Историк Александр Окороков — о белой эмиграции
29 сентября исполняется 100 лет Философскому пароходу – высылке русских интеллектуалов советской властью. Этим событием окончательно оформилось явление, вошедшее в историю под именем белой эмиграции. Сегодняшние политэмигранты любят сравнивать себя с тогдашними, однако всё с точностью до наоборот: нынешние походят скорее на ленинцев, выжидавших до 1917 года в Европе и желавших России поражения в Первой мировой войне. Гость «АН» – доктор исторических наук Александр ОКОРОКОВ.
– Пока шла Гражданская война, одним из принципов белогвардейского руководства являлось так называемое непредрешенничество: споры о том, какой быть России после победы над большевизмом, откладывались до этой самой победы. Удалось ли соблюсти данный принцип в эмиграции? И кого среди белоэмигрантов было больше – либералов или правых консерваторов?
– На мой взгляд, принцип непредрешенничества на тот период был единственно возможным и правильным, чтобы не допустить раскола эмиграции. В первое время это срабатывало. Что касается соотношения либералов и правых, то последних было гораздо больше. В эмиграции главным образом оказались активные люди, которых две войны (Первая мировая и Гражданская) приучили к быстрым, конкретным действиям, сформировав в этих людях определённый характер, психологию. Либерал или правый – это, на мой взгляд, отчасти разный психотип.
– Важной вехой в истории белой эмиграции называют добровольчество в испанской гражданской войне на стороне генерала Франко, правого консерватора. Поскольку СССР поддерживал в том конфликте республиканцев, врагов Франко, то в советской и отчасти постсоветской историографии франкистский выбор белоэмигрантов рассматривается как антипатриотичный. При этом забывается, что сама идея патриотизма считалась в раннем СССР контрреволюционной. Она подлежала постепенной реабилитации лишь в 1930-е годы – в преддверии нависшей Второй мировой войны.
– Я считаю, давать политические и нравственные оценки тогдашним поступкам из сегодняшнего дня – неуместно. Нам известны последующие события, о которых люди того времени не могли знать, и в то же время мы не помним про обстоятельства, которые тогда имели для людей большое значение.
О том, насколько добровольчество в Испании являлось для белой эмиграции, как вы выразились, вехой, – можно спорить. Восстание против республиканского правительства, ставшее началом гражданской войны, началось, как считается, в испанском Марокко. Есть мнение, что оно произошло при активном участии русских эмигрантов, составлявших значительную часть солдат и офицеров Иностранного легиона. В частности, гарнизоны в Мелилле и Цеуте состояли из русских практически полностью. Это информация из эмигрантских источников и периодической печати тех лет, но документально подтвердить её сложно, так как при подписании контракта с Иностранным легионом человек имел право придумать себе любое имя и любую национальность.
В то же время важно иметь в виду: в испанской гражданской войне воевало чуть более сотни белоэмигрантов (причём воевали они по разным причинам: кто-то за идею – за христианскую консервативную Европу против марксизма, а кто-то просто делал привычную для него работу). Предполагалось, что масштаб белоэмигрантского участия в войне будет гораздо большим. Русский Обще-Воинский Союз (РОВС – крупнейшая воинская организация белой эмиграции. – Прим. «АН») планировал создать несколько крупных формирований для отправки их в армию Франко. Однако данная акция была пресечена эффективной работой советской разведки. Возможно, именно из-за этих планов, которые строил РОВС в отношении Испании, сотрудники НКВД похитили председателя РОВС генерала Е.К. Миллера.
– Испанская гражданская война несколько расколола эмигрантов, но более основательный раскол произошёл чуть позже – из-за Великой Отечественной войны. На стороне Гитлера воевали 13–14 тысяч белоэмигрантов – вроде бы немало, но никак нельзя спроецировать выбор этих людей на всю трёхмиллионную эмиграцию. Такие авторитетные среди эмигрантов деятели, как Деникин, Ильин, Солоневич, Бердяев, – были «оборонцами», а не «пораженцами».
– И вообще «оборонцев» было больше. Белоэмигранты в массе своей умные, образованные люди с большим жизненным опытом и потому прекрасно поняли слова Гитлера о «жизненном пространстве на востоке». На мой взгляд, разговоры пошедших на сотрудничество с нацистами людей, что мы, мол, сейчас боремся вместе с немцами против большевиков, а потом, после победы, выгоним из России немцев, – это лишь самооправдание. Такими людьми, служившими у немцев, часто двигала ненависть ко всему советскому. Они даже, как заявлялось, воевали не с русскими, а с красноармейцами. Но это, как ни крути, всё равно Иван, Петя, Вася… Ради которых, как утверждалось, они и «спасали Россию». Кажется невероятным, что эти люди не увидели в гитлеризме опасности для России. Именно для России, а не только для Советского Союза. Не только для большевиков, но и для русского народа, который они решили «освободить от коммунистического рабства».
Председатель белоэмигрантского Казачьего союза И. Щедриков писал ещё в 1930-е годы: «Новый вождь Германии Гитлер смотрит на Россию как на колонию Германии, и в этом отношении, как хрен не слаще редьки, Гитлер ничего, кроме цепей, для России не даёт. И всякое политическое движение, которое будет питаться немецкими соками, не сулит России возрождения. И лишь психологией отчаяния и безысходности, с одной стороны, и происками немецкого шпионажа – с другой – можно объяснить некоторый (весьма, правда, слабый) успех реакционных течений в рядах русской эмиграции».
Для многих эмигрантов стало девизом: «Родина (именно Родина, а не «сталинский режим») вступила в схватку со своим злейшим врагом, и надо приложить все силы, чтобы ей помочь». Приведу лишь несколько примеров. Молодой князь Оболенский утром 22 июня явился в советское посольство в Виши с просьбой зачислить его в Красную армию и отправить на Восточный фронт. Десятым по счёту добровольцем, записавшимся в войска «Свободной Франции» в Лондоне, был Н. Вырубов – племянник фрейлины царской семьи. Одним из первых отрядов, высадившихся в Нормандии, командовал капитан П. Шувалов, а одной из бригад французской дивизии Леклерка – «освободительницы Парижа» – полковник Николай Румянцев.
– Стоит упомянуть, что белая эмиграция – это лишь первая волна эмиграции из Советской России. Вторая волна – это военнопленные, не захотевшие вернуться в СССР, а третья волна – диссидентская или попросту влекомая Западом. Встречается такое утверждение: если попадание в первую волну указывало на высокие патриотические качества эмигранта, то попадание в третью – зачастую наоборот.
– Не стал бы утверждать, что попадание в первую волну эмиграции непременно указывало на высокие патриотические качества. У людей был выбор – либо смерть, либо жизнь. Они выбрали жизнь. Патриотизм проявился у тех, кто до конца считал себя русским и сохранял в себе и воспитывал в других русские национальные ценности и традиции. Я преклоняюсь перед руководителями и преподавателями таких молодёжных эмигрантских организаций, как «Русский Сокол» или «Витязи». Перед создателями русских музеев, в первую очередь военных, клубов, литературных кружков, «Русских домов». Они внесли огромный вклад в сохранение памяти о русской культуре, традициях русской армии, понятий чести, порядочности.
Кстати, они воспитывали не только русскую эмигрантскую молодёжь, но и европейцев. Как пример – Чехословакия. В период кризиса 1920-х годов «вливание» потока русской эмиграции, можно сказать, спасло страну от деградации. Взгляните на преподавательский состав университетов тех лет – в значительной степени русская профессура. И какая? Величины! Чехословакия также приняла к себе множество молодых людей – бывших студентов, младших офицеров. Спасибо ей за это. Многим русским эмигрантам переезд в Чехословакию спас жизнь. И они не остались в долгу: окончив вузы и другие учебные заведения, долгие годы работали на благо этой страны. Подняли её культуру и экономику. Увы, об этом чехи и словаки сейчас не помнят. А взять Францию, Германию, Китай: вклад белоэмигрантов в культуру этих стран весьма значителен.
– В зоологии и ботанике есть понятие «эндемик» – это биологический вид, способный существовать лишь на ограниченном ареале. Почему еврейские или армянские диаспоры из поколения в поколение передают свою идентичность, а русская массовая эмиграция со временем растворилась в местном населении? Согласны ли вы с утверждением, что русские по своей природе неспособны к диаспоральному существованию?
– Русский человек исторически государственник. Потеря отечества воспринимается русскими острее, чем другими народами. Это связано с нашими корнями, уходящими своими истоками в древность. Огромные территории страны, требовавшие колоссальных усилий для их освоения, сложные географические и геополитические условия, этническое многообразие – всё это предопределяло в качестве национального интереса всемерное укрепление государства. Лишь оно как организующее начало могло гарантировать выживание отечества, его территориальную целостность и внешнюю безопасность. Таким образом, для русского человека его личная безопасность и безопасность его семьи была подчинена выживанию и безопасности отечества. Соответственно, высшим достоинством личности стало служение государству. Так воспитывали веками. У белой эмиграции это высшее достоинство выбили из-под ног. Лишившись опоры, она вынуждена была, хоть и долго сопротивлялась, раствориться в инородной массе. Особенно – когда стало ясно, что возвращения в Россию уже не будет.
– Если президент В. Путин цитирует белоэмигрантских мыслителей Ильина и Бердяева – значит ли это, что наследие белой эмиграции востребовано современной Россией?
– Да, востребовано. И должно быть востребовано ещё больше. Но не только оно. И белые, и красные – это наша история. Сложная, противоречивая, но богатая история. И у белых, и у красных было хорошее и плохое. Хорошее надо возвеличивать, из плохого делать выводы. Мне вспоминается эпиграф к одной белоэмигрантской книге: «Слава Богу, что мы русские». Это объединяющее звено. Я не сторонник того, чтобы соединять белых и красных в нечто единое, и мне не близка идея поставить им общий памятник. Но борьбу за Россию тех и других надо рассматривать одинаково непредвзято. Пусть будет два памятника, стоящих рядом.