Продуть гальюн

Продуть гальюн!

«От больной головы и рукам покоя нет».

Народная поговорка.

25 января 198.. года ПЛ «Б–470» вернулась из автономки[1]. Событие радостное и приятное. Затих разрозненный говорок нашего оркестра, и старые, выбеленные годами и бездельем, оркестранты под руководством вечно слегка под хмельком пребывающего руководителя направились к кунгу. Подходила к концу вечно никому не нужная «обязаловка», слова «какие это герои» и «как все вас ждали» тяжело падали в непривычно быстро замерзающий строй тихонько шумящих подводников, смотрящих не на нелюбимого начпо, а на своих дорогих и любимых.

Наконец, синеватый, должно быть с мороза, поросёнок на тарелке плавно переместился с рук командира бербазы на руки быстренько подскочившего зама, обрадовавшегося возможности пошевелить распухшими за время автономки ногами в тесноватых ботинках и передвинуться поближе к своей благоверной. Благоверная, видя нетерпение мужиков и все великолепно понимающая, не затянула приветственной речи, ограничившись упоминанием о великой силе любви (понимай как хочешь) и обалденной радости по поводу прихода с моря нас, сирых. В переводе на язык родных осин это означало, что баньки и ванны готовы, столы накрыты, кровати заправлены ослепительно белым бельем и ночь нам вряд ли предстоит поспать – хватит, в автономке отоспались. Впрочем, такая перспектива никого не огорчала, а последнее женатиков заставляло млеть в предвкушениях.

Холостяки, к которым временно (по поводу отсутствия дорогих половин, пребывающих на Западе по делам) относилась и часть «прибывших героев глубин», решили остановиться в своих грезах на втором пункте, так как третий пункт по поводу закрытого гарнизона, ограниченного контингента народа женского пола был практически невыполним, потихоньку обсуждали место, время и форму одежды прибытия на «хурал».

Пониковский Станислав Семёнович, тогда еще зелёный как нос у лягушки, лейтенант, стоял во втором ряду и абсолютно не прислушивался к речам, написанным начпо, и приблизительно выученными назначенными офицерами и мичманами, так как они (слова, то есть) были, в большинстве своём, мало искренними, холодными и пустыми, как пар, вырывавшийся при их произношении из ртов ораторов, а вытягивал шею в надежде увидеть свою супругу с сыном. Супруга механёнка спряталась за спины стоявших женщин и видна не была. «Хурал», на который молодого лейтенанта также приглашали, его абсолютно не интересовал.

И тут вдруг наступила тишина. Зам начпо, поперхнулся посреди фразы, так как лишился аккомпанемента своей речи, что было непривычно. Пар истончился и пропал в морозной дымке. Стало жутко. Все вздрогнули. Замолчали даже женщины, еще более нетерпеливо ожидающие окончания всей этой тягомотины. Дети, как по команде, закрыли рты и уставились на замначпо. Он повторил фразу: «Командование флотилии приняло решение отправить участников автономки на отдых в Паратунку. На время отсутствия личного состава ПЛ «Б–…» корабль примет резервный экипаж».

Всё зашевелилось, затопталось, засуетилось. Зам резво начал стучать в ладоши. Все ахнули, так как не поняли – как это можно одновременно делать – держать поднос с бледно–синим поросёнком и хлопать. Но зам на то и зам, чтобы воодушевлять, направлять и руководить. Ряды героев–подводников затолкались и начали дружно хлопать в ладоши. Громче всех и дружнеё хлопали женщины. Чей–то детский голосок прокричал «Ура!», что в его понимании выражало восторг по поводу присутствия папы в течение 10 суток в семье. Всем стало радостно и тепло. Даже солнце, казалось навсегда спрятавшеёся за тяжелую снеговую тучу, выглянуло и осветило своим лучиком столь радостную картину.

Хлопал по своей наивности и Пониковский. Наконец–то раздался голос комбрига: «Вольно, разойдись!». Все смешалось, как при вавилонском столпотворении. Станислав Семёнович направился к корню пирса, чтобы обняться со своей любимой, по пути пожимая кучу рук знакомых, малознакомых и вовсе неизвестных ему людей. Хорошо всё–таки прийти с автономки. Кто хлопает тебя по плечу, искренно радуясь твоему возращению, кто предлагает тебе с удовольствием сигарету, зная, что в автономке особенно и не покуришь, кто спрашивает – как дела, абсолютно не интересуясь ответом, но чувствуя и свою причастность к данному событию. Механический лейтенант шёл, радуясь, и предвкушал. Мир был розов и светел, мороз не чувствовался, Станислав увидел свою драгоценную и сына, который сладко спал на санках, но нормально дойти до них ему не дали.

Пониковский услышал, как НЭМС[2] окликнул его по фамилии. Шаги лейтенанта замедлились, ему пришлось поворачиваться и идти к шефу – как бы ни был прекрасен миг встречи с женой, но мы люди военные. Стас подошел к начальнику и бодро доложил, что жив–здоров, зачёты сдал и готов к дальнейшему прохождению и т.д. Рядом с механическим боссом стоял ПНЭМС[3] по живучести, который ходил с лодкой в автономку, и что–то говорил шефу. Шеф сказал, что так тому и быть и осчастливил лейтенанта новостью, что так как младой офицер ходил в автономку как прикомандированный, то особо не напрягся и Родина хочет еще посмотреть на его службу. «А посему, – сказал он, – завтра прибываешь в резервный (это был родной экипаж Пониковского) и принимаешь со всеми лодку. Отдохнешь потом (как оказалось, это потом ещё до сих пор не наступило – хотя он уже и капитан 2 ранга и ему исполнилось уже 50 лет). А пока иди, отдыхай».

И лейтенант пошел. Не буду писывать его встречу с женой – тот кто пережил это сами все знают, а кто в этом никогда не участвовал – тот не поймёт, почему, как правило, при встречах с жёнами подводники больше молчат. Прекрасно и волнующе трепетно это – просто постоять рядом и помолчать. Всё потом расскажется и обсудится, а в начале важно просто постоять, насмотреться друг другом, утонуть в глазах друг друга и просто надышаться друг другом – всё и так ясно.  

Наутро подающий надежды на механическом поприще выпускник славного СВВМИУ[4], оторвавшись от любимых рук, напился кофием, чтобы не заснуть по дороге, и бодро отправился в экипаж. По прибытию доложил своёму командиру, а дальше всё пошло по накатанной дороге – корабль приняли, как и положено, особенно не утруждая сменяющихся, тем более, что Станислав ходил на ней и знал её состояние как облупленную. С экипажем молодой лейтенант сошелся нормально. Надо сказать, что по прибытию в Бечевинку вышло так, что с первого же дня его прикомандировали на эту лодку и в течение четырёх месяцев Стас с неё не слазил, затем ушёл в автономку – поэтому личный состав срочной службы резервного экипажа он знал слабо – больше по бумажкам, а кто из себя что представляет – ему пока было не ведомо.

20 февраля 198.. года Пониковский заступил дежурным по живучести – как любили говорить на бригаде – «живчиком». За четыре часа обойдя и приняв в дежурство все корабли, он пришёл часов в полдвенадцатого ночи на свой корабль. Шёл лёгкий снежок. Зайдя в ограждение рубки, лейтенант, украшенный повязкой «Рцы» на правом рукаве своей «канадки», стряхнул снег и начал спускаться в ЦП[5]. Опустившись на настил, он удивился непонятной атмосфере в лодке – было такое впечатление, что кто–то хрюкает. Станислав зашёл в ЦП и увидел странную картину – вахтенный ЦП и помощник дежурного по ПЛ чуть ли не валялись на палубе с лицами спелых помидоров и пытались сдержать гомерический хохот, закрывая рты руками. Глаза обоих готовы были выскочить из орбит и только каким–то чудом оставалось за веками. Обоих сотрясали конвульсии как у паралитиков. На вопрос, что здесь происходит, ни один, ни второй сказать ничего не смогли, а только тыкали пальцем куда–то в третий отсек.

Лейтенант разоблачился и прошёл в третий отсек. Там творилось что–то невообразимое. В восемнадцатиместке народ в позах эмбрионов валялся по койкам и пребывал в таком же виде, что и народ в ЦП. На повторный вопрос дежурного по живучести о причинах столь веселого настроения народ бодро тыкал пальцем в район баллона гальюна. Говорить никто не мог. Дежурного по ПЛ развезло до такой степени, что он содрогался всем телом, лежа грудью на обеденном столике, и бился лбом о подставленные кулаки.

Лихо закручен сюжет, – подумалось живчику. Он решил осмотреть отсек. Поднявшись на верхний настил, механический лейтенант услышал какие–то звуки из–за двери гальюна. Решительно отдраив дверь, Станислав застыл пораженный…

Тут необходимо сделать краткое отступление. Подводный гальюн, если кто читал книжку Покровского «Расстрелять», – это сложный комплекс технических средств, предназначенный для направления через унитаз, в самом низу которого расположена с резиновым уплотнением  захлопка, в специальный баллон, накопления в этом баллоне и последующего удаления из оного продуктов жизнедеятельности личного состава, проще говоря, остатков переработки нашими организмами продовольствия, которая наша могучая Держава отпускает своим героям. Но под водой, если кто случайно забредал в школу и поэтому краем уха слушал, вода находится под давлением, равным, грубо говоря, глубине погружения, умноженной на 0,981. Так вот, баллон гальюна как все понимают не резиновый, и, как кишечники героев–подводников, также требует опорожнения. Для этого должны выполниться следующие мероприятия:

– открыть клапан редуктора, подающего воздух к забортным устройством, и проверить, чтобы он выдал положенное число килограммов;

– на унитаз опустить специальную крышку с уплотнительной резинкой;

– открыть бортовой кингстон гальюна, расположенный на прочном корпусе;

– открыть дублер бортового кингстона гальюна;

– так как захлопка унитаза имеет по обыкновению свойство пропускать продукты (см. выше) из–за износа резинки, то боец, как правило, залазит на специальную крышку с резиновым уплотнением, которая, как вы уже знаете, опущена на унитаз;

– после этого он открывает клапан подачи воздуха в баллон и по манометру смотрит за давлением.

Давление, само собой, должно быть чуть больше глубины погружения, иначе все продукты из баллоны не выскочат наружу, чтобы стать пищей для рыб. Как только стрелка на мануметре (помните незабвенное у Жванецкого: «Что такое – всё время без четверти два?» – «Это манометр!»)  дёрнется и начнёт показывать давление забортной воды (упадёт, говорим мы) – давление в баллоне, соответственно упадёт, что говорит об его опорожнении, то…

– боец закрывает клапан подачи воздуха в баллон гальюна (напомним, кто забыл физику, а таких, поверьте мне, – много – вода в баллон не пойдёт, так как давление в баллоне и  за  бортом  одинаковое);

– слезает с крышки и закрывает бортовой кингстон гальюна с дублёром;

– возвращается, открывает клапан стравливания давления с баллона, который, проходя через фильтр, по замыслу конструкторов, должен очищаться и пахнуть если не незабудками, то по крайней мере ничем, что в природе на моей и Стасовой памяти редко выполняется, до момента, когда стрелка второго манометра не упадет до нуля.

– после этого все приводится в исходное состояние и гальюном можно пользоваться по полной программе.

Так мы учим бойцов «продувать» гальюн. Для обособливо одарённых личностей на дверце гальюна висит широковещательная надпись в образе «Инструкции по эксплуатации гальюнного устройства», в которой на фоне схемы трубопроводов и клапанов написана вышеприведённая последовательность действий специалиста трюмного.

Из рассказа дежурного ПЛ с некоторыми купюрами, немного неприличными в моём повествовании, и других зрителей, Пониковский восстановил картину происшествия.

В 19.40 дежурный моторист доложил дежурному по ПЛ о том, что гальюн третьего полный. Что должен сделать уважающий себя дежурный по ПЛ – правильно, вызвать дежурного трюмного и отдать приказание продуть гальюн.

Дежурным трюмным в тот день заступил старшина 1 статьи Самсонов В.И., специалист 1–го класса, командир 2–го отделения машинистов трюмных, прослуживший 2,5 года, из которых 1,5 года провалялся по санчастям и госпиталям, а после ему уже было «не положено». Как–то так получилось, что в своей жизни он никогда не продувал гальюн, но так как вместе с ним, «дедушкой ВМФ» заступили «салаги», то интересоваться у народа – как же произвести столь ответственную операцию, – он не стал. Выполнив часть вышеперечисленных операций, кроме первого пункта, он увидел, что давление не растет и стрелка в манометре не шевелится. Это его озадачило. Но «дедушка» он и в Африке «дедушка».

Бодро направившись в 4-ый отсек, т. Самсонов В.И. вытянул из–под генератора шланг от пневмоинструмента и, гордый, прибыл в третий. Надо отдать должное, смекалка у товарища работала. Подсоединил шланг к штуцеру клапана на пневмоинструмент, расположенный в полуметре от носовой переборки с правой стороны (если смотреть в корму), после чего недрогнувшей рукой и открыл оный. Вахтенный ЦП, который увидел, что трюмный идет со шлангом по третьему отсеку, к этому времени быстренько закрыл подачу воздуха среднего давления и стал смотреть с интересом – а что будет далее. Далее тов. Самсонов В.И., как я уже отметил, открыл клапан – стрелка опять не шевельнулась. Воздуха не было. Это было уже хуже, но, как оказалось,  не  смертельно.

Старшина 1 статьи решил поставленную перед ним задачу. Он не боялся грязной работы и не чурался запахов. Надев резиновые перчатки на руки, он  обмотал  один конец шланга ветошью. После этого шланг был водворен в унитаз, заполненный на три четверти.

Как и следовало ожидать, ветошь в фекалиях плавать не пожелала и, размотавшись, всплыла, медленно покачиваясь в возмущенной жиже. Чело тов. Самсонова В.И. сошлось у переносицы. Однако не в правилах моряков отступать. Тряпка недрогнувшей рукой была выдернута из озерка и  намотана на шланг. После этого доблестный трюмный в перчатке вышел в отсек, достал проволоку и пассатижи. Ветошь была прикручена к шлангу. Чело разгладилось. «Процесс пошел», как говорил незабвенный М.С. Горбачёв.

Шланг водворился на место. Однако он уперся во что–то. И тут т. Самсонова В.И. осенило –

захлопка мешает. Ногой она была нажата, и шланг пополз далее. Просунув его примерно на метр внутрь трубы, доблестный моряк остановился. Все было готово к процессу продувания. С чувством собственного достоинства он снял перчатки и прибыл к дежурному по ПЛ с докладом о готовности к продуванию.

Народ ещё тогда не понял, что к чему, но то что будет спектакль – это он понял. На полном серьезе дежурный по ПЛ скомандовал: «Дуй!». Товарищ Самсонов В.И. четко повернулся, прошел к другому концу шланга, который, как вы помните, был воткнут к шедевру инженерной мысли. Он поднял этот конец, гордо посмотрел на всех и, глубоко вздохнув, начал дуть в этот шланг…

Дул он уже минут пять, когда Пониковский прибыл на лодку. Лицо трюмного было красным, грудь тяжело вздымалась, но он увлеченно и отрешенно от сущности Бытия продолжал своё занятие.

Станислав Семёнович потом мне рассказывал, что он до сих пор не знает, каких размеров у старшины 1 статьи были легкие, но то, что после еще пяти минут такого продувания стрелка на манометре отклонилась от нуля, – это – Пониковский клялся всеми святыми – видел своими глазами. После каждого вдувания т. Самсонов В.И. ухитрялся закрывать выходное отверстие пальцем, предотвращая, таким образом, падение давления в баллоне. Он был горд, он чувствовал себя героем, ибо казалось – ещё трошки, еще чуть–чуть и гальюн будет продут.

За  свою  жизнь  Пониковский  навидался  многого – поэтому  его  не  корчило  как дежурно–вахтенную службу – лейтенанту было просто интересно – хватит у трюмного объёма лёгких и здоровья продуть 400 литров с добром или не хватит. Но чудес, как известно, не бывает – в один прекрасный момент грудь т. Самсонова В.И. вздыбилась, но палец, что закрывал дырку в шланге, предательски соскользнул, и поток воздуха из его лёгких соединился с потоком из открывшегося шланга. Так как расстояние между ртом и концом шланга было минимальным – воткнуть в рот он его еще не успел – то распыл жидкости из шланга покрыл ровным слоем стенку гальюна и отраженным слоем ровненько, с легкими бугорками, лег на его покрасневшеё лицо. Давление из баллона сравнялось с атмосферным, выдавив из баллона энное количество благоухающей массы частично на тов. Самсонова В.И., частично на стенки гальюна.

Даже резкий запах и сознание длительной работы по очищению гальюна от продуктов работы тов. Самсонова В.И. не помешали личному составу ДВС насладиться картиной Репина «Не ждали». Моряки вместе с живчиком больше сдерживаться не смогли, и они долго хохотали до слез над незадачливым трюмным.

Последствия  продувания гальюна были устранены к утру, но запах ещё долго держался в отсеке. Тов. Самсонов В.И. сердобольным начпо был переведён куда–то в город. А личный состав еще долго вспоминал его и учил молодежь «продувать гальюн по–самсоновски», но, я так думаю, даже в полуэкипаже уже знали эту историю и молодые никогда не ловились на удочку старослужащих, предлагавших им шлангом и силой лёгких продуть гальюн.