НаркоманИя

НаркоманИя
–––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
Из Минской тюрьмы на Мядельскую химию наш этап привезли на автобусе перед самым Новым годом.
— На яки чорт вас у такое время вязуць, — сказал дежурный мент. — Каму вас афармляць. Начальства да другога чысла не будзе. Идице шпацыруйце ў горад. Каб да праверцы да девяти а ўсе былі ў спецкамэндатуре. Непрыход або прыход у пьяным виде буде расматрываца як пабег.
— А как на счет пожрать? — спросил кто–то.
— Гэта не цюрма, тут вас кармиць нихто не будзе. Хочаце ести, идзице ў Мядзел и там сами кармицеся, — ответил дежурный мент.
— Так отпустили бы домой хотя бы на сутки.
— За пределы администрациунай зоны я вас адпускаць не упалнамочаны.
— А кто уполномочен?
— Майор уполномочены.
— Когда же он будет, этот майор?
— Я вам руским языком сказау, што начальства будзе пасля другога чысла. У нармальных людзей цяпер праздник.
— Одевайтесь теплее, у нас здесь север, с Мястры дует, — сказал мне бывший врач скорой помощи по фамилии Белинский, который отбывал трехлетний срок за подпольные аборты. — У вас нет головного убора. Это плохо. Переохлаждать голову очень опасно, в голове находится мозг и множество кровеносных сосудов. Переохлаждение головы ведет к общему переохлаждению организма. Возьмите это, — он дал мне ношенный строительный шлем. Я надел на себя весь запас одежды, который имел, но все равно замерз.
— Вокруг озера, хлопцы, вам будет далеко, идите через металлоремонтную, там дырка в заборе, а с той стороны вообще ничего нет, — сказал нам местный мужик у которого мы спросили дорогу в город.
— А если остановят? – поинтересовался я.
— Кому ты нахер нужен, сорок лет советской власти, всем все похуй, — сказал абориген–диссидент.
Я зашел на почту и отправил домой телеграмму: 'Свободен вскл знк'.
После телеграммы у меня остался рубль.
На главной площади города стояла новогодняя елка с единственной елочной игрушкой.
В мядельском доме культуры шел фильм 'Признание комиссара полиции прокурору республики'. До начала сеанса оставалось около получаса и я решил заглянуть в кафе под названием 'Ветерок'.
— Дайте мне, пожалуйста, двойной кофе, — попросил я у буфетчицы.
— Как это двойной? – спросила она недоуменно.
— Сколько ложек кофе вы кладете в стакан?
— Одну чайную ложку с верхом.
— А мне положите две ложки с верхом и налейте полстакана.
— А как я вам посчитаю тогда?
— Посчитайте, как за два стакана.
— Ой, так нельзя. Я не могу считать за два стакана, если вы берете один.
— Ну, хорошо. Дайте мне два стакана. В один стакан две ложки кофе и полстакана воды, а в другой только воды.
— Зачем вам это?
Только сейчас я посмотрел на нее внимательно. Сколько ей. Лет двадцать пять, наверное. Красивая.
— Мне так нравится.
— Что же тут может нравится. Давайте я вам хоть сахара насыплю.
— Насыпайте. Одну ложку.
Из–за спины вижу, что насыпала две. Вышла из–за своей загородки и поставила на мраморный столик два стакана. Я только ахнул, когда увидел какого она роста и сложения. Вот она — лесная, болотная шляхта.
— Спрашивает у меня:
— Вы наркоманию будете делать?
— Откуда вы знаете?
— Вы же не из наших, вы из зековской общаги из поселенцев. Наши только пьют, а ваши пьют и занимаются наркоманией.
— Но вы меня не выдадите?
— Нет, не бойтесь, я вас не выдам, — говорит искренне и прижимает руки к груди.
— Делаю первый глоток, еще один. Провожает взглядом каждое мое движение.
— Вас только из тюрьмы привезли? – спрашивает она.
— Как вы догадались?
— По вам видно. И еще запах от вас.
— Вам неприятен запах? — спрашиваю я.
— Ой, мы деревенские запахов не боимся.
— Откуда вы? – спрашиваю.
— С Урликов, з Нарочи. Я здесь временно, я маму заменяю. Я учительница младших классов в мядельской школе. У нас сейчас каникулы.
— Можно у вас курить?
— Да, курите. Здесь все курят, не спрашивают.
Закуриваю дешевую сигарету, ужасный табак трещит и воняет.
— Наркомания, — говорю я с ударением на последнее 'и'. А мне и в самом деле в кайф, притворяться не нужно, первый день свободы после года в тюремной камере. Кофе и сигарета. Год я не пил кофе. А рядом молодая, красивая дева смотрит на меня с интересом.
— Скажите, можно мне где–нибудь присесть? – спрашиваю я.
— Садитесь здесь, возле батареи, — показывает она, — я недавно вымыла, здесь еще не натоптали. Ваши с работы пойдут только в шесть.
— Хотите я почитаю вам стихи, — говорю я.
— Ой, почитайте.
Плывет в тоске необьяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый
из Александровского сада,
ночной фонарик нелюдимый,
на розу желтую похожий,
над головой своих любимых,
у ног прохожих...
— Нравится?
— Да, очень, наркоманские стихи.
— Плывет во мгле замоскворецкой,
плывет в несчастие случайный,
блуждает выговор еврейский
на желтой лестнице печальной...
— А вы еврей? – спрашивает она.
— Еврей.
— Я сразу поняла. Мне еврейские мужчины нравятся. У них глаза красивые.
Она сидит возле меня на корточках и шевелит губами, повторяет:
— Как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево. Это вы написали?
— Нет, — говорю я, — это написал один поэт.
— Из ваших?
— Из наших.

Написал Фельдмаршал rabina1950 на microproza.d3.ru / комментировать