Виктор Панов: «Мы ответственны за каждое слово, которое говорим со сцены»

Более 40 лет Виктор Панов — бессменный художественный руководитель Архангельского молодежного театра. Каждое интервью с ним – это откровенный, эмоциональный и искренний разговор с неравнодушным человеком.

Он ярый противник конкурсов красоты, поколения «гламура» и «селфи». Но точно уверен в том, что только достойный уровень культуры в стране может сыграть определенную положительную роль в обществе.

— Виктор Петрович, в представлении Вы не нуждаетесь, но как бы Вы сами это сделали?

— Я сейчас вспоминаю историю, когда Аркадия Райкина, с которым мы были знакомы, пригласил к себе секретарь обкома партии Толстиков и сказал: «Вы – заслуженный артист. Вы никогда не будете народным, если будете продолжать со сцены так критиковать». На что Аркадий Исакович ответил: «Звание артиста – это его имя. А то, про что говорите Вы — это отношение того или иного чиновника к артисту». Надел шляпу и ушел. Так что просто — Виктор Панов. Перечислять ордена, медали и титулы — это пошло.

— Ко всем званиям и наградам Вы относитесь очень осторожно.

— У меня был такой случай. Меня представили к награде, и надо было ехать в Москву. А я уже тогда сказал и официально в газете заявил, что не хочу получать награды от людей, которые не говорят о культуре в России и даже не произносят это слово в своих речах. Вероятно, это как-то дошло, в газете ведь было написано – этот орден послали сюда и меня убедили сходить и продырявить дырку под него. А вот церковь меня наградила орденом замечательным, не помню, как он называется – вот это ценная вещь.

— Виктор Петрович, Вы говорите, что театр – это дом. Но театр – это еще и определенный вид общения. Кто он, ваш сегодняшний зритель?

— Конечно, театр должен быть домом. Кто-то из великих сказал: «Театр – это храм. Или священнодействуй, или убирайся вон». Мы ответственны за каждое слово, которое мы говорим со сцены. И я отвечаю за свой репертуар. 29 октября 2015 года нашему театру исполнилось 40 лет. Есть немало зрителей, которые растут вместе с нами. Однажды на фестивале уличных театров одна женщина мне сказала: «Я хожу на ваши спектакли, а сейчас уже мои внуки приходят вместе со мной». И это очень правильно, если в семье передается любовь к театру. Мамы — детям, а дети — своим детям. И у нас эти традиции есть. Я знаю многих людей, которые ходят к нам на каждый спектакль и потом приводят своих детей.



— Хочу спросить о Вашем отношении к ненормативной лексике в искусстве...

— Сейчас у нас ввели законы, которые запрещают на сцене курить и ругаться матом. Но русский человек без мата – это какая-то дикость. Я недавно прочитал интервью Константина Райкина, в котором он говорит, что у нас в стране есть четыре главных матерных слова, без которых не обходится ни один человек. В нашем театре идёт «Вальпургиева ночь» – пьеса Венедикта Ерофеева в постановке Искандера Сакаева. Действие происходит в сумасшедшем доме, где мат — неотъемлемая часть общения. Поэтому в нашем спектакле ненормативная лексика сохранена. Кстати, я начал ставить эту пьесу 12 лет назад – прекратил. Оказалось, мои девушки в театре не умеют ругаться матом. А все потому, что мат стал бытовым – бытовой мат звучит противно. Слово на букву «б» сегодня пишут с буквой «т» в конце. Недаром в свое время директор института русского языка сказал, что мат нуждается в защите. И это так, потому что великие обладатели этого языка, Фаина Раневская, Ия Савина никогда не ругались матом прилюдно, он у них всегда был кстати.

— В 1986 году Вы получили приглашение выступить со спектаклем, посвященным памяти Высоцкого, в театре на Таганке. Как такое случилось, и какое самое яркое впечатление от этого выступления?

— Что касается театра на Таганке, то они всегда работали, снимая все запреты. И Юрий Петрович Любимов – мой самый любимый режиссер. Каждый год 25 января в день рождения Высоцкого в театре на Таганке собирается вся знать. Майя Плисецкая, «Виртуозы Москвы»… и вдруг какой-то театр из Архангельска. Это было уникальное событие! Запомнился один момент во время репетиции спектакля. Мы репетировали вполголоса, и во время репетиции к нам зашел Валерий Золотухин. Ничего необычного, немного постоял и ушел. А после я узнал, что он подошел к директору театра и сказал, что мы – халтура какая-то. Я встретил его на лестнице. Не сдержался и так матом ему сказал, что если он не понимает, что такое репетиция… Он, конечно, растерялся. Был такой случай, хотя я уважаю Золотухина, но так было.
Был ещё один момент. В финале нашей постановки идет дождь. Раньше не было дождевых установок. Мы снимали водосточные трубы с домов и делали в них отверстия, чтобы сделать имитацию льющейся воды. Но необходимо еще было это все смонтировать. А монтируют, как известно, монтировщики. Они были чуть поддатые и с сигаретами в зубах. Долго отказывались помогать, пока я не сказал им, что спектакль про Высоцкого. «О Володеньке? Сейчас все сделаем!» — сказали.
А потом, буквально за два часа до спектакля мы сидели в буфете, пили кофе. Я тогда сказал: «Ребята, я сейчас выброшусь из окна». Тогда я боялся по-страшному, переживал. И вот начинается спектакль. Вся знать там, вся Москва. Напряжение было жуткое. А когда актеры вышли в фуфайках и пели строчки песни Высоцкого, зал ожил. У нас была принципиальная задача – отсоединить стихи от песен, потому что я уверен, Высоцкий – гениальный поэт, и когда-нибудь по его произведениям еще будут изучать русский язык. А когда в финале пошел ливень, и мы сквозь дождь под голос Высоцкого вышли, никогда не забуду, как Леонид Филатов, приподнявшись с места в середине зала, выразил свои бурные эмоции. Это был уникальный случай в истории нашего театра.

— У Вас много званий, наград. А чем Вы по-настоящему гордитесь?

— В данный момент — своим двухлетним сыном. В садик начал ходить. Говорит почти все. И очень много. Потому что у него потрясающая бабушка и дед в Онеге. Совсем недавно мама его немного построжила. Он спрятался за шкаф и говорит: «Не понимаю в чем проблема». И я могу гордиться тем, что у него есть старший брат, которому 19 лет, и он его очень любит. И, дай, Бог, чтобы эти ребята «корешить» начали.



— Ваша супруга Анастасия — молодая, красивая, талантливая. Она для Вас кто – помощник, друг, единомышленник, любимая женщина?

— Если серьезно отвечать на этот вопрос, то мы с Настей — совершенно несопоставимые люди. Мы – разные поколения. Она из другого мира. Я называю это — поколение гламура. Столько лишнего, что людям не нужно, но тебе внушают, что ты будешь лучше всех, если купишь вот эти прокладки. И хорошо, что Настя не сильно на это обращает внимание. В Онеге, откуда она родом, это не распространено. Я, например, не могу понять, почему у нас все девушки ходят в гриме. А сними с нее все, и, может быть, на одном гектаре по нужде не сядешь.
А Настя открывает мне другой мир. И, конечно, это любовь, это несомненно любовь. Однажды, во время учебы в институте, она пришла ко мне взять интервью, и с тех пор я отвечаю на ее вопросы.
Она во много мне помогает, подобрала музыку к нескольким спектаклям. Если мы куда-то едем, она берет с собой компьютер и по ночам печатает мне инсценировки.
Ещё она изумительно готовит. Каждый день что-то новое и необычно вкусное. Она – потрясающая мама. У нее потрясающее чувство юмора. Я много новых слов от нее узнал – разные метафорические штуки. У Насти душа, не захламленная дребеденью.

— Французские и английские аристократы не говорят за столом о трех вещах: не хвалят еду, не говорят о деньгах и о том, кто еврей и кто не еврей. О чем у Вас не принято говорить за столом?

— Три дня назад мы первый раз сели за стол – я, Сава и Настя. Нам некогда. Чаще это бывает в Онеге у родителей Насти. Там стол большой, самовар, решетка, а так мы едим по очереди. Все занятые люди. Может быть, я еще слишком молод, чтобы собрать семью, сесть и невнятно что-то говорить от старости. Куда-то ходим, куда-то не ходим. Вчера Настя ходила с Савой в «Террасу» на вечеринку. Я не пошел смотреть, какие фирмы сейчас в моде. Я никогда не гнался за тем, чтобы быть очень модным, главное, чтобы было хорошо.

— Виктор Петрович, последний вопрос. Закончите предложение, любовь – это…

— И — Лермонтов: «Я не могу любовь определить, но это — страсть сильнейшая». Но cтрасть всегда проходит, и дальше приходит ответственность и много других вещей. Любовь – это бесконечный труд. Тарковский сказал, что любовь – это когда ты человеку готов дать то, что ему надо в данный момент. И мы можем потерять человека, когда пропадает желание и необходимость это делать.