Стоик

Уникальный русский поэт Олег Чухонцев отмечает в этом году свой крупный юбилей: 8 марта ему исполнилось 85 лет. Уникальность творческого пути Олега Григорьевича сродни ландышу, достойному особой красной книги русской поэзии, каковой ещё пока не издано. Пройдя через несколько эпох русской жизни, он оставил в каждой свой твёрдый след и продолжает творческий путь в том возрасте, в котором многие поэты уже давно молчат. Был в судьбе Чухонцева и период «гонений», когда нельзя было ничего издать, и период «молчания», когда слово само не хотело быть изданным, однако времена менялись, с ними приходили и уходили литературные веяния – а Чухонцев, невзирая на это, по-самурайски прокладывал свой собственный путь к вершинам. В чём же секрет?

Две старых сосны обнялись и скрипят,

вот-вот упадут.

И дождь их стегает, и гнёт снегопад,

но жить – это труд.

Поэта во многом формирует судьба, а не только лишь талант и прочитанное, и Олег Григорьевич избрал для себя тернистую дорогу творческой самоизоляции: избегая литературных сборищ, творческих объединений и связанных с ними возможностей, а также издержек, Чухонцев шёл путём духовной аскезы, необходимой для самоочищения внутреннего мира и открывающей созерцание универсальных констант человеческого бытия. Похожий путь избрал и Тютчев. Какой бы период в творчестве Чухонцева мы ни взяли, это всегда будет разговор об участи, о неизбежном, о вечности, в сравнении с которой человеческая судьба близка к нулю, – этим он также близок к тютчевскому мировоззрению. Философский взгляд Чухонцева не выспренный, не демонстративный, а, напротив, холодный, справедливый и во многом фаталистический.

Век-заложник, каинова печать

на устах и на раменах.

Можно всё взорвать и опять начать,

можно всё, но убивец страх…

Не могу утверждать, но кажется, что именно за эту бескомпромиссную позицию его поэзия и была подвергнута умолчанию в советские годы, где от стихов ждали иного: сигналов миру, демонстраций, призывов к действию. Иронически-едкий, умудрённый и критический взгляд на вещи казался вызовом. Чтобы не поддаться шуму времени и проскользнуть в ту дальнюю пристань, где поэты всех веков разговаривают о вечном, необходимо плотно закрыться в башню из слоновой кости и посмотреть на мир свысока – но это же вызывает у других поэтов и ревность, и раздражение, и народу такая позиция не сразу близка. Многих поэтов это ломает, но присущий Чухонцеву стоицизм пережил все удары судьбы, и сейчас уже кажется, что это будет один из главных русских классиков ХХ века, по которому будут мерить время, – ведь для этого нужен тот самый ноль, недвижимая точка отсчёта, на которую можно опереться! В этом плане Чухонцев – надёжнейшая фигура:

Страшно мал, но велик зело,

ибо в царстве теней пригрелся,

пожирающий знак зеро.

Вот и думай, мутант прогресса,

что же будет после всего,

после сныти, болота, леса...

После лирики. После эпоса...

Кстати, о лирике и об эпосе. Не всякий поэт отважится на крупную эпическую форму – для этого требуется не только особый творческий размах, но и весомая доля интеллектуальной работы, включающая строгую самокритику. Я ещё в юности присутствовал на редком выступлении О.Г. в тогда ещё существовавшем клубе ОГИ, где он прочёл целиком свою поэму «Однофамилец», которая произвела на меня большое впечатление. Но эта поэма написана относительно давно, ещё в 70-х. В поздний период, уже в ХХI веке, Чухонцев, после лет молчания, преобразил сам жанр, сочинив ряд лиро-эпических шедевров, которые нельзя однозначно назвать ни поэмой, ни стихотворением, – лично для меня таким открытием стало полотно «Кыё-кыё», которое рисует судьбу слабоумного и задаёт вопрос вечности: «Зачем человек явился?» Однако и привычная глазу лирика Чухонцева с начала 2000-х оставляет в душе особый след. Нельзя сказать, что этот след приятен или соблазнителен – он, как и свойственно стоическому взгляду с высоты, твёрд, масштабен и непреклонен:

Участь! вот она – бок о бок жить и состояться тут.

Нас потом поодиночке всех в березнячок свезут,

и кукушка прокукует и в глухой умолкнет час...

Мати Божия, Заступнице, в скорбех помилуй нас.

В то же время, при всей риторичности поэзии О.Г., имея в виду особенную его склонность к артикуляции взвешенных мыслей и суждений, нельзя сказать, что он дидактичен, – и здесь на помощь приходит уже, как я это называю, биософия поэзии: то, как мудрость, не настаивая на себе, одевается в природную, пейзажную образность – и это свойство многих шедевров русской лирики! Не человек изрекает истины, а сама природа, преломляясь через кристалл поэтического фокуса, являет мудрость в самой себе:

Черёмуха в овраге. Соловей.

Благоухает та, а этот свищет.

Душе довольно простоты своей,

которая сама с себя и взыщет...

Есть распространённое предубеждение против умных поэтов, что они пишут от ума, не от сердца. Но ведь сердце само по себе обманет – сегодня оно бьётся в такт одному, завтра – другому, а на горизонтах, открывающихся премудрому поэту с высоты своей башни, всё это видно заранее как сиюминутное, преходящее. Прежде чем поверить своему сердцу, нужно подождать, пока разум охладит его пыл, – и только потом облекать это в слово: такой поэтической истины, кажется, придерживается Чухонцев на протяжении многих десятилетий, и, хотя чистый, охлаждённый иронией взгляд на вещи может казаться тихим, проигрышным на короткой дистанции, в длительной перспективе он побеждает время и остаётся в памяти навсегда:

Мой удел невелик. Полагаю,

мне не слышать медовых речей.

Лучше я заведу попугая,

благо стоит он тридцать рублей.

Обучу его разным наукам.

Научу его всяким словам.

На правах человека и друга

из него человека создам.

Корабли от Земли улетают.

Но вселенская бездна мертва,

если здесь, на Земле, не хватает

дорогого для нас существа.

Друг предаст, а невеста разлюбит,

отойдёт торжествующий враг,

и тогда среди ночи разбудит

вдохновенное слово:– Дур-рак!

В наши дни, когда на глазах рушатся прежние перспективы в жизни, а новые бьются из стороны в сторону, чтобы как-то к себе завлечь; когда снова, не продержавшись и полстолетия, ломаются базовые, фундаментальные ориентиры в обществе, в культуре, – самой надёжной и верной опорой для души является именно такой поэтический друг, как Чухонцев, который видел всё это, и не раз, и не поддался разрушительным влияниям времени не только поэтически, но и физически, оставаясь в добром и непреклонном здравии. На этой ноте я хочу не литературно, а юбилейно и по-человечески поздравить от всей души Олега Григорьевича и пожелать ему здоровья, а также новых высот и шедевров, несмотря ни на какие укоры судьбы и уколы времени. Несомненно, внимание и любовь к его масштабному наследию, как читательские, так и исследовательские, будут только расти.

По гиблому насту, по талой звезде

найдёшь меня там, где не будет нигде.

Есть дальняя пристань, последний приют,

где скорби не знают и мёртвых не чтут.

Кто был для единого слова рождён,

пусть ветром и пеплом развеян, но он

как кочет туда безголовый взлетел,

а это, скажу вам, не худший удел.

Ростислав Амелин

Поздравляем Олега Григорьевича Чухонцева с 85-летием! Желаем крепкого здоровья и новых проникновенных строк!

«ЛГ»-досье

Олег Чухонцев – русский поэт, переводчик. Родился в 1938 году в Московской области. Окончил филологический факультет Московского областного педагогического института имени Крупской. Работал в отделах поэзии журналов «Юность» и «Новый мир». Как поэт дебютировал в 1958 году в журнале «Дружба народов». Его произведения высоко оценили Александр Галич, Наум Коржавин, Юнна Мориц. Стихи Олега Чухонцева переведены на многие языки мира. Он лауреат Государственной премии РФ, Пушкинской премии фонда Альфреда Тёпфера, Пушкинской премии России, поэтической премии Anthologia, большой премии «Триумф», премии им. Бориса Пастернака, премии «Поэт» и многих других.