышками очень хорошо подшитые валенки ... для своего пасынка. Стасик выходил, они общались. Потом выходила и Зинаида Николаевна, потом Пастернак шёл на кухню, жена его подкармливала».
У жены была хлебная карточка рабочего и ей полагалось 800 г хлеба, а Пастернаку по его карточке служащего – только 500-600 г. К тому же до 1943 г. Пастернак не получал гонораров. Так что он часто наведывался в кухню интерната, где работала жена.
«Девочки подзывали меня, смеясь: «Иди скорей, твой пришёл!» И я застывала у окна, - вспоминает Гедда Шор, одна из воспитанниц интерната, с детских лет обожавшая стихи Пастернака. - В тот раз кто-то закричал: «Гедда, твоему обед не дают!» Я высунулась из окна: Борис Леонидович громко извинялся за то, что забыл талоны... В одну секунду я оказалась у двери столовой, захлёбываясь негодованием и неистово крича: «А если бы Пушкин забыл талоны, вы бы ему тоже не дали?!» Он был смущён так, что лучше бы мне провалиться сквозь землю... ».
Как ни странно, поэт-заступник часто не мог защитить самого себя. «... в мёртвый час в нашей спальне обязательно дежурил кто-то из родителей, - говорит Елена Закс, которая была в детсаду Литфонда вместе с сыном Пастернака. - Родители были разные: строгие, при которых приходилось лежать тихо, умеренные – можно было переговариваться, а ещё были среди взрослых люди беспомощные... В их дежурства в спальне творилось бог знает что. Хуже всего бывало в те дни, когда дежурить приходил отец Лёни Пастернака – Борис Леонидович. Дети совсем его не слушались, орали, визжали, прыгали на кроватях и бросались подушками».
Впрочем, всё менялось, как только Пастернак выходил на сцену. Именно в Чистополе он впервые прочёл перевод «Ромео и Джульетты». В эвакуации у него открылось второе дыхание, ведь она позволила ему вырваться из Круг а интриг и доносов, подарила ему свободу. «Мы все здесь значительно ближе к истине, чем в Москве... сняли маски и помолодели», - пишет он в 1942 г.
В годы ВОВ он переводил не только Шекспира, но и польского поэта Юлиуша Словацкого. Писал стихи, которые вышли в сборнике 1943 г. Знаменитое стихотворение «Зимняя ночь» он начал писать в эвакуации и тоже читал его детям в интернате. Когда он завершил перевод «Гамлета», то написал одноимённое стихотворение. Завершил, но вскоре уничтожил пьесу «На этом свете», многие герои которой перекочевали в роман «Доктор Живаго», за который писателю присудили Нобелевскую премию.
Считается, что один из персонажей – белогвардейский генерал Галиуллин, написан с чистопольца, генерала колчаковской армии Молчанова. Многие узнавали Чистополь и в деталях населённого пункта Мелюзеево, описанного в романе.
Косвенным же прототипом доктора Живаго послужил чистопольский друг писателя – доктор Дмитрий Авдеев. Его дом в шутку называли филиалом московского писательского клуба, так как эвакуированные часто собирались здесь вечерами.
Семья Пастернака выехала из Чистополя в июне 1943 г., но писатель до конца жизни поддерживал связи с чистопольцами и добрым словом вспоминал эвакуационную глушь: «И мил моему сердцу Чистополь, и зимы в нём, и жители, и дома...».