Метеорит
На Балтах оказался случайно. Летнее солнце делало это грязное и суетливое место с его гудками клаксонов и молчаливым ропотом грубых прохожих особенно омерзительным и пыльным. Когда я был маленьким, я терпеть не мог потрескавшийся асфальт. От него пахло сухой грязью, а когда ты в силу возраста низкий, эта грязь ощущается сильнее, ведь ты ближе к ней.
Ещё шумел в памяти голос дикторши из радио: «но учёные считают, что этот метеорит не угрожает старушке Земле». Господи…
Водоворот людей был разорван знакомым тоном старушачьего крика: «Ублюдок!». Потом мозг подсказал, что перед этим криком был глухой звук ударившейся плоти. Передо мной в лёгком изношенном халате и с гитарным чехлом за спиной упала седая и немощная бабуля со злым лицом.
– Пидрила! – крикнула старуха, перебирая тапочками в воздухе, как перевёрнутая черепашка.
– Иди ты на хуй, карга ебучая! – прогундел скрывшийся в толпе рот здоровенного мужика.
Хотелось его отпиздить, но всё внимание моё было на старухе. Похоже это она? Все признаки. За спиной ведь не гитара у неё, а басуха. Я к ней ринулся, чтобы помочь встать. Аккуратно взял её подмышки. Почувствовал кости, хлипкие жилы, отсутствие мышц и немного прокисшего от времени жира под тонкой кожей.
– Ай, синяки будут, ёпту! Тихо! – ворчала старуха.
– Дорис, ты? – сказал я подняв её.
– Ебать колотить, Петечка! – сказала она, улыбнувшись. Во рту на месте нескольких зубов гуляли потоки ветра и слюны.
В квартире её было мрачно и холодно, как всегда. Но убрано. Раньше она тусовалась тут с кем попало, с каким–то панками, алкашами с вокзала, джазовыми музыкантами, людьми, которые называли себя продюссерами, были непризнанные и неизвестные безумные философы, актёры – тут бывали все.
Однажды спьяну она затеяла ремонт. Засрала всю квартиру шукатуркой и на стекле кухонного окна написала Peace & Love. На этом ремонт закончен был. При всём этом она была лучшей в городе, стране, да, в принципе, на континенте басисткой. Правда. Я так считал всегда.
Я ждал её на кухне и пил чай. Peace & Love уже отсутствовал.
– Да нормально всё – сказала она, возвращаясь из комнаты, где проверяла, нормально ли всё с басом. Падение пришлось не на гитару а на руку, которая покрывалась большим сиреневым синяком.
– Это тот самый Фендер?
– Ну а как же, конечно. – она открыла старый забрызганный тёмными пятнами от времени холодильник, в котором стояла только банка с каким–то тёмно–зелёным содержимым и кастрюля цвета холодильника – Супчик хочешь?
– Я не голоден спасибо! – сказал я, подавляя отвращение.
– Ну и хорошо – сказала Дорис, уселась рядом на стул, предварительно расклячившись по–старушачьи – ужас, бля, Петечка. Старость – полная хуйня, поверь мне.
– Ну да… Наверное – как всегда по–дебильному ответил я. В её компании, я всегда вёл себя как полный дегенерат. Как влюблённый по уши ведёт себя перед предметом обожания. Просто, я очень её уважал. Похоже, это уважение никуда не делось, не смотря ни на что.
– Тыж не играешь сейчас? – спросила она.
– Ой, не. Работаю. Времени нет – сказал я, и отпил чай. Сказать, где я работаю мне нельзя, надо придумать, что ответить.
– Очень жаль… Много было надежд. – она задумалась, развернулась, достала пыльную коробку из–под компакт диска. Про надежды она врала, я увидел это сейчас. Диск. Я узнал, что это был первый альбом Жако Пасториуса. Его лицо смотрело с чёрно–белой обложки и сильно взволновало меня, потому что… Потому что многое вспомнилось.
Сильным моментальным гулом перед моим лицом пронеслась вся молодость, концерты, ликующая восторженная волна людей, одинокие прогулки по городу после джем–сейшнов.
– Помнишь? – спросила Дорис улыбаясь.
– Конечно – сказал я, скрывая то, что все силы я направляю на то, чтобы не заплакать. Не подумайте, я не такой уж сентиментальный человек, просто в тот момент…
Она вставила диск в древний проигрыватель, ещё с тех времён оставшийся на том же самом месте. Он сейчас выглядел не таким старым.
– Так сколько ты не играешь? – спросила она, тыкая на кнопки проигрывателя.
– Лет пятнадцать.
– Ужас, бля… – сказала Дорис.
Сначала заиграла Continuum. Дорис замерла, а потом сказала:
– Ну нахуй! Вот эту лучше.
Она тыкнула разок и заиграла Come On, Come Over.
– Во! Повеселее, ебать! – сказала Дорис.
Я, всё–таки, заплакал.
Дорис жила бедно. Концертов было мало, подворачивались только студийные работы. Редкие. Я не мог её оставить одну, поэтому раз в неделю привозил продукты. Мне было не накладно. Странно, но я любил эту старушку, получается. Не смотря ни на то, что… В прошлом я бы её учеником. Она действительно считалась лучшей. Самой лучшей. Вне конкуренции. Божеством. Я приезжал раз в неделю и наблюдал за тем, как она напивается и иногда пишет что–то в нотной тетради для меня. Всё начиналось с оплаты. Потому что деньги это выпивка. Мы шли в магазин сначала, а потом… Потом было что–то вроде занятия.
Честно… Я её простил. На самом деле она и являлась той причиной, по которой я бросил играть. Помню моё отчаяние. Денег у меня совсем не было, работы тоже и… Я надеялся, что немного мне поможет джем. Чем? Это же как в храм сходить. Туда пришла в тот день Дорис… Она была очень пьяна, шаталась. Дерзила. Почти каждый раз, когда я оказывался на сцене она подходила и просила бас… Как бы показывала, что я не достоин находиться на сцене. Показывала своё превосходство. Но разве мог я спорить? Это было в клубе Грибоедов. Владелец ужасался той какофонии, которую творила Дорис и все, кто находился на сцене. Бухие вдрызг, они пугали людей. Они уходили.
Я продал бас на следующий день. Это был Fender Jazz Bass. Американец. Почти такой же как у Жако Пасториуса. Охотников за ним было немало.
А, может, и не простил я её, раз помню эту историю в таких красках… Не понимаю…
Раскладывая продукты по полочкам холодильника я поинтересовался:
– Дор, я заметил, что ты бросила это дело.
– Бухать?
– Ага. – сказал я.
– Да, завязала с синькой напрочь. Ни капли больше.
– А бутылка, что в серванте? – сказал я. Эту бутылку с коньячного цвета жидкостью я заметил давно, и у меня из–за неё возникали вопросы, пьёт Дорис или нет.
– Это на случай если рак или метеорит с неба ебанёт. Или ядерная война. – сказала Дорис – Фух… Слушай, Петь, спасибо тебе! Чем тебя отблагодарить?
– Натурой! – засмеялся я. Шутка получилась неудобная и неудачная.
– Ни хуя себе… – сказала Дорис.
– Сыграй что–нибудь – сказал я.
– Бля, час от часу не легче – засмеялась Дорис, но я заметил, что её глаза покраснели. Она достала платок. Протёрла нос, глаза. Выдохнула. – Пошли, ёпты!
Помню, читал книгу про Чарли Паркера. Он был героиновым наркоманом, ночевал на улице, носил какую–то мешковатую одежду… Но когда он выходил на сцену из нищего он превращался в богоподобное существо, а его смятая и рваная одежда тоже преображалась. Вот и Дорис. Из старой дряблой кочерги она превратилась в богиню. Она играла что–то похожее на Маркуса Миллера, слепом. Импровизировала. Мастерская игра узнаётся сразу. В ней нет ничего лишнего, только мастер и его дело. Без усердия. Естественно.
Мои мысли снова унеслись в прошлое. Помню, как загрузил в дешёвый mp3 плеер все альбомы Маркуса Миллера и Жако Пасториуса, и ещё кого–то, вроде Ришара Бона, и слушал, слушал, слушал и мечтал. Я мечтал быть самым классным басистом. Самым классным. Чего этой Вселенной стоило просто дать мне, песчинке, реализовать крохотную мечту, стать классным басистом и зарабатывать этим деньги. Я много не просил… Не получилось…
Дорис закончила играть.
– Охуенно – сказал я.
– Пальцы уже все болят, на хуй – сказала Дорис мягко, буто бы только что она заглянула за тайную завесу, туда, где виден рай, место, где все мечты сбываются. Нам было хорошо. Мы молчали какое–то время. Музыка много рассказала.
Полковник меня совсем не слушал. Взгляд его был направлен в пустоту, а я продолжал свой доклад о том, в каком состоянии логистические цепочки, о том, как всё удалось наладить в короткие сроки. Это был мой успех. В принципе, мне эта работа очень нравилась. Удивительно, что Полковник распознал во мне талант так вовремя. Буквально стоило мне представить, как должны работать поставки, как мгновенно рождалась идея, до которой никто не мог додуматься. Воображение – вот сила!
Сначала я думал, что люди прикалывались надо мной, когда восхищались моей работа. Потом я понял, что у меня просто есть талант… Полковник почему–то злился, а я старался, я докладывал, докладывал, докладывал, что мы добились небывалого успеха и вся операция наша спасена, и Родина наша спасена, и теперь уж точно…
– Что точно? – сказал Полковник.
– Прошу прощения? – сказал я, пытаясь собраться с мыслями.
– Ты не знаешь что–ли, Пётр? – сказал Полковник – Ты не слышал про метеорит, что–ли?
Через десять минут я уже ехал к ней.
– Алло, Дорис? – позвонил я.
– Да, это я, Петруччо – ответила ничего не подозревающая Дорис.
– Я заеду, срочно.
– Ну… Давай, я не одета. – шутила Дорис.
– Я буду через полчаса или раньше.
Радио я не включал. В жопу. За окном не было заметно суеты. Людям не сообщали. По Обводному проехала какая–то длинная колонна с мигалками, но, честно говоря, не ясно, чего суетиться при таких делах.
На столе уже был откупорен последний коньяк. Две рюмки. Пустые пока.
Дорис как настоящая старушка, а не звезда джазовой сцены, суетилась нарезая лимон. Резкий кислый запах настиг меня. Подумалось о том, как на этой планете всё было устроено гениально. Запахи, животные, рыбы, лагуны с голубой водой, морские коньки и медведи, фрукты и овощи. Тысячи банальных мыслей о том, как же плохо то, что мы не ценили всё это. Тысяча разочарований нашим пренебрежением планетой Земля. Всё соединились в единое новое понимание, невыразимое словами.
– Даже как–то, ебать, страшно – сказала Дорис, укладывая лимоны на стол – вдруг выпить не успеем.
– Успеем. Два часа примерно осталось. – сказал я.
– Ну и на хуй это всё! – рассмеялась Дорис и плюхнулась за стол.
Логика происходящего сломалась тем, что Дорис застыла, глядя на бутылку. Напускное веселье было проглочено растерянностью. Тогда я сам взял и налили коньяк по стопкам.
– Может, они там ошиблись? – сказала Дорис серьёзно.
– Нет. Не ошиблись. Это конец. – сказал я.
– Надеюсь недолго будем мучиться. – сказала Дорис и взяла рюмку. Она боялась её.
– Посмотрим. Тост? – сказал я.
– За музыку – сказала Дорис.
Мы чокнулись и выпили. Лимон оказался кислым, как обледенелый металл.
– Какая дрянь – крякнула Дорис.
Через полбутылки я задал вопрос:
– Ты знаешь почему я бросил?
– Почему? – спросила Дорис.
– Угадаешь? Вспомнишь? – спросил я.
Дорис поникла головой, алкоголь на неё влиял угнетающе.
– Из–за меня… – сказала она.
– Наверное, по большей части из–за денег – стал отводить я тему в сторону. Мне стало стыдно за себя. Я что, хотел отмстить старушке?
– Точно из–за меня… – сказала она.
– Из–за тебя… — вздохнул я.
Дорис встала, проковыляла в свою комнату, потом вернулась, бросила на стол пачку сигарет, закрурила у окна.
– Кури, уже не вредно. – сказала она.
– Да… – сказал я и закурил.
– Ты знаешь – сказала она, – я всегда всем пиздела. Думаешь, вот эта история про Беркли правда? Думаешь меня действительно туда приглашали преподавать? Пиздёшь это всё.
Я догадывался, что это была не вполне правдивая история. Но не думал, что это 100% ложь, потому что всё окружение разносило этот миф по тусовке. Все знали, что если бы Дорис не бухала, она бы по приглашению Скоффилда уже давно преподавала бы в Бостоне. О Бостоне мечтали все.
– Более того, я херовая басистка. Мне нужно было просто все лгать, что я – лучшая. Люди велись на это, им всё равно. Они уши там развесили, бля, все. Дорис грувит! Да Дорис без запинки Донну Ли сыграть не может. Лохи, ёпту. Они раз услышали и начинают повторять как попугаи нихуя не разобравшись. А знаешь почему ты не смог бы стать крутым басистом?
– Почему? – спросил я, предугадывая ответ.
– Потому что ты честный парень… И ты бы никого бы не захотел обскакать, унизить, там… Оболгать… Понимаешь? – говорила Дорис, её накрыло – И мне перед тобой стыдно…
– Не стоит – сказал я.
– Стоит! Вот сейчас нас разъебёт метеорит, и где все эти мудаки которые клялись мне в чём только.. Блин… Не клялись, нах, эти мудаки, помнишь? – сказала Дорис, вытирая слёзы – Ко мне приехал тот, кого я наебала тысячу миллионов раз, писала какую–то хуйню в нотную тетрадь… Нахуй, бля за деньги. Фу, нахуй… Что ты за человек?
Я задумался. Возможно, стоило бы сказать, что Дорис – это для меня мостик в прошлое. Наверное поэтому я заботился о ней последнее время. Но я не был уверен, что эта рационализация правдива.
Я встал рядом с ней. Посмотрел на небо. Серое и низкое, питерская классика.
– Не знаю я, Дорис, что я за человек. – сказал я – но я тебе за всё благодарен. Разве интересно было бы нам всем, кабацким вышивальщикам жить без легенды о Дорис, которая пропила шансы уехать в Беркли? Сколько достоинства ты подарила всем нам, сочинив эту историю. Ведь мы не какие–то там лабухи, которые в этом Питере, в этой Мусоряге гоняют би–боп и фьюжн туда–сюда… Среди нас была всегда легенда – Дорис.
Дорис молчала. Пепел рухнул на белый потрескавшийся подоконник. Мы оба почувствовали дыхание всеобщей смерти.
Написал Sanchellios на microproza.d3.ru / комментировать