Прощай...
— Ну давай, старая кляча... Что же ты там?.. - беспокойно шепелявила баба Марта, каждую минуту поглядывая на тронутое морозным узором окно.
Свою печь она растопила час назад и во всей деревне только от её трубы взвивался к небу серый дымок. Под рукой у неё, примостившись между горшков гераней, сидел кот и подставлял свою большую голову с маленькими ушками под грубую ладонь хозяйки.
— Всё ластишься? Лидку не видал сегодня? Эээх... Ничего-то ты не знаешь.
Они жили на одной улице в разных её концах и не разговаривали друг с другом более шестидесяти лет. Вся ирония заключалась в том, что баба Марта и баба Лида были единственными и последними жительницами деревни. Причину их ссоры знали только некоторые бывшие жители, да все они уже давно отправились на кладбище. Молодёжь уезжала, обустраивалась в городе. Одних стариков забирали к себе, другие оставались, отказываясь ехать, а у третьих и выбора не было - никто их не звал. Баба Марта была из тех, которых звали, но она упорно оставалась в своём доме. Сын звал, дочь настаивала, а она ни в какую! "Здесь я родилась, здесь и умру, не пропаду в одиночестве, мне одной много не надо".
Пустела деревня. Забивались досками ставни, закрывались двери. Один за одним. Все уходили. Один за одним. Дворы зарастали, косились заборы, проваливались крыши после снежных зим. В один день глядь - и двери отворены у кого-то, висят на одной петле... Это мародёры шастают, ищут советские ценности. Однажды увидела баба Марта и "блогера". Что оно такое, старушка не поняла, но поначалу приняла его за вора, налетела, прочь хотела прогнать, а он:
— Блогер я, снимаю заброшенные деревни. Я ничего брать не буду, тут уже и до меня постарались.
Говорит и тычет в бабу Марту камерой.
— А скажите как вам живётся тут? Не страшно одной? Какой дом - ваш? Соседний? Или тот, что через дорогу?
— Не одна я. А ты, милок, шёл бы отсюда, пока я собаку на тебя не спустила.
— Да что вы резкая такая? Неужели не хочется поговорить с кем-то? Я же с добром.
— А у меня твоё лицо доверия не вызывает. Ты вот знаешь кто в этом доме жил, что полез туда? А я скажу тебе! - начала посвящать его баба Марта, не дожидаясь ответа и лукаво прищурившись, - ведьмак там жил! Чуть что не по его было, чуть криво посмотришь и скажешь не так - всё! Утром весь скот у обидчика мёртвый валяется.
Блогер состроил недоверчивую гримасу.
— Камеру убери свою, тыкалку эту, ну! Да, было дело... Одной ночью пришли к нему местные, выволокли из дому и привязали к вон тому столбу, что позади тебя. Утром суд народный хотели вершить над ним, а до утра думали пусть так постоит, подумает о своём поведении. Только утром на том месте не нашли его: верёвки на траве валялись, а рядом с ними шкурка змеиная, как от питона, огромная. А ведьмак исчез.
— Ну и сказочники у вас тут...
— Верь не верь, а только свет в окошке нет-нет, да замечаю я до сих пор. В двенадцать ночи.
Помолчали. Блогер ощутил, как волосы на его руках встали дыбом. Он задумчиво покосился на дом. А бабка опять языком чешет:
— Все, кто в его доме опосля этого побывал, не своей смертью померли. Митька Колобко в озере утоп, Алёшке Нефедову раскололо голову трактором - он в поле заснул, не услышал. А самая страшная кончина, на мой взгляд, у Грудняка была, который стащил из дома ведьмака кувшин и ложки - волки его с лесу разорвали, одни клочья от рубахи остались, а больше ничего, всё съели звери. Вот после Грудняка никто больше в ту избу и не заходил. Ты как? Успел в дом войти?
— Н-нет, я, двор снимал пока.
— Ну смотри, дело твоё. Я, конечно, прогонять не буду, имущество не моё, пусть ведьмак с тобой сам разбирается.
Через пять минут баба Марта уже видела, как блогер, смотав удочки, покидал деревню на своём мопеде. Женщина осталась очень довольна собой - экую ахинею придумала на ходу про бывших соседей! А как у блогера того лицо вытянулось! Потеха и только!
Два внука навещало бабу Марту по очереди: раз в две недели один из них привозил ей продукты. Почти всю пенсию старушка отдавала им, тратить-то некуда. Летом ещё ничего им было - на машине до двора доезжали, а зимой, как заметёт дорогу, приходилось оставлять машину на краю соседней деревни и идти четыре километра пешком по снегу. Ох и ругались они тогда на бабушку... "Бросай дом, перебирайся к нам, хватит издеваться и над собой, и над нами!" Но упёртая старуха продолжала гнуть свою линию. "Не время ещё, не время..." А когда наступит то время? Вот баба Лида остаётся здесь жить и она тоже останется, только бабе Марте полегче, конечно: ей всё привозят, а про бабу Лиду единственный внук забыл и детей своих она пережила, поэтому сама ходит в магазин один-два раза в месяц и иногда просит почтальоншу что-нибудь принести.
Пока обе живы, и деревня жива: открыт клуб, магазин работает, по зорьке коров отводят на пастбище, люди по утрам идут на работы в колхоз... А ещё смеётся детвора, петухи надрывают глотки, брешут по дворам цепные псы... Всё это с лёгкостью оживляет старушечья память, листая страницы истории. Предпоследние страницы стали особенно дороги - те, на которых оставалась жить их стариковская компания. Два деда и семь бабулек - вот и всё. Больше нет никого на деревне. На тот момент. Они соберутся все вместе возле двора бабы Марты, сядут на лавке рядком и на завалинке. Баба Марта и баба Лида будут в разных концах, они делают вид, что не видят друг друга. У Егора Тряпкина в руках баян. Берёза над ними будет сражаться с ветром: нехотя и скупо падают её жёлтые листья. Односельчане не устают дивиться тому, до чего они все постарели, но вслух об этом- молчок. Вслух они все молодые. У них есть мысли, чувства, груз прожитых лет, у них есть сердце, которое, отстучав на земле семь-восемь десятков лет, всё ищет чего-то, всё ждёт, которое проживает сегодня точно такой же день, как и вчера, которое всё также, как и в молодости, не понимает каково это - закрыть глаза и больше никогда не проснуться.
Егор Тряпкин заводит баян. Музыка бежит по венам у слушающих. Хочется и смеяться, и плакать. Так хорошо, так ладно он заворачивает песню за песней! Все поют, улыбаются, притаптывают сапожками в такт. Такие моменты - это высокие пики на кардиограммах их жизней. Душа раскрывается, дышится шире, заботы уходят на задний план. Есть только этот миг - как итог прошлого, как книга, которая подходит к своему концу, оставляя на сердце тянущее чувство печали. Это хорошая книга. Её хочется перечитывать вновь и вновь.
Они поют и листья берёзы падают в грязь около их ног, и шумит куст калины, склонив ветви туда, где догорает переспелое, красное яблоко заката, и пёс ступает лапами на жёлтые опавшие листья, и уходит пёс, и берёза совсем уже голая, и листва, перемешавшись с грязью, чернеет, рассыпается и прихватывается первым морозом, и уходят навсегда старики, и лавка, прогнивши, косится, и снег на ней и на штакетнике лежит высокими шапками.
Уже два года, как баба Марта и баба Лида остались в деревне абсолютно одни. За это время старушки, не сговариваясь, разработали сигналы друг для друга: летом, проснувшись, вывешивали белые тряпки на заборы, зимой в качестве сигнала был дым из трубы - если взвивается серая змейка к небу, то значит, что всё в порядке.
— И вот где её черти носят, а, Кузьма? - обращалась баба Марта тем утром к коту, - почему печь не топит, старая ведьма? Захворала может?
Баба Марта подсела за колченогий стол, поводила пальцем по цветочному, истёртому узору на клеёнке, а сама всё поглядывает в окно - а вдруг? Гордость не позволяла ей идти с поклоном к бабе Лиде. Да и что ей сделается? Небось, заспалась или дров нет заготовленных, или вышла куда - не до печки ей. В одиннадцать часов из трубы показался лёгкий дымок и баба Марта вздохнула с облегчением, взялась за дела. В двенадцать раздался стук в дверь - почтальон принесла газеты и пенсию.
— Вы здоровы? - поинтересовалась почтальонша, - ну, слава Богу, хоть вы в здравии. Баба Лида ваша слегла, бедняжка.
— И что же с ней?
— Лежит на кровати и охает. В доме холодина, только что пар изо рта не идёт. Сил нет у неё даже встать, не то, что в дровник идти.
— Так это вы ей печь растопили?
— Я, я, кто ж ещё. Дров натаскала ей, воды принесла и супчик овощной, лёгенький сварила. Не знаю, протянет ли она? Уж больно слабая. Вы бы сходили завтра её проведать.
Баба Марта упрямо скукожила лицо.
— Мы с ней не разговариваем. Поругались ещё в молодости, я говорила.
— Так и помириться пора уж! Простить друг друга! За что же можно было так сильно поссориться?
Баба Марта индюшкой надулась и молчит.
На следующий день раньше обычного стала она выглядывать в окно, чтобы увидеть дымок из трубы дальней соседки. До обеда проходила сама не своя - нет дыма и всё тут! Решение проведать давнего врага далось бабе Марте с преогромным трудом, пришлось выламывать в себе тяжёлую дубовую дверь, приросшую многолетней ржавчиной к проёму. Она налила в поллитровую баночку свежих щей, обернула их пуховым платком, чтобы не остыли, и по глубокому снегу отправилась к своей старой вражине.
На ступенях крыльца лежал свежий снег, никто по нему сегодня не ходил. Стучала она в дверь, мучаясь скверным и смешанным чувством. Вся затея казалась ей унизительной. Шестьдесят лет не разговаривали, а тут она будто бы первая мириться приползла!
— Лида! Это Марта. Откроешь? Лида! Я повторять дважды не буду, уйду сейчас, слышишь?
Под дверью с обратной стороны мяукнул кот и поточил когти - шкряб шкряб по двери, шкряб шкряб, мяу мяу.
— Лида!!! - крикнула, хмурясь, Марта.
Баба Марта услышала надсадный кашель, потом попытку что-то сказать и снова кашель. Она-то думала, что дверь закрыта, толкнула с силой от себя, а она отворена оказалась... Только вошла, как кот сразу закружил восьмёркой между её ног.
— Уйди, бестия!
Недалеко от беленой печи стояла кровать. С кровати на бабу Марту смотрели два бледных, воспалённых глаза в тумане растрёпанных седых волос. Насчёт решения поставить кровать около печи баба Марта была согласна - она и сама так сделала, чтобы греться зимой у печки, а летом спала на другой кровати в комнате. Она постояла молча над бабой Лидой, как палач, раздумывающий над тем, рубить голову виновному или объявить помилование. Баба Лида давилась кашлем и в целом выглядела до отвратительного жалко: глаза и щёки запали, кожа серая, сморщенная, как чернослив... О чём с ней говорить баба Марта ещё не придумала, но спросила:
— Тебя морозит?
Баба Лида кивнула:
— Ноги окоченели прямо.
Баба Марта накрыла её вторым одеялом и взялась растапливать печь. После того, как в печи весело затрещали дрова, она засунула в печку чайник и вернулась к бабе Лиде с принесённой баночкой щей. Она помогла больной женщине присесть, подложив за спину подушек.
— Температурка в самый раз: и не горячий, и не тёплый. Открывай рот, покормлю тебя.
— Да я сама поем, Марта...
— Где ты сама, рук поднять не можешь, одни кости да вены на них остались! Открывай рот!
Баба Лида подолгу жевала каждую ложку, зубов-то почти не осталось. Потрескивали дрова, мурлыкал кот, выпрашивая себе угощение. Пахло старостью и лежалой золой, и деревом пахло, и щами, и отчего-то сырой землёй. Баба Лида осилила половину банки, а остатки баба Марта вылила коту.
Баба Марта не знала что делать: уходить, нет? Вспомнила про чайник. Баба Лида попросила сделать ей чай с малиновым вареньем.
— На столе открытая баночка...
Чтобы чай был не слишком горячий, баба Марта разбавила его холодной водой. Сидела и смотрела, как бывшая подруга хлебает его - после еды появились силы самостоятельно держать кружку.
— Я, наверное, умру на днях, Марта.
— Вот ещё, рано тебе! Живи!
— Нет, нет... Чувствую, больше не встану. Дай мне руку.
— Зачем?
— Ну дай, не откушу ведь.
Баба Марта дала ей руку и баба Лида подслеповато поднесла её к самым глазам.
—Это же левая? Ах, да, вижу. Шрам хотела найти твой. Помнишь его?
— Ну да, хорошо меня стеклом резануло.
— Нам по пятнадцать было. Ты упала возле реки неудачно... Кричишь, кровища хлещет! А я так испугалась, так испугалась! Обмотала тебе руку подолом своего платья.
— Да, твоего единственного не драного платья. Помнишь, как домой мы шли, словно близнецы сиамские сросшиеся? Боялись разматывать. Ничего, зажило, как на собаке, приросло мясо.
— А помнишь, как ты мою честь спасала? Хиии..-хиии... - с трудом выдавала из себя смешок баба Лида. - "Он тебя не достоин! Не гуляй с ним, Лидусик!" А что, права оказалась. Гулящий попался.
—Зато ты мне, Лида, мужа нашла золотого...
— А то как же? Для лучшей подруги - лучшее...
Они улыбались друг другу вымученными улыбками и слёзы бежали по складкам морщин. Прошлое всегда будоражит чувства, особенно если кроме этого прошлого ничего больше и не осталось.
— Марта... Ты прости меня за дочку, за Марусю.
Баба Марта замахала руками: - будет тебе, чего ворошить прошлое!
— Нет, ты прости, а я сама себе не прощу, что не доглядела, сгубила дитё, вечность гореть мне в...
— Это была случайность. Забудем, Лида!
— Не доглядела я, отвлеклась на минуту...
— Медсестра пьяная виновата, не ты. Да и она не знала, что Маруся подбежала к окнам. Выплеснула на неё окровавленные и гнойные бинты и вату.
— Ох, как же она испугалась...
— Трое суток кричала, спать не могла... Диабет от испуга. Три года лечения и... всё.
— В восемь лет не стало её. Помню. Прости меня...
— Я-то умом всегда понимала, что ты не виновата, но сердце на части рвало. Такого наговорила, намолола тебе... И долго-долго злилась, вытирала тебя из памяти. Прости и ты меня.
В конец расчувствованные подруги обнялись. Поболтали немного, рассказали друг другу о детях и внуках. Потом баба Лида дремала, впадала в забытье, а баба Марта то рядом сидела, то подкидывала дров, то отваривала подруге жидкой каши на ужин. Стемнело быстро.
— Ты лучше иди домой, Марта, не дай Бог заражу тебя. Я сама кое-как управляюсь, не переживай.
— Я завтра утром зайду, помогу тебе. Спокойной ночи, Лидусик.
— Спокойной ночи, Мартуша.
Оставшись в одиночестве, обе старушки долго вспоминали свою крепкую дружбу. Ах, как же они дружили! И только хорошее вспоминалось, а было у них много чудесных моментов, подтверждающих верность и честность, пусть и оборвалось резко их общение, когда обоим было по двадцать пять. Утром баба Марта быстро собралась и побежала с визитом к старой верной подруге, но оказалось, что уже некого было навещать - ушла баба Лида со спокойной душой в иной мир...