Сталин как в воду глядел. К юбилею "раздела Европы".

Три четверти века назад, с 4 по 11 февраля 1945 года в Ялте проходила конференция "Большой тройки". Всего встреч на высшем уровне было три — до Ялты был Тегеран (28 ноября — 1 декабря 1943 года), после был Потсдам (17 июля — 2 августа 1945 года), — но только Ялта дала название для целой эпохи мировой истории.

Ялтинский миропорядок, как принято называть послевоенную систему международных отношений, действовал 44 года — с 1945 до 1989-го. Условной датой окончания ялтинского мира можно считать 3 декабря 1989 года. Тогда на крейсере на рейде у острова Мальта М. С. Горбачев заявил: "Мир покидает одну эпоху и вступает в новую. Мы стоим в начале длинного пути. Это путь в эпоху прочного мира. Угрозы насильственных действий, недоверие, психологическая и идеологическая борьба — все это теперь должно кануть в вечность. Я заверил президента Соединенных Штатов (Джорджа Буша. — Прим. ред.), что никогда не начну войну против США".

Исполненное энтузиазма объявление об окончании холодной войны совпало со стремительным распадением восточноевропейского блока. И в ноябре-декабре 1989-го это распадение полностью перекроило карту Европы: к новому 1990 году советской сферы влияния больше не существовало. Может быть, Горбачев делал хорошую мину при плохой игре, может быть, он искренне считал, что теперь народы, распри позабыв, в великую семью соединятся. В любом случае 44-летняя эпоха холодной войны, а равно стабильного мира тогда действительно закончилась. Прежних разграничительных линий, своим взаимоупором державших стабильность, более не существовало.

Более чем сорокалетнее ялтинское мироустройство оценивалось и оценивается по-разному. От негативных образов — "жертвы Ялты", "сожрали пол-Европы", "опустился железный занавес", до крайне позитивного в духе булгаковского Пилата — "На свете не было, нет и не будет никогда более великой и прекрасной для людей власти, чем власть императора Тиверия!"

Называть эпоху взаимоупора противостоящих друг другу блоков великой и прекрасной — это, пожалуй, чересчур, но считать, что Ялта избавляла человечество от прелестей третьей мировой войны, можно. Делая все возможные поправки на дипломатическое лицемерие, в котором упражнялись все члены "Большой тройки", все-таки стоит вспомнить обращение Сталина к партнерам, произнесенное 6 февраля 1945 года: "Да, конечно, пока все мы живы, бояться нечего. Мы не допустим опасных расхождений между нами. Мы не позволим, чтобы имела место новая агрессия против какой-либо из наших стран. Но пройдет десять или, может быть, меньше лет, и мы исчезнем. Придет новое поколение, которое не прошло через все то, что мы пережили, которое на многие вопросы, вероятно, будет смотреть иначе, чем мы. Что будет тогда? Мы как будто бы задаемся целью обеспечить мир по крайней мере на 50 лет вперед".

Вспоминая теперь М. С. Горбачева, новое политическое мышление и новых мировых лидеров, приходится признать, что товарищ Сталин как в воду глядел и даже не ошибся в сроках действия ялтинской системы.

Это не есть чудесная песня о Сталине мудром, родном и любимом, тем более, что грех, а равно и заслуга — на троих и можно также петь о Рузвельте или Черчилле родном и любимом.

Скорее всего, к началу 1945 года так уж расположились звезды.

Красная армия в этот момент приобрела несокрушимую инерцию, остановить продвижение на запад было невозможно, и задача политиков была в том, чтобы как-то оформить победоносные для СССР реалии, выставив те самые линии разграничения. То есть отыскать формулу "Это наше, а это ваше".

Она и была найдена. Вплоть до 1989 года и конца истории по Фукуяме этот принцип соблюдался. Прямое вмешательство на территориях, входящих в чужую сферу влияния, отсутствовало. Сталин проглотил греческую контрреволюцию, проведенную англичанами, Запад проглотил подавление венгерской революции (она же контрреволюционный мятеж). СССР не лез в итальянские дела, "свободный мир" — в чехословацкие. Доктрина Брежнева de facto признавалась.

Разумеется, динамический взаимоупор никак не означал светлую фисгармонию и отнюдь не исключал непрямых действий и прямых пакостей. И ЦРУ, и КГБ даром хлеб не ели, а уж за пределами Европы бодание было совсем напряженным. Но тем не менее в ялтинскую эпоху общепризнанным было то, что альтернативой сконструированному в феврале 1945 года худому миру может быть только новая попытка переиграть худые договоренности. То есть третья мировая или что-нибудь в этом роде. Чего по большому счету никто не хотел — длить компромисс всем сторонам казалось предпочтительнее.

Взгляд на качество компромисса бывал разным. Социалистические страны Восточной Европы (лимитрофы тож) считали ялтинский мир очень худым, но их никто особо и не спрашивал. Возможно, ялтинская система просуществовала бы и дольше, но советская верхушка открыла для себя сладостное новое политическое мышление и решила покончить с холодной войной, то есть с тем самым почти полувековым взаимоупором.

Последствия на лице.