«Дети будут рисовать мемасики про Жукова». Исследователь советских молодежных организаций об идее возрождения пионерии
В день 100-летия пионерского движения, 19 мая, в Госдуму был внесен законопроект о создании нового всероссийского молодежного движения. В его задачи будет входить в том числе и формирование мировоззрения подрастающего поколения. RTVI попросил историка, автора работ о советской молодежи и детской литературе Дмитрия Козлова рассказать о том, насколько удачно пионерия и комсомол проводили идеологическую работу, а также о том, нужна ли подобная организация в России сейчас.
Дмитрий Козлов — кандидат исторических наук, преподаватель и журналист. Занимается изучением образовательной системы СССР и анализом протестных акций на советском и постсоветском пространстве.
Стоит ли возрождать детские и молодежные организации на государственном уровне
Если вы надеетесь на то, что на этот проект выделят большие средства, за счет которых можно будет потешить свое самолюбие и ностальгию, а попутно эти средства еще и освоить, то, конечно, стоит. Но мне жалко учителей, которым придется этим заниматься параллельно с дикой педагогической нагрузкой. Для того чтобы воспитать какого-нибудь пионервожатого, нужно, чтобы условная учительница литературы внедрила в сознание ребенка любовь к условному Ленину. Не знаю, насколько сейчас можно любить Ленина, Николая II или Георгия Жукова коллективно. Мне это кажется противоестественным.
Большая проблема со строительством новой идеологии состоит сейчас в том, что она, даже консервативная, должна предлагать какой-то проект будущего, пусть и с вниманием к прошлому. Суворов, Кутузов, князь Святослав, собирание русских земель, единое государство, расширение границ — все это существовало в преподавании истории до революции и было возвращено в курс истории ВКП(б) при Сталине. Схема истории, в рамках которой рассказывается о правителях страны и победах в войнах, никуда не девалась ни в 90-е, ни в 2000-е годы. Это тот же Карамзин, дополненный Октябрьской революцией.
Спроси у любого нашего соотечественника об истории, и он ее воспроизведет примерно так: мы победили на Чудском озере, победили Наполеона, Гитлера, и сейчас победим. Она досталась нам в наследство от сталинского времени, когда, несколько отодвинув коммунистическое видение будущего, в нее вернули героические фигуры Александра Невского, Кутузова, Суворова, Ушакова и так далее. Мы до сих пор изучаем нашу историю по этой героической схеме.
Да, мы можем еще больше говорить про Ушакова и Георгия Жукова. Но чем больше мы будем говорить о них, тем карикатурней и смешнее они будут казаться. Дети будут рисовать про них мемасики. Какого-то нового героя в прошлом найти очень сложно, хотя такие попытки и предпринимались в 90-е годы.
Молодые люди, которые сейчас могут пойти воевать, жили без этой молодежной организации. Насколько сильно на них повлияло ее отсутствие? Я думаю, что не повлияло вообще. Какие-то базовые вещи о героической истории нашей страны и так с ними, они очень глубоко прочувствованы.
Поэтому мне и кажется, что зародыш новой идеологии обречен на провал, поскольку он основан на ностальгии по личному прошлому. Когда мы говорим о человеке, принимающем решение о создании новой молодежной организации, возможно, в этот момент ему хочется, чтобы ему лично было комфортно и понятно, как это было в его детстве. Это совершенно никак не относится ни к патриотическому, ни к военизированному воспитанию. Мол, раньше было хорошо, так давайте это восстановим! Вот, я был пионером, вожатым, потом комсоргом класса, дорос до первого секретаря обкома, а потом и до спикера верхней палаты парламента.
Советский партийный стаж нашей политической элиты либо никакой, либо минимальный. Они принимали государственные решения как участники новых посткоммунистических институтов. Их опыт столкновения с советской идеологией находится на уровне позднего комсомола, от которого остались только трафаретные лозунги. Они его помнят, и им кажется, что это хорошо.
Насколько успешно советские молодежные организации влияли на мировоззрение ребенка
Идеологические установки, которые давали советские молодежные организации, действительно работали и производили эффект на подрастающее поколение. Но эффект этот был порой специфический. С одной стороны, да, особенно если мы говорим про конец 70-х — 80-е годы, мы видим деидеологизацию повседневной жизни, хорошо описанную, например, в книге Алексея Юрчака «Это было навсегда, пока не кончилось». Все эти лозунги остаются только белыми буквами, написанными на красном транспаранте. Но значительная часть советских граждан, в том числе молодежи, подростков, комсомольцев, из этих букв и слов пытались сложить какие-то новые смыслы, или хотя бы просто прочитать их с выражением.
В 60-х — 70-х годах слова «марксизм», «революция», «справедливость» прочитываются не так, как их пробубнили в политинформации, а с каким-то другим политическим чувством. С этим чувством молодые люди пытались справиться сами, создав свой новый «комсомол», свою «коммунистическую партию» — полуигровые, полусерьезные, как правило, подпольные организации. Все это было и до войны, при Сталине, сохранялось и после него.
Можно вспомнить последние всплески активности, связанные, например, с трагической судьбой Сальвадора Альенде в Чили, о которой узнавали из журнала «Ровесник» или из международных новостей. Для взрослых людей это был лишь очередной сюжет из еще одной непонятной страны, но для молодых — нет. Для них это была такая же яркая страница революции, как для их родителей Куба.
Что же касается простых идеологем и фигур, которые использовала пропаганда, то, очевидно, что официальная риторика определенно вызывала какие-то простые чувства. Ленин как лидер и основатель советского государства — это очень мощный мифологический образ. Да, в него можно поверить, ему можно симпатизировать, тем более что его созданием занимались далеко не бездарные писатели, художники и кинорежиссеры.
Ленин был выведен в советском пантеоне на почти абсолютную божественную позицию. О нем не говорили плохо до года 1989, когда стали обсуждать не только сталинские репрессии и террор, но и то, что террор начался с 1918 года при живом и вполне активном Ильиче.
Опять же, в этом пантеоне были пионеры-герои, которые тоже воспринимались очень серьезно, пусть и не совсем в том ключе, в котором их представляла власть. В массовом восприятии они были чем-то похожим на героев современной массовой культуры. С одной стороны, есть очень хорошо ощущаемый страх, связанный с гибелью тех же Зои Космодемьянской или Вали Котика. А с другой стороны, понятно, что они честные, идеальные, хорошие, на них хочется быть похожими.
Но и тут деидеологизирующая злая ирония, по крайней мере в подростковом возрасте, также вполне себя проявляла — в одном классе или в группе, или во дворе. Одни могли любить Ленина, и им было некомфортно слушать какие-то стишки, вроде «Камень на камень, кирпич на кирпич, умер наш Ленин Владимир Ильич».
А с другой стороны, в голове человека могли уживаться два Ленина. В любой религии есть момент, когда мы, с одной стороны, верим в божество, боимся его, но при этом «снимаем» это чувство священного трепета какой-то нарочитой профанацией, десакрализацией. Анекдоты про Ленина, Арманд и Крупскую, всякие сомнительные истории, которые не имеют никакого основания, находятся на этом уровне. Но это тот же мифологический Ленин, просто у него есть второе лицо, такой довесок к образу.
Как героический образ Сталина вернулся в сознание молодежи последующих поколений
После XX съезда партии Сталин был потихоньку вычищен из общественного символического пространства, но потом стал потихоньку в него возвращаться. После 1965 года он начал появляться в фильмах про войну, потом где-то представлялся великим теоретиком, но это для взрослых.
Начиная уже с марта 1956 года, после XX съезда, Сталина активно убирали из школьной программы. Уже к следующему учебному году Сталина в учебниках по истории точно нет, все события рассказаны без его участия. Он появляется разве что только в топониме Сталинград.
Есть хорошая статья американского историка Кевина Платта, который говорит о том, что между XX и XXIII съездами партии, когда Сталина еще не вынесли из Мавзолея, возникает ситуация, которую можно сравнить с психоаналитической концепцией дезавуированной травмы. То есть травма прошла, мы ее уже пережили, но никак не проработали. Мы не можем сказать, что ее не было, потому что видим Сталина в Мавзолее и улицу Сталина.
И вот, когда Сталина выносят из Мавзолея и печатают Солженицына, все более-менее проясняется: теперь его просто нет. Хотя и это тоже — достаточно шаткая конструкция. Непроработанная травма до сих пор вызывает фантомные боли уже у детей и внуков тех людей, которые застали вынос Сталина из Мавзолея. Не было проговорено, почему его туда положили, почему вынесли. И если мы его туда положили, кто и когда ошибся?
Сталин сначала есть за нашей спиной, потом его нет, но мы стараемся не оборачиваться, а когда оборачиваемся, не понимаем, как об этом вообще говорить. Приходится придумывать какие-то удовлетворяющие конкретного человека конструкции. Получается, что нас обманывали один раз, другой раз. А значит, нужно откатиться к какой-то незыблемой истине, которая для многих заключается в том, что Сталин был несправедливо оклеветан последующими правителями, скрывавшими от нас правду. Это доверие к Сталину как к абсолютной непогрешимой власти, которой хотелось себя полностью посвятить.
Что представляла собой позднесоветская пионерия
Пионерские, комсомольские организации были одним из инструментов внедрения идеологии в разум молодежи, как и прямая пропаганда в газетах, или художественное кино — возьмем тех же «Неуловимых мстителей». То, что каждый позднесоветский ребенок знал о гражданской войне, было почерпнуто скорее из кино, снятого в 70-е годы.
Пионерия задумывалась как массовая политизированная молодежная организация, как это было в других тоталитарных режимах. Как мощный институт обработки всех ее членов, когда все должно быть одинаковыми, мыслить правильно и верить в то, о чем они говорят и о чем им говорят. Но когда идеология постарела, одряхлела и сама по себе выхолостилась до каких-то отдельных лозунгов, пионерия стала заниматься в основном внеклассной активностью — кружки, походы и так далее.
Пионерская организация, как и ее аналоги в других странах, это прежде всего обучение каким-то навыкам, которые не передаются в рамках обучения в школе. И понятно, что любой человек вспоминает свое детство и юность с нежностью. Но хватает ли этой ностальгии для того, чтобы она стала основой новой идеологии? Одно дело сорокалетние, пятидесятилетние дяди и тети, которые, глядя на новых пионеров, будут вспоминать, как хорошо было при Брежневе. Но поймут ли это их дети и внуки, которые сейчас живут в другом мире?